Джеки Коллинз - Голливудские мужья

Единственным ее утешением был Джимми Стебан. Он был с ней нежен и мил. Водил в кино, возил за город и вообще разговаривал с ней, будто она – нормальный человек. И когда в конце концов он попытался овладеть ею, она не смогла ему отказать. Как-то прохладным вечером на заднем сиденье старенького проржавевшего «Форда» его отца она позволила снять с себя блузку и тонюсенький бюстгальтер. С благоговейным трепетом он прикоснулся к ее грудям и стал говорить, как сильно он ее любит. Потом поднял ей юбку, стянул трусики и вошел в нее удалым жеребцом.

Она застыла от страха и волнения – вдруг все будет, как тогда с отцом? Но с Джимми было совсем иначе, она расслабилась и откликнулась на его ласки с такими чувствами, каких за собой и не знала.

– Ты просто обалденная! – выдохнул он. – Я на самом деле тебя люблю!

И она его тоже полюбила на самом деле. Несколько месяцев они предавались любви и строили серьезные планы.

«А если я забеременею?» – однажды спросила она его встревоженно, хотя в душе была уверена, что такого быть не может – после того, что с ней произошло.

– Я возьму тебя в жены, – галантно провозгласил он. – Поселимся в замке, я буду твоим принцем.

Через полтора месяца она поняла, что беременна. Рассказала Джимми, тот объявил об этом своему отцу. Через два дня Джимми увезли из их городка, и больше она никогда о нем не слышала.

Джессика-Мей и Сэлли воронами разнесли эту весть по всей округе. Вскоре ее увезли в дом для незамужних матерей, в пятидесяти милях от их городка. Там заправляли монахини, строгие и неулыбчивые, требовавшие постоянного уважения и послушания. Шестьдесят беременных девушек поднимались в пять утра, два часа каялись на коленях на холодном бетоне стылой церкви, потом – работа по дому до полудня, после чего – тарелка супа, кусок черствого хлеба, стакан молока. Дальше – уроки, потому что большинству девочек не исполнилось и восемнадцати. В семь вечера – отбой.

Раз в две недели обследовать их приезжал розовощекий доктор с бычьей шеей. У него в доме был свой кабинет. Некоторые обитательницы называли его комнату «камерой пыток». Перед каждой встречей с ним девочка тряслась от страха, проводила бессонную ночь. Он был пунктуален, всегда являлся вовремя. Приезжал в запыленном седане, обычно в обществе чопорной медсестры, та сразу удалялась к монахиням пить чай из настоев трав. Доктору ее присутствие не требовалось. Девочки представали перед ним одна за другой, и каждой он давал одну и ту же команду:

«Раздевайся. На стол. Ноги в стремена».

Он никогда не смотрел на лица, никого не знал по именам – только по номерам. Когда одну из них увезли в больницу рожать, он просто вычеркнул ее из списка и поставил рядом с освободившимся номером другую фамилию.

Девочке досталась семерка. Это число не было для нее счастливым. Она никогда не встречалась с гинекологом и даже плохо представляла себе, чем он занимается, но рыжая толстушка предупредила ее – на самом деле все должно быть совсем не так.

Сначала доктор натягивал на свои костлявые руки резиновые перчатки. Потом окунал указательный палец в банку с вазелином – и нырял в распростертую на столе несчастную. И не выныривал минут пять, а то и десять. Щупал, мял, делал больно – большой заботы о пациентках не проявлял. Иногда наклонял голову, брал фонарик и долго что-то внутри рассматривал. Однажды он надел нечто вроде шахтерского шлема, с лампочкой наверху. Это устройство позволяло ему осматривать и ощупывать одновременно. Иногда он забывал натянуть перчатки. Самое неприятное – когда он вставлял деревянный расширитель и широко раздвигал половые губы. Девочка едва не кричала от боли, но когда пожаловалась доктору, он сказал: «Не будь наивной дурочкой. Допустила до себя парня, дала ему поразвлечься. Сама виновата».

Дальше шел осмотр груди. Долгие поглаживания и пощипывания.

Закончив, он по-деловому говорил: «Слезай со стола, дай на тебя посмотреть». И приходилось сгорать со стыда под распутным взглядом подслеповатого доктора. Раз в месяц он делал снимок «поляроидом». «Для моих медицинских карт», – объяснял он.

«Старый вонючий козел, кто только извращенцам лицензии дает!» – сердилась одна восемнадцатилетка. Но все понимали – жаловаться бесполезно. Монашки доктора боготворили, считали его святым – упаси Господи сказать дурное слово в его адрес.

Девочка стойко переносила беременность, как и всю свою жизнь. Держалась замкнуто, помалкивала.

«Ты че воображаешь, а? – накинулась на нее тощая брюнетка. – Наше общество не устраивает? Думаешь, ты лучше нас?»

Она не думала. Она точно это знала. Наступит день, и она порвет со своим убогим прошлым и чего-то добьется в жизни.

Вскоре после семнадцатого дня рождения у нее родился ребенок, которого сразу же забрали – передать приемным родителям. Посюсюкать с ним ей удалось всего шесть дней.

«Распишись», – распорядилась могучая сестра с глазами навыкате и волосатым подбородком.

«Но я не…»

«Тебя никто не спрашивает».

Она подписала, и из больницы ее отправили в приют. Там она узнала, что Джессика-Мей забеременела от Джимми Стебана, и они вот-вот поженятся. Спрятаться от Джессики-Мей было некуда. Вскоре состоялась свадьба – много народу, у невесты четыре подружки, двухъярусный торт. Девочка обо всем прочитала в местной газете. И фотографию счастливой пары увидела. Джессика-Мей была в белом платье, сшитом ее матерью. А Джимми Стебан выглядел настоящим молодцом, хотя и чувствовал себя не совсем ловко – во взятом напрокат смокинге.

Девочка затаилась, ничего не предпринимала, пока ей не исполнилось восемнадцать лет. Ждала – спокойно, терпеливо. Потом как-то ночью, когда полная луна светила, будто маяк, она взяла велосипед своего приемного брата, украла на местной бензоколонке канистру бензина и проехала семь миль до крошечного домика, где Джессика-Мей и Джимми Стебан жили со своим младенцем.

Спокойно, методично она облила пространство вокруг дома бензином.

Чиркнуть спичкой оказалось очень просто…

Поппи Соломен перепробовала уже пять нарядов. Она была просто в панике – во что одеться? На чьей фирме остановить выбор? «Валентино»? «Шанель»? «Сен-Лоран»?

Она топнула ножкой и испустила душераздирающий вопль.

Хауэрд прибежал к ней из туалета. Он был в боксерских шортах, без фальшивых волос, между носом и верхней губой – капля белого крема. На лице – привычное выражение легкого безумия.

– Какого хрена случилось? – взволнованно закричал он.

Поппи щеголяла в бежевых колготках и шикарном бриллиантовом ожерелье – и ни в чем более, – длинные светлые волосы были собраны в изощренный крендель. Она надула губки.

– Малышка не знает, что ей надеть! – провыла она.

– Господи! – взревел он. – Я уж подумал, тебя убивают! – Он помахал в воздухе чреватыми опасностью ножницами. – Я едва себе яйца не отрезал!

– А как рядом с ними оказались ножницы? – полюбопытствовала она.

– Лужайку подстригал, – сострил он. – А ты думала, что?

Поппи вздохнула. Она была не в настроении для его дурацкого гнева.

– Ты должен мне помочь, сдобочка моя. – Она подхватила с пола густо-розовое творение фирмы «Билл Бласс». – Скажи, какое платье тебе нравится больше – только честно.

– Надень самое дорогое, – с кислой миной присоветовал он.

– Думаешь, я ценники в голове держу? – ядовито парировала она. – Будь хорошим мальчиком и помоги, когда тебя просят. Иначе мы опоздаем.

– Как ты можешь опоздать на ужин к себе самой? – удивился он.

– Действительно! – согласилась она.

Двадцать пять минут спустя – ему пришлось выдержать мини-показ мод – выбор был сделан. Изысканный короткий шелковый жакет «Оскар де ла Рента» с калейдоскопическим рисунком поблескивающего стекляруса, внизу – длинное черное бархатное платье. За этот наряд он выложил шесть тысяч долларов, а она не удосужилась ни разу его надеть!

– Спасибо, сладенький мой. – Она притиснула его к себе и тут заметила, что он еще в шортах. – Марш одеваться, Хауэрд! – сердито отчитала его она. – Если мы из-за тебя опоздаем, я тебя убью!

Бормоча себе под нос что-то мрачное, он надежно заперся в туалете. От Поппи можно ополоуметь. Этот ужин переносился уже десять раз, десять раз пересматривался список и место действия. Наконец, решение было принято. Интимные посиделки на семьдесят пять человек – сегодня. Хотя почему именно они должны закатывать свадебный ужин в верхнем зале «Бистро» в честь Силвер Андерсон и ее загадочного жениха – этого он понять не мог. Сам он Силвер едва знал, да и Поппи отнюдь не числилась в ее подружках. Понятно, он ведь через две минуты после заключения брака уразумел: Поппи объединяла в себе самые свирепые черты светской львицы и кинофанатки. Впрочем, лично ему это совершенно до задницы. Счастлива – и слава Богу.

Он потянулся за своим париком, плюхнул его на место, закрепил двумя зажимчиками, потом причесался над унитазом.

Загудел зуммер телефона. Он взял трубку и по-деловому рыкнул:

– Да?

– Вас мистер Клингер, мистер Соломен, – доложил управляющий.

Какого черта Захарии К. Клингеру понадобилось звонить ему домой в субботу вечером? У него просто шило в заднице. Семь раз грозился прилететь на западное побережье, провести совещание – и семь раз его переносил. О, Боже. На кой хрен он сейчас Хауэрду? Хауэрд прекрасно обходится без Захарии К. Клингера, не нужен ему надзиратель за спиной. «Орфей» в полном порядке. Три фильма – в производстве, еще три готовы к запуску, один из них – гениальная идея Хауэрда: ретромюзикл с Карлосом Брентом в главной роли, продюсер Орвилл Гусбергер, а Уитни Валентайн как раз сейчас читает сценарий – новую версию классического фильма.

– Привет, Захария, – сказал он в трубку самым дружелюбным тоном, на какой был способен, в надежде, что сейчас услышит новую отмену. Захария должен был прибыть в понедельник.

– У меня для тебя сюрприз, Хауэрд, – сообщил Захария. Он говорил зловещим шепотом, как Марлон Брандо в «Крестном отце».

– Знаю, знаю, – не принял его всерьез Хауэрд. – Совещание в понедельник отменяется. Ничего страшного, Зах. – Он уверенно назвал босса уменьшительным именем. – Мы понимаем. Тут так или иначе все жужжит и крутится.

– Я здесь, – объяснил Захария. – Хочу увидеться сегодня.

– Здесь? – хрипло переспросил Хауэрд. – Без шуток?

– Прилетел пятнадцать минут назад.

– Правда? – Все тело Хауэрда покрылось потом. Вот уж сюрприз так сюрприз! Несколько месяцев морочил людям яйца, а теперь свалился как снег на голову – в тот самый вечер, когда Поппи дает званый ужин в честь Силвер Андерсон. Вот сука какой! – Господи, Зах. Жаль, что вы меня не предупредили.

– Почему? – мягко спросил Захария.

Хауэрд знал: за невозмутимым голосом скрывается безудержный гнев. Если Захария К. Клингер чего-то хотел, спорить не полагалось. На этот счет о нем ходили легенды.

– Дело в том, что… моя жена, Поппи, сегодня устраивает… официальный прием. В честь Силвер Андерсон. – Он нервно засмеялся. – Бабы! Если я вздумаю сделать ноги, она запросто может к утру загреметь в психушку!

– Никаких проблем, – сказал Захария понимающе. Хауэрд перевел дыхание.

– К счастью, я всегда держу смокинг наготове, что на том, что на этом берегу, – продолжал Захария. – Так что вполне смогу к вам присоединиться. Во сколько? И где?

На долю секунды Хауэрд лишился дара речи. Во сколько? Где? Поппи три дня убила на то, чтобы расписать, кого с кем посадить. Три дня, мать честная! А тут заявится Захария К. Клингер! Да у Поппи может начаться нервный тик, от которого она никогда в жизни не оправится! А виноват будет он, Хауэрд Соломен, именно на его голову она будет посылать проклятья – недели, месяцы, а то и годы!

– Ну, это блеск, Зах, – выдавил из себя он. – Вы приедете один?

– Да.

– Чудно, чудно. Значит, в «Бистро». Восемь часов. Форма одежды официальная, но про это я уже говорил, да?

– Говорил. – Он сделал паузу. – Хауэрд?

– Да, Зах?

– Я не люблю, когда меня называют Зах. Либо Захария, либо мистер Клингер. На ваше усмотрение.

Связь прервалась.

– Скотина! – вскричал Хауэрд.

Поппи никогда больше не возьмет у него в рот!

Хевен, чуть нервничая, пялилась на третий лист отпечатков, который передала ей одна из помощниц Антонио. Неужели на этих броских, хотя и черно-белых снимках – она? Фотографии вышли – просто закачаешься.

– Нравится? – спросила ассистентка, мужеподобная ломовица.