Мишель Ричмонд - Год тумана

И все пошло по заведенному порядку — кино по субботам, маленькая мисс Болфаур сидит между нами, быстрые, головокружительные поцелуи. Джейк переносил руку через спинку кресла Эммы, клал мне на плечо и не снимал в течение всего фильма. Приходилось нелегко — тело ныло от вожделения, и когда на экране мелькали титры, перед глазами у меня все плыло. Джейк придавливал большим пальцем ямочку над первым позвонком, или запускал ладонь за воротник, или гладил кожу, так что я окончательно переставала следить за сюжетом, забывала имена героев, упускала ключевые диалоги, в которых речь шла о самом важном. Пройдут часы, прежде чем вернемся домой, Эмма заснет в своей комнате, а мы с Джейком тихонько разденемся, заберемся в постель и займемся друг другом под звуки сирены на маяке, стонущей, как одинокое животное в сезон гона.

Через какое-то время, когда число субботних походов в кино сократилось до пары раз в месяц, а содержанием ночей стали не только горячие объятия, но и мирный сон рядом с любимым человеком, я однажды проснулась и увидела, что Джейк не спит и наблюдает за мной.

— Не можешь заснуть?

— Смотрю на тебя.

— Зачем?

— Жду, когда заговоришь во сне и откроешь какую-нибудь страшную тайну.

— Ты все их уже знаешь.

Лежать на животе, повернувшись к нему лицом, оказалось очень удобно. Джейк коснулся моей шеи:

— Вот здесь кожа нежная, как бархат. Даже с завязанными глазами узнаю тебя из тысячи.

Я придвинулась, поцеловала его, и мы занялись сексом — неторопливо, как это, по моим представлениям, делают семейные пары. Оба устали и уснули одновременно, не дойдя до конца; большой мужчина великолепно подходит в качестве подушки — я отключилась, положив голову ему на грудь. Меня разбудил скрип коридорных половиц. Лампа в ванной горела; в круге света стояла девочка и, не двигаясь, смотрела на пол. Стараясь не шуметь, я надела халат, подошла к ней, взяла за руку и отвела в спальню.

Эмма казалась растерянной.

— Ты ходила во сне. — Я подоткнула цветастое одеяло.

— Правда?

— Да. Засыпай.

— Побудешь со мной?

— Конечно.

Пришлось ждать, пока малышка не заснула. Мне очень хотелось, чтобы эта кроха стала моей.

Полицию интересуют факты — прилив-отлив, положение солнца, направление ветра, точное время и место. Располагая фактами, детективы составляют возможный сценарий развития событий, затем выдвигают несколько версий, каждая из которых обладает определенной степенью вероятности. Поиск ведется по четким универсальным правилам. Все зацепки учитываются; их либо отсеивают, либо отрабатывают, пока они не приведут к определенному результату. Методичность поисков — превыше всего.

— Ключ к любой тайне, — говорит мне энергичный молодой полицейский, — это индукция. От частного к общему. Таким образом, части более значимы, чем целое.

Разумеется, он не прав. Целое подчиняет себе все остальное. Целое — это Эмма, и она пропала.

Мысленно каждую минуту возвращаюсь туда — на пляж, в туманный лабиринт, к тому самому моменту, когда стало ясно, что девочка исчезла. И всякий раз картинка по возвращении делается все более отчетливой, время словно замедляется и останавливается, из-под бездонного массива памяти рельефно выступают новые детали — коричневый бумажный пакет, летящий по ветру, три соломинки от коктейля на песке, крышка от бутылки с надписью «Попробуй еще разок». В последовательной и медленной реконструкции событий я пытаюсь найти ключ, который приведет меня к Эмме, но каждый раз думаю — детали, что всплывают из глубин подсознания, плод воображения или реальные воспоминания? Как отделить факт от фантазии?

Очень хочу, чтобы Эмма вернулась, и поэтому многое создается из ничего. Вспоминаю, как обогнула стену на пляже, в полной уверенности, что увижу там девочку. Так отчаянно этого хотелось, что вымысел наполнился жизнью: Эмма, пригнувшись и зажав меж колен желтое ведерко, прячется за стеной. Когда же обогнула стену и не увидела маленькой разбойницы, как будто хлыстом ударили по лицу. С осознанием реальности пришел такой ужас, что я не выдержала и меня стошнило.

Я посмотрела в сторону шоссе и бетонных ступенек, которые вели на парковку. Непоседа не могла уйти в ту сторону, поскольку всю неделю упрашивала меня взять ее на пляж; конечно, интереснее у моря, чем в городе. Значит, остаются север, юг и восток. Поиск ведется сразу в нескольких направлениях вопреки линейной определенности движения. Человек может двигаться лишь в одну сторону; возможности человеческого глаза ограничены ста восьмьюдесятью градусами, тогда как обзор требуется в триста шестьдесят.

Тогда вспомнила оранжевый «шевроле» на стоянке и мужчину, полускрытого газетой на водительском сиденье; он, казалось, не обращал на нас внимания, но, если подумать, вполне мог наблюдать и ждать удобного момента. А может быть, разгадка крылась в желтом «фольксвагене» и красивом парне-серфингисте, натиравшем восковой пастой доску; в окне, в просвете между занавесками микроавтобуса, показалась женщина и помахала Эмме. Если бы я сразу вспомнила о них, то прибежала бы на парковку немедленно и, возможно, застала любителя кататься на волнах за тем, как он втаскивает девочку в «фольксваген». А как насчет почтальона, что сидел на перилах и ел сандвич? Ворвалась бы в почтовый фургон и раскидала посылки во все стороны, откапывая в маленьком темном пространстве нашу пропажу.

Нет, вместо этого принялась обыскивать туалеты, затем двинулась на север, к скалам! Иногда мы стояли там и слушали тюленей; ей нравилось их пронзительное тявканье и то, как они вытягивают шеи и перекатываются друг через друга, точно ленивые отдыхающие на пляже. Я дошла до конца песчаной косы и не увидела ребенка. Тогда на память пришло наставление, которое на подобный случай дают детям: если потерялся — стой на месте, пока тебя не найдут. Лишь после этого подумала о парковке, о своей машине и о необычайно развитой логике Эммы — она не из тех детей, что поддаются панике. Конечно, девочка вернулась к машине, чтобы дождаться меня. И я побежала.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем удалось вскарабкаться на дамбу. Меня охватила надежда. Разумеется, юная исследовательница уже на парковке, стоит возле машины и сердится, что ее потеряли из виду. Может быть, плачет — а скорее всего дуется. Или же сидит на капоте и перебирает раковины в ведерке. Она там, кроха, которую я полюбила, не может потеряться. Трагедии, ломающие жизни, случаются только с другими. Такие, как Эмма, не исчезают. Они не тонут и не становятся жертвами похитителей. Мой страх безоснователен. Потом, когда опасность минует, расскажу эту историю Джейку. Усядемся вокруг стола, втроем, единой семьей, и будем смотреть друг на друга без слов, преисполненные благодарности. Мы никогда не признаемся вслух, как близко подойти к тому, о чем не стоит говорить.

Ушло несколько секунд, чтобы найти машину; и сердце дрогнуло, когда Эммы не оказалось рядом, — и дрогнуло снова, еще сильнее, когда обнаружила, что мобильник оставила дома. Тогда я бросилась к ближайшему зданию — пляжному ресторану, досадуя сама на себя за то, что не позвонила из Клифф-Хауса.

Теперь знаю, что несколько секунд могут изменить все. А дело в том, что действовать нужно было по-другому.

— О чем ты думала? — буркнул Джейк поздно вечером на третий день, лежа в постели без сна. Друг друга мы не касались. — Это же Ошен-Бич, очень опасное место.

— Всего несколько секунд…

— Ошен-Бич не похож на те места, где ты выросла! С этим нужно считаться. Знаки видела?

Конечно, видела. Деревянные таблички через каждую милю с тревожным предупреждением: «Осторожно! Здесь очень высокие и сильные волны. В этом месте тонут люди».

— Уверена, что Эмма жива, уверена, что она не утонула.

Джейк отвернулся.

— Мы ни в чем не можем быть уверены.

В четыре часа утра просыпаюсь и обнаруживаю, что постель рядом пуста, а на лестнице горит свет. Джейк на кухне — стоит у стола и смотрит на кофейник. До меня вдруг доходит, что ночь надолго станет для нас самым трудным временем суток. День можем заполнить делами — поисками, телефонными звонками, общением с волонтерами, но рано или поздно придется возвращаться домой. И каждая ночь, до тех пор пока Эмма не вернется, будет заставать нас беспомощными, испуганными и отчаянно ждущими утра.

— Сейчас не слишком рано для общего сбора? — спрашивает Джейк.

Идет дождь. Ниже по улице вспыхивает красный сигнал светофора. Его свет отражается на мокром асфальте, отчего весь мир кажется грустным, встревоженным и бессонным. Высокий мужчина в черной футболке и джинсах задумчиво стоит перед запертой прачечной на противоположной стороне.

— Мэри! — орет он и слегка наклоняет голову, как будто женщина, к которой обращается, стоит рядом.

На кухне гремит, как будто что-то падает, потом раздается глухой удар; это мой Болфаур садится на пол, обняв колени, плечи трясутся, а из самой глубины души рвется вовне долгий стон. Бегу на кухню, опускаюсь на пол и обнимаю сильного человека, футболиста, философа. Мне до боли хочется утешить Джейка, но не получается ничего, что уняло бы ту боль, которую я принесла.

— Где она может быть?

Где? Все возможные варианты буквально сводят с ума. Неизвестно, откуда начать. Словно через видеоискатель, обозреваю пляж. Женщина наклоняется поговорить с ребенком, потом они расходятся, и фотоаппарат выхватывает какое-то пятно — нечто белое и неподвижное на песке. Часы тикают. Круг расширяется, включая в себя весь пляж, развалины Сутро-Басс[2], шоссе, заброшенные ветряные мельницы, мохнатого бизона в парке, мост Голден-Гейт, лодки, похожие на белые пуговицы, пришитые к синей ткани залива, ряды домиков на холмах Дэли-Сити, обширные кладбища Кольмы… Старенькая «Холга» продолжает подниматься к горизонту, и район поисков расширяется с пугающей быстротой.

— Вчера у ее друга Свена был день рождения, — говорит Джейк. — Они собирались пойти в аквапарк.

— А мы бы отвезти ее домой.

— Шансы… — начинает Джейк, но так и не заканчивает. Он имеет в виду статистику, о которой вчера говорил Шербурн: каждый год пропадает около шестидесяти тысяч детей. Примерно в ста пятнадцати случаях их длительное время удерживают у себя незнакомцы — именно эти происшествия попадают в колонки новостей. Из ста пятнадцати детей половина подвергается сексуальному насилию, сорок процентов погибают, четыре процента считаются пропавшими без вести. Но пятьдесят шесть процентов — то есть шестьдесят четыре ребенка — находятся. По-моему, никаких сомнений быть не может: наша малышка — одна из шестидесяти четырех. И не иначе.

После захода солнца, на четвертый день, оставляю машину возле Форт-Пойнт, у въезда на мост Голден-Гейт, примерно в пяти милях к северу от места, где исчезла Эмма. Иду вдоль берега и на узком каменистом пляже пытаюсь найти ключ к разгадке. Не знаю, что ищу — обрывок одежды, желтую беретку или послание, нацарапанное детской рукой?

В последний раз мы были здесь втроем примерно три месяца назад. У меня есть фотография Эммы — она стоит у подножия моста и смотрит на огромный форт, наспех достроенный в канун Гражданской войны. В свои шесть лет девочка уже выказала все задатки будущего историка — так и сыпала вопросами о солдатах, некогда населявших это кирпичное укрепление; ей хотелось знать, где они спали, что ели и разрешалось ли их родителями жить в крепости вместе с ними.

Останавливаюсь вручить пачку листовок какому-то служащему, потом поднимаюсь на плавучий причал. На краю стоит рыбак и ловит линей, рядом переносной холодильник — там единственная рыбешка то опускает голову, то поднимает, серебристое тело трепещет.

— Это моя девочка, — говорю, протягивая листовку. — Она пропала.

Мужчина смотрит на губы, а не в глаза, и я понимаю, что он глухой. Качает головой и отворачивается. В эту секунду мечтаю, чтобы Эмма оказалась тут, со мной, потому что малышка изучала язык жестов в школе. И как только меня посещает эта мысль, тут же понимаю всю ее нелепость. Такое уже было — после смерти матери несколько недель ловила себя на том, что тянусь к телефону, собираясь позвонить ей. То же самое с Эммой — каждый раз, оборачиваясь, ожидаю увидеть ее.

Около полуночи останавливаюсь перед Музеем изящных искусств. Утки на пруду молчат. Меж колонн гуляет пронизывающий ветер. При лунном свете силуэты скорбящих женщин на фризе кажутся живыми и будто плачут настоящими слезами. Пристроившись между погребальными урнами и статуями, в истрепанных спальниках лежат бездомные. Обхожу их всех по очереди, протягивая каждому по долларовой купюре вместе с листовкой в надежде на то, что один из них сможет мне помочь.