— Мне тоже, — согласилась Карисса, — но моя любимая цитата у него другая: «Мы не всегда можем отплатить добром тому, кто был добр к нам, зато мы можем вернуть долг, помогая другим».

— Очень верно.

Пока мы шагали по одному коридору и сворачивали в другой, Карисса на ходу рассказывала о моих правах в качестве волонтера.

— Знайте, что, отдавая нам свое время, вы можете рассчитывать на некоторые права. — Она начала загибать пальцы. — Клиника обещает вам зачисление на должность волонтера, захватывающую работу, обучение, сознательное участие в ее деятельности, наблюдение и руководство, уважение, использование вашего времени наилучшим образом, безопасные и благоприятные условия работы и признание вашего труда.

— Вот это да! Как вы все это запомнили? — пошутил я.

Она рассмеялась.

— Признание? — заметил я. — Неужели людей волнуют такие вещи, когда они решают стать волонтерами?

Она пожала плечами.

— Никто из тех, кого я знаю, об этом даже не задумывается.

* * *

После недельного обучения и подготовки меня наконец допустили к детям. Поначалу я читал двум подросткам, шестнадцати и семнадцати лет, конец которых был уже близок. Оба находились под действием успокоительных и пребывали в лечебной коме. После каждой страницы я поднимал голову, чтобы взглянуть на их реакцию. Ее не было. Не обращая внимания на пожирающую мои собственные внутренности боль, я продолжал читать, надеясь, что на каком-то незримом уровне мое присутствие приносит им хотя бы небольшое утешение.

Я приходил в клинику, если позволяло состояние моего здоровья, что бывало отнюдь не так часто, как хотелось бы. Впервые после того, как у меня диагностировали эту страшную и жадную болезнь, сила воли начала отступать под натиском раковых клеток, множившихся в моем теле.

Мне трудно описать эти симптомы. Мне случалось несколько раз болеть гриппом, когда все тело ломит, на лбу выступает холодный пот, озноб сменяется лихорадочным жаром, хочется прилечь там, где стоишь, и свернуться клубочком. Так вот, это все пустяки, не стоящие внимания, по сравнению с раком. Клетка за клеткой мое тело умирало, отказываясь функционировать.

Прошло две недели, прежде чем медицинские сестры и сиделки познакомили меня с несколькими маленькими детьми. Эти простодушные и непосредственные создания задавали порой очень странные вопросы.

— А почему у тебя такой большой нос? — спросил у меня маленький человечек.

— Он достался мне в подарок от отца.

— А что тебе нравится больше — леденец на палочке или ириски с кукурузным сиропом?

— Я еще не встречал конфет, с которыми не мог бы подружиться.

— Для чего ты сюда приходишь?

Хотя ответ был мне известен, дался он нелегко.

— Чтобы заставить тебя улыбнуться, — сказал я, но правда была чуточку более эгоистичной. В глубине души я прекрасно сознавал, что прихожу сюда, чтобы взглянуть в лицо паническому страху смерти и как-то примириться с ним. Это представлялось мне вполне разумным. Эти дети только что сошли на землю из рая и теперь возвращались домой. «Кто может ближе к Господу, чем они?»

Всякий раз, приходя в клинику, я врачевал собственную душу, спрашивая себя при этом, почему не вошел в эту дверь много лет назад. И каждый следующий день был не похож на предыдущий.

Я познакомился с десятилетней девочкой, страдающей неоперабельной опухолью головного мозга. Она носила разноцветный клоунский парик, подаренный ей кем-то из членов Общества благородных мистиков.

— Если людям так уж нужно смотреть на меня, то пусть они видят что-нибудь веселое, — пояснила она.

Еще никогда в жизни я не испытывал такой гордости при виде силы духа другого человека.

На следующий день я увидел маленького мальчика, который, захлебываясь слезами, умолял:

— Пожалуйста, мамочка, сделай так, чтобы я не умер!

Я почувствовал, что ноги отказываются держать меня, и оперся о стену, чтобы не упасть.

Из палаты вышла сестра Пинакер и, заметив выражение моего лица, прошептала:

— Он еще не готов.

— Наверное. Мне пятьдесят семь, и я тоже не готов.

— Возраст не имеет значения, — ответила она. — Душа знает, когда приходит ее время.

* * *

Однажды утром, в ничем не примечательный вторник, я вошел в сияющую улыбку маленькой девочки. Она сидела в дальнем конце дневной комнаты и играла с куклой. Когда она увидела меня, ее голубые глазки просияли. Я почувствовал, как сначала сжалось, а потом растаяло мое сердце. Судя по темному пушку на голове, когда-то у малышки были черные волосы. Бледность кожи девочки подсказала мне, что ее жизнь клонится к закату. Я подошел и протянул руку.

— Привет, меня зовут Дон, — сказал я. — А как зовут тебя, маленькая красавица?

— София, — отозвалась она и отложила куклу, чтобы пожать мне руку.

Несколько мгновений мы сидели молча, потом она повернулась ко мне и сообщила:

— У меня рак.

— У меня тоже.

— Мой называется лимфома.

Я кивнул.

— Тебе страшно?

Я колебался, не зная, что ответить и стоит ли говорить правду. Но девочка избавила меня от необходимости отвечать, вложив свою ладошку в мою.

— Не надо бояться, — сказала она. В ее глазенках светились понимание и взрослая, не по годам, мудрость. — Мы ведь никогда не остаемся одни… никто из нас.

Она обладала знанием и щедро делилась им с окружающими.

У меня не было иного выхода, кроме как поверить ей. Я полюбил свою новую подружку, маленькую девочку по имени София.

* * *

Поскольку знание — это сила, я провел свои обычные изыскания и узнал, что София сражается со злобным чудовищем. Лимфома — которую иногда еще называют раком крови — классифицируется как болезнь Ходжкина или не-Ходжкина. В случае с Софией раковые клетки поразили костный мозг, прежде чем проникнуть в кровь, откуда быстро попали в лимфатические узлы. Хотя лимфома не-Ходжкина была шестой, наиболее распространенной в США разновидностью рака, шанс заболеть в ее возрасте составлял один к ста тысячам. И она выиграла в эту жуткую лотерею. Какая удача…

После нескольких встреч София доверительно сообщила мне:

— Единственное, что меня беспокоит, так это то, что я потеряла волосы. — И печаль в ее голосе резанула меня по сердцу ножом. — А раньше они были вьющимися.

Я кивнул, испытывая чувство вины. Мне ведь не делали радиационную или химиотерапию, так что мои каштановые кудри остались при мне. И тогда я принял решение. «Последний раз я стригся наголо во Вьетнаме, — сказал я себе, — так что самое время попробовать, каково это, снова. А вдруг мне понравится?»

* * *

Когда я закончил и вытащил вилку машинки для стрижки из розетки, в ванную вошли Белла и Райли.

— Ты у нас такой красивый мужчина, папа, — сказала моя дочь, и ее глаза увлажнились.

Я в ответ лишь покачал головой.

— Я в этом совсем не уверен. Зато у меня очень красивая дочь.

Белла подошла, погладила меня по голове и поцеловала.

— И очень красивая жена, — добавил я.

* * *

На следующее утро София во все глаза уставилась на меня, когда я вошел в игровую комнату, но не произнесла ни слова. Я присел перед ней на корточки и улыбнулся.

— Ты меня не узнала? — спросил я.

Она покрутила головой.

— Я узнАю тебя где угодно! — воскликнула девочка, и глазенки ее засверкали. — Но что ты с собой сделал?

Я подмигнул ей.

— Это всего лишь волосы, верно? Да кому они нужны!

Она бросилась мне в объятия.

— Зато мы с тобой сэкономили на шампуне, — шепнул я ей, из последних сил стараясь не расплакаться.

* * *

Хотя собственный смертный приговор висел надо мной дамокловым мечом, именно ему я обязан несколькими лучшими днями в своей жизни — теми, которые провел с Софией. Я навещал девочку так часто, как только мог. По большей части мы ни о чем не разговаривали, просто держались за руки. Хотя я надеялся, что помогаю ей, в глубине души я знал правду. Целительная сила ее прикосновения не была похожа на то, что мне доводилось испытывать раньше.

Связавшись со знакомой в фонде «Загадай желание», я рассказал ей историю Софии, не подозревая, что позвонил слишком поздно.

* * *

Был вечер среды, уже начинало темнеть, и — хотя тогда я этого еще не знал — мы с Софией разговаривали в последний раз.

— Если бы тебе пообещали исполнить одно желание, что бы ты загадал? — спросила она.

По спине у меня побежали мурашки. Я ведь только что звонил насчет нее в фонд «Загадай желание», а в такие совпадения я не верю!

Задумавшись на мгновение, я ответил:

— Я хотел бы, чтобы в тот день, когда я предстану перед Господом… чтобы Он улыбнулся мне. А если бы тебе пообещали исполнить одно желание, что бы ты загадала? — тут же спросил я.

София взглянула мне в глаза и, не раздумывая ни секунды, ответила:

— Чтобы твое желание исполнилось.

Я едва не рассмеялся, но тут же понял, что она говорит серьезно. Мы долго сидели с ней в тот вечер, взявшись за руки. Во всяком случае, долго по нашим с ней меркам.

Наконец она спросила:

— Ты сомневаешься в том, что Господь улыбнется тебе?

— Я совершил в своей жизни кое-что такое, чем нельзя гордиться, — признался я.

— Но ведь Господь прощает все, верно?

— Думаю, это зависит от того, какой путь в жизни ты для себя избираешь.

София пожала плечами.

— Но как можно выбрать неправильный путь… если ты стремишься вернуться домой, к Нему?

Я смотрел на нее, но ответа у меня не было. Она в очередной раз поразила меня мудростью, которой просто неоткуда было взяться у маленькой девочки…

София два раза зевнула, и я позвал сиделку, чтобы та проводила девочку в ее комнату.

— Сладких тебе снов, — пожелала она мне на прощание.

— И тебе тоже, красавица моя. Увидимся завтра, — ответил я и поцеловал ее в гладкий лобик. До конца своих дней я не забуду чудо ее улыбки.

* * *

За все пятьдесят семь лет жизни похороны Софии стали для меня самым тяжелым и страшным испытанием. И судя по боли в глазах Беллы, для нее тоже.

Глава 17

По вполне понятным и очевидным причинам мы с Беллой вновь стали еженедельно бывать в церкви. Хотя служба всегда была величественной и возвышенной, в глубине души я сознавал — подсознательно или интуитивно, как хотите, — что Господь присутствует не только у алтаря или на скамьях для верующих. Подобно воздуху, которым мы дышим, Он существовал во мне, вне меня и вокруг меня. Я чувствовал любовь Господа в явлениях природы, смехе внуков и грохоте прибоя у «Хижины Фло».

«Господь — средоточие ВСЕГО, и нет ничего такого, где нельзя ощутить Его любовь», — решил я.

* * *

Как-то ночью я сидел на постели, сражаясь с безжалостным и неумолимым недугом под названием бессонница, что продолжалось вот уже целую неделю. Я долго смотрел на Беллу, потерпел очередное поражение в сражении с унитазом и даже попробовал заняться головоломкой, но понял, что не могу сосредоточиться. Хотя бессонница и представлялась мне проклятием, во многих отношениях ее все-таки можно было счесть благословением. Пока весь остальной мир пребывал в забытьи, я получал в свое распоряжение драгоценное время для того, чтобы заглянуть себе в душу и произвести переоценку ценностей, поскольку при дневном свете обычно хватает других забот. И вот когда я стал молиться и просить Господа прийти в мою жизнь и помочь мне, то вдруг понял, что на самом деле Господь гораздо ближе ко мне, чем я полагал.

Оглядываясь на прожитую жизнь или глядя в недолгое будущее, что мне еще предстояло, я уразумел, что у меня остаются только два пути. Первый, которому не было видно ни конца ни края, — путь бесконечной горечи, печали и страданий. И второй, идти по которому я намеревался до последнего вздоха, — путь сострадания, надежды и решимости помогать ближнему. Вне зависимости от состояния своего угасающего тела, я стоял на том же перекрестке, что и каждое человеческое существо. Подобное открытие внушает смирение, согласитесь.

Сравнивая себя с другими, я понимал, что мне, в общем-то, не на что жаловаться — как тому старику, который потерял дочь, зятя и троих внуков в роковой автокатастрофе. Когда его спросили, как он собирается жить дальше, он ответил просто: «Господь знает, что делает. Это лишь вопрос веры».

Вера… Так или иначе, но все ответы на требования жизни всегда и неизменно сводятся к вопросу веры.