Она подумала о журнальной статье. Что он почувствует, когда она расскажет ему о своем плане, что она хотела воспользоваться пау-вау рода Волка, чтобы сделать фотоснимки для «Голой сути»? Она обязана рассказать ему. Она обязана рассказать ему об этом сегодня же.

Дети веселились и хлопали в ладоши.

Скай поняла, что рассказ о первой их встрече был по-настоящему принят, когда зааплодировали и взрослые.

— Хорошая история, Утреннее Небо, — крикнул Золотой Початок. — Такой историей гордилась бы сама Тита.

— Всем нашим сказительницам положена высокая награда.

Скай позабыла про рассказ, про глазеющих детей, про все на свете, за исключением мужчины, чья кожа отливала красным при свете костра.

— Тебе, Тита. — Волк вынул серебряный браслет.

Тита взяла в руки широкий браслет и показала всем.

— А это тебе. — Он нежно поставил Скай на ноги и раскрыл другую руку, медленно отгибая пальцы. — Вот это.

— Серьги. Какие красивые!

Волк поднял руку, чтобы видели все. Сверкали и плясали вращающиеся серебряные круги. Она глядела на разделенные круги. Такие круги рисовал на земле Золотой Початок в тот день, когда она приехала на пау-вау.

— Волшебные колеса судьбы, — сказала Тита, а затем обратилась к Скай: — Погляди на серебряные перья и красные, и желтые бусинки. Красное — это Осаге, желтое — это твои светлые волосы. Сплав сердец, его и твоего. Это ваша судьба.

— Разреши, я помогу тебе, — сказал Волк.

Скай подалась вперед, прикрыв его руку своей, когда он откинул ей волосы, чтобы продеть серьги в ее уши. Она почувствовала, как серебряные перышки щекочут ей щеки. Волк наклонился пониже, внимательно разглядывая ее, словно ожидая какого-то знака, проявления чувств. А она как бы посылала ему свою благодарность, свою любовь.

Какое проявление чувств, подумал Волк. Перед лицом всего племени. Сердце его преисполнилось вдохновением. «Пусть они увидят. Пусть все увидят, что такое сердце мужчины из племени Осаге».

Он хотел не просто поднести Утреннему Небу подарок. Он хотел поцеловать ее прямо сейчас. Она облизывала губы, и влажный ее язычок ходил взад и вперед, лаская мягкий, сладострастный ротик.

Как ему устоять? Да и надо ли? Он хотел ее поцеловать. Попробовать на вкус сверкающий ротик. Она, прижимаясь, склонилась к нему, и он нежно ее поцеловал.

Дети столпились вокруг них, смыкая круг. Эмоции переполняли его сердце. Он чувствовал мощь единения и узнал, что она тоже это чувствует. Она видела, с какой любовью относятся Осаге к своим детям. Детям, принадлежащим племени, как принадлежала ему и она. Это могли быть и ее дети. Ее, чтобы любить. Ее, чтобы учить. Ее, чтобы учиться у них, как учился он. Ей только надо было порвать с прошлыми ошибками и принять предложенную ей любовь. Его любовь. Любовь детей.

К ним тянулись маленькие ручки, дотрагиваясь до него. Дотрагиваясь до нее точно так же, как в тот день, когда она приехала на пау-вау. Он никогда не был так заодно с ней, как сейчас. Они стали едины духом. Интимно близки.

Мягкие, узорные перья щекотали ему щеки. Незачем смотреть на это глазами простого смертного. Волк ощутил его присутствие и кивнул. Спасибо за столь сильное лекарство от любви, Ночная Птица, пело его сердце.

Волк поцеловал Скай во второй раз, слегка чмокнув в щечку. Он провел пальцем по лицу, которое он так хорошо знал, и почувствовал, как приливает жар, который не способен остудить осенний вечер.

— Пора идти, вождь! — воскликнул Золотой Початок.

Волк подвел Скай к себе и повернулся с нею лицом к собравшимся членам рода. Он чувствовал себя женихом, стоящим перед племенем доброжелателей в брачную ночь, разве что меняли картину собравшиеся вокруг дети. Дети, которым улыбалась Скай. Дети, которые глядели на нее с обожанием.

— Спасибо за подарок. — Скай дотронулась пальцами до сережек. — И за них за всех. — Она прикоснулась к одной из толстых косичек Скай.

«Спасибо тебе, дядя, — молился Волк. — Спасибо за то, что ты нам показал этой ночью». Он сам наблюдал за тем, как Скай вновь открывает для себя мир. Она наконец-то поняла, что значит брать на руки любого ребенка, как своего собственного. Она за эти два дня узнала о том, что значит принадлежать к племени Осаге, гораздо больше, чем многие из «англо» узнают за всю жизнь.

Гордость влекла его вверх, словно крылья Ночной Птицы, взмывающие к небу, усеянному звездами.

Она опять его жена. Его жена из племени Осаге. Его любовь. Его потаенная душа. Сегодня она дошла до самых сердечных глубин и рассказала историю их любви так же ясно, как если бы она была нарисована на стенах типи. Сегодня она превратила их любовь в легенду. Когда-нибудь Улыбающаяся Салли расскажет эту историю своим детям и детям своих детей.

Луна сезона урожая распростерлась над ними, как серебряное типи.

В горле у него стало сухо.

— Ты, должно быть, проголодался, — сказал Золотой Початок.

Внезапно до Волка дошло, что он не пил и не ел целый день.

— Позаботься о своем мужчине, Скай, — продолжал Золотой Початок. — Ему надо восстановить силы. Верно, Крадущийся За Добычей Волк?

Скай потрясенно посмотрела на них, точно она только что вспомнила о том, что он постился.

— Ты, должно быть, действительно проголодался, — сказала она, уводя его от толпы к небольшому костру, где находились вода и пища.

— Проголодался. — Он замедлил шаг, и они остановились. Больше всего ему был нужен еще один поцелуй. Он хотел лишний раз убедиться в том, что она хочет его точно так же, как он хочет ее. И когда их губы встретились, он уже знал ответ.


Они зашли в типи. Он сбросил с себя кожаную безрукавку сразу же, как вошел. Потом скинул медные колокольчики и мокасины. Его не соблазнил даже запах принесенной ею похлебки. Для него тут была только она и специфический, связанный с нею голод. Голод до такой степени острый, что у него болело все внутри.

Шедший из очага дым от горящего орешника окутывал их, словно серебряное обручальное кольцо. Волк опустил ее на пол, у потрескивающего очага. И они встали на колени лицом к лицу, и руки их были уже готовы изучать друг друга.

Ему хотелось достать до нее рукой и всюду ее трогать. Но он отгонял от себя это искушение, внезапно испугавшись, что рядом с ним не она, а видение. Он уже сотни раз представлял ее себе подле очага, увы, только в фантазиях.

Снаружи, на ветру, пела песня любовной флейты. И тут он понял, что она — настоящая, такая же настоящая, как и его к ней любовь. Он прислушался к флейте, тело его прониклось ее ритмом, а сердце вторило рефрену.

— Ты слышишь? — спросил он.

Она кивнула и подала ему чашку с водой.

Он медленно пил из чаши, наслаждаясь прохладой. Вода казалась еще слаще, потому, что ему ее подала она. Кусочки мяса, которые она вылавливала для него в общей миске, казались нежнее всего, что он ел когда-то. Он вгрызался в куски говядины, подтягивая ее пальчики поближе к своим губам. И когда он положил в рот последний кусочек мяса, то она не отняла пальцев от его губ, а стала водить ими по всему их контуру. И губы его ощутили привкус сладких трав. Он всосал ее указательный палец, слизывая с него остатки соуса, наслаждаясь нежным вкусом ее кожи. Он облизал ее пальцы все поочередно, пока не осталось единственное ощущение: смесь запахов его и ее кожи.

Он взял чашу у нее из рук и поставил ее рядом с ритуальными красками.

Скай сложила руки на груди, защищаясь от его жадных взоров. Ей было удобно в желто-красной рубашке, схваченной поясом на талии. Шли ей и блестящие голубые ленточки, ниспадающие с плечевых швов.

Дети дали ей верное имя. Глаза у нее были такие же голубые, каким бывает небо. А волосы ее соперничали с солнцем. Грудь его раздувалась от гордости. Она была его. Его Утренним Небом.

— Мне тебя так не хватало, Скай.

— А мне — тебя.

Голос любовной флейты прорезал ночной воздух.

— Ветер несет любовь, — проговорил он.

— Я слышу. — Она отпила воды из чаши, аккуратно приложив губы именно к тому месту, откуда пил он. Жест был эротическим, завораживающим.

— Но на тебе слишком много одежды. — Он расстегнул верхнюю пуговицу ее рубашки. Сделал то же самое со второй и третьей. Тыльной стороной ладони прошелся по ложбине меж обнаженных грудей. Никакого лифчика. Руки его сжались в кулаки.

Ему бы так хотелось просунуть ей руку под рубашку и взять ее мягкие округлости. Как свои собственные. Но он этого не сделал. Решившись действовать медленно, он расстегнул пояс Осаге у нее на талии. Подержал его минутку, ощутив горячую ткань, а затем аккуратно свернул его и положил рядом с горшочками с краской.

— Волосы у тебя такие светлые! Глазам больно. — Он запустил в них рукой, как бы расчесывая их и опуская их золотые колечки ей на плечи. Колечки, которые, как ему хотелось, должны связать их друг с другом навсегда.

Она подтянулась поближе. Он откинулся назад, вытянув ноги, как бы призывая ее оседлать их у колен. Он подтянул ее поближе, пристроив в естественный изгиб ног.

Она плотно обхватила его бедра своими. Жар. Жар. Это было все, что он ощутил, когда почувствовал у себя на бедре ее вес. А потом взяла верх чувственность. Тело его пело от желания, затянув молитву еще древнее той, что он возносил утреннему солнцу. Он стал твердеть и приподнял мускулистое бедро для того, чтобы приблизить к себе самую интимную часть ее тела, до того покоившуюся у него на ноге.

— Волк? — Она подалась вперед, снимая вес с его ноги.

Пульсация в низу живота сдерживалась набедренной повязкой. Судя по выражению восторга на ее лице, она полностью отдавала себе отчет в том, что она с ним делала. Его бедро у нее между ног делало с ней то же самое. Не было стремления сделать все поскорее и погасить жгучее желание. Было влечение до того примитивное и могучее, что он понял, что должен был чувствовать пра-волк, после долгой разлуки вновь увидевшийся со своей пра-волчицей.

Она откинулась, полностью переместив весь свое вес на его ногу. Как же следовало ему сосредоточиться на самой лучшей из попок, когда-либо прикрывавших его обнаженное бедро?

Он замер, пытаясь перегруппироваться, отдать ей под контроль свое влечение.

Их стала обволакивать тишина так же, как обволакивала тоненькая струйка дыма.

Скай почувствовала, как ее тела коснулась струя прохладного воздуха, когда он расстегнул последнюю пуговицу у нее на рубашке.

— Я никогда на тебя не нагляжусь, — пропел он. — Никогда не натрогаюсь. Не нацелуюсь, не наемся досыта.

Рубашка скользнула по ее рукам, обнажив трепещущие груди.

— Твои глаза такие голубые. — Рука его потянулась к ближайшему горшочку с краской. Тому, на котором была голубая каемочка. — Голубые, как само небо.

Она почувствовала, как теплая струйка краски под его пальцем легла ей на лоб. Ее глаза говорили: «Я люблю прикосновения твоих рук. Дотронься до меня. Сделай из меня радугу. Живую радугу».

— Голубая, голубая, моя Скай. — Он опять коснулся краской ее лица. Сначала одной щеки, затем другой. — А волосы у тебя такие золотые.

Краска текла по ее щекам, точно солнечные лучи, разливаясь по ней, согревая, завораживая ее. Волны желания захлестывали ее чувства, как бешеные лесные потоки, несущиеся по отшлифованным ими камням. Она позволила этим ощущениям затопить ее, вызвать у нее влагу.

— Знаешь ли ты, что в племени Осаге делает муж с самой любимой женой?

Свободной рукой он зарылся ей в волосы, откинув ей голову назад. Она заблудилась, совершенно заблудилась под взглядом его серых глаз.

Она покачала головой.

— Он метит ее, ставит клеймо на своей самой любимой, чтобы это увидело все его племя.

Сердце у нее заколотилось, когда он добрался до макушки и развел волосы указательным пальцем, пальцем, жирным от красной краски.

— Он красит ее в красный цвет, такой же, как у земли, на которой живет племя Осаге. Это цвет мужской страсти и гордости за свою жену. За свою женщину. За свою подругу. — Палец задвигался взад и вперед по пробору. Губы у него прижались к ее уху. — Я бесстыден даже перед лицом собственного племени. Я хочу, чтобы все видели, что я испытываю к тебе, Скай. Мое Утреннее Небо.

Нижняя губа у нее дрожала, когда его рот стал тереться о ее рот.

— Твоя рубашка сводила меня с ума весь день. Я видел, как колышутся твои груди. Груди такие мягкие и такие вкусные.

— Волк! — Соски ее ждали влажного прикосновения его языка, сосущего движения губ. Она выгнула спину, предлагая себя.

— Ни одна женщина не может быть такой вкусной.

Соски у нее напряглись, когда к ним прикоснулись сосущие губы. Она вдавливала груди все глубже и глубже ему в рот, желая, чтобы он попробовал ее всю. Кожа ее горела, когда она ощущала прикосновение зубов к каждому из торчащих пиков.