Тем не менее, ты можешь что-то сделать. Он тряхнул головой:

— Нет.

Если он сказал нет, то так и будет.

— Бедная миссис Трент лишилась рассудка!

— Это ужасно. Что за глупышка! Девушки и раньше имели внебрачных детей.

— Гарри Фаррингдон проявил себя с плохой стороны.

Дикон пожал плечами:

— Такие вещи случаются. Она должна была знать, что этот брак едва ли возможен.

— Думаю, он обещал жениться на ней.

— Ей следовало убедиться в этом. Ты очень бесчувственный.

— Нет… я понимаю.

Я просто думаю, она была глупа, вот и все. Если бы она пришла к твоей матери, та помогла бы ей, и ты бы, несомненно, тоже помогла.

— Неужели ты не понимаешь, как чувствует себя девушка в таком положении? И ее бабушка, ты хорошо ее знаешь… Ты должен понять, как она хотела внучке добра и всего того, что сама не получила от жизни.

Он кивнул.

— Мы должны помочь ей, — сказала я.

— Обращаться к старому Мэннингу бесполезно.

— Я знаю, но есть другие пути.

— Какие?

— У нас есть свое собственное кладбище, в Эверсли.

Я имею в виду семейное кладбище.

— Да.

— Я хочу, чтобы Эви похоронили там.

— Среди наших предков?!

— Дикон, — сказала я, — неужели Эви не одна из нас?

Он не выказал и тени удивления:

— Ты, должно быть, имеешь в виду небольшую связь между мной и ее бабушкой Эвелиной в далеком прошлом?

— Да.

— Хм.

Это было.

Тогда Эви — твоя внучка.

Возможно.

Эвелина была несколько сварлива.

— Если Ричард Мэйфер твой сын… тогда Эви имеет право лежать в нашей земле.

Я увидела улыбку на его лице.

— Ты мне нравишься, Клодина, — сказал он. — Ты похожа на свою маму.

— Дикон, ты разрешишь?

— Ты знаешь, как мне всегда было сложно отказать молодой красивой девушке в любой просьбе.

— Дикон, спасибо.

Большое спасибо.

Я заплакала. Он снисходительно посмотрел на меня. Вошла мама.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

— Твоя дочь только что сделала предложение, которое я принял.

— Предложение… и она плачет.

Почему ты плачешь, Клодина? Это не похоже на тебя.

Я подошла и поцеловала ее:

— Дикон только что осчастливил меня.

— О? — сказала она в удивлении, глядя то на одного, то на другого.

— Этот старый лицемер Мэннинг, — сказал Дикон, — хотел положить Эви Мэйфер в могилу для самоубийц. Требование церкви!

Старый ханжа!

— И… — начала мама.

— Дикон обещал мне похоронить ее на нашей земле… в Эверсли. О, я так счастлива! Я хочу сообщить миссис Трент сейчас же.

Мама улыбалась.

— О, Дикон, — сказала она. — Спасибо. Ты так великодушен!

Не теряя времени, я отправилась в Грассленд. Меня немедленно провели к миссис Трент, на которой все еще была серая мрачная одежда.

— Не беспокойтесь, миссис Трент. Все будет в порядке, — сказала я.

— Ты видела его… этого викария?

— Не беспокойтесь о нем. Я говорила с отчимом. Эви будет похоронена в Эверсли.

— Освященная земля Эверсли! — воскликнула она, удивление отразилось на ее опустошенном лице.

— Да, — подтвердила я. — Он обещал это.

— О, спасибо, миссис Френшоу. О таком я и не мечтала.

— Хорошо, этот маленький инцидент закончен.

Она кивнула.

— Спасибо, спасибо, — сказала она. Она замолчала на несколько секунд и затем продолжила:

— Я беспокоюсь… я так беспокоюсь о Долли.

— С Долли все будет в порядке, — заверила я ее.

— Если со мной что-либо случится, что станет с ней? Я считала, что, когда Эви выйдет замуж, Долли будет жить с ней.

Все изменилось сейчас.

— Я присмотрю, чтобы все было хорошо, миссис Трент.

Не беспокойтесь о Долли.

— Как в одной семье, — сказала она.

Я чувствовала себя почти счастливой. Как замечательно было дать ей хоть немного радости.

* * *

Настал день похорон Эви. Влажный и жаркий воздух был неподвижен, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Стояла гнетущая тишина, и даже люди переговаривались шепотом.

Дикон обещал прийти в часовню попозже, и мы с Дэвидом и мамой отправились вместе. Я была уверена, что это обрадует миссис Трент.

Утром к нам пришел посетитель. Я собирала розы в саду, чтобы положить их на могилу Эви. У меня забилось сердце. Я подбежала к нему.

— Ты не должен был приходить! — воскликнула я. Это было странное приветствие. Он выглядел бледным и обезумевшим.

— Я узнал… — сказал он, — Я был так поражен.

— Неудивительно.

Я ненавидела Гарри Фаррингдона, несмотря на его раскаяние. Я не могла забыть, что, если бы не он, Эви была бы сейчас жива.

— Я не мог не прийти, — сказал он.

— Было бы лучше, если бы ты не приходил.

— Но я любил ее.

— Это обернулось несчастьем для нее.

— Я не могу поверить, что я…

— Гарри, — сказала я, — не заходи в дом.

Думаю, будет лучше, если тебя никто не увидит. Уходи сейчас же. Я не знаю, что будет, если бабушка Эви увидит тебя.

Уверена, что она попытается убить тебя.

— Я плохо поступил.

— Конечно.

— Но это правда… что я слышал о ребенке?

— Да, — сказала я. — Это правда. Эви была на третьем месяце и не могла пережить позор.

— Ты веришь, что я… был этому причиной? Я сердито посмотрела на него.

— Нет, нет! Это не правда, Клодина. Клянусь тебе. Я не мог.

Между нами ничего подобного не было… никакой близости.

Ты думаешь, этому кто-нибудь поверит?

— Да, потому что это правда.

— Мы все знали, что ты увлечен ею.

— Да.

Она мне очень нравилась.

— Настолько, что бросил.

— Мы встречались очень часто.

Ты не любил ее. Ты заставил ее поверить, что твои чувства сильны… и потом это свершилось.

— Уже несколько месяцев я не видел ее. Это не мой ребенок, Клодина.

— Она была такой чистой, нежной девушкой. Пожалуйста, не пытайся очернить ее, Гарри.

— Я бы сделал для нее все, что мог.

— Не очень ценное признание, если учесть, что она больше не нуждается в твоей помощи.

— О, Клодина! Ты обвиняешь меня!

Конечно, я обвиняла его! Мы не слышали, чтобы у нее был другой возлюбленный и сразу же узнали бы, если бы он появился. Кто же это мог быть еще? Я представила Гарри, тайно приезжавшего в Грассленд, их тайные встречи, уговоры стать его любовницей, без сомнения, с обещанием жениться. Это обычная история.

— Гарри, ради Бога, не показывайся здесь.

Дело сделано.

Ничто не вернет ее к жизни.

— Но я любил ее, — начал он.

Я с негодованием посмотрела на него:

— Гарри, уходи. Тебя не должны видеть здесь. Тебя разорвут на части озлобленные люди. Зачем раздражать людей? Не хватало еще скандала на похоронах.

Это было бы последней каплей.

— Я хочу, чтобы ты поверила мне, — сказал он. — Клодина, клянусь всем самым святым для меня, что это не мой ребенок.

— Хорошо, Гарри, но уходи. Не нужно, чтобы кто-нибудь видел тебя здесь. Хорошо еще, что ты не зашел в дом.

— Эти розы для Эви? — спросил он. Я кивнула.

— О, Клодина, как жаль, что я не смог ей помочь!

— Поздно говорить об этом, Гарри.

Пожалуйста, уходи.

Он пошел прочь, и, когда я смотрела на его удаляющуюся фигуру, мои руки дрожали.

Я всегда чувствовала в нем какую-то слабость. Он никогда не был способен к решительным поступкам. Что бы он не говорил, я все же считала, что Эви забеременела от него. А теперь его мучили угрызения совести. Так и должно было быть.

Какое счастье, что я увидела его! Все могло случиться, если бы он появился на кладбище.

После скромного отпевания в нашей часовне тело Эви отвезли на катафалке из Эверсли на кладбище, где мы и похоронили ее.

Мы молча стояли вокруг могилы, слушая, как земля падает на крышку гроба. Когда я положила розы, собранные в то утро, то заметила, как миссис Трент взяла Долли за руку и крепко ее сжала.

Покидая кладбище, я увидела за кустами мужскую фигуру. Я узнала Гарри Фаррингдона. Значит, он все-таки не смог не прийти.

ПЯТОЕ НОЯБРЯ Наступил август. Со дня похорон Эви прошло уже несколько недель. Я часто ходила на ее могилу и приносила цветы. Я обратила внимание, что кто-то посадил там розы, интересно, кто?

Я вполне могла понять, что сломило ее. Кому, как не мне, были доступны ее переживания? Я часто задумывалась, как жестока жизнь к одним людям и снисходительна к другим. Я совершила более тяжкий грех, чем Эви, — изменила мужу, а между тем пострадала она, а я осталась безнаказанной, если не считать угрызений совести.

«Как несправедлива жизнь! — думала я. — Если бы только Эви доверилась мне, я сумела бы ей помочь! Быть может, я и для себя нашла бы в этом утешение. Какие душевные муки должен испытывать человек, чтобы решиться покончить с собой, не видя иного выхода!»

Миссис Трент почти все время находилась дома, и я редко виделась с ней. Несколько раз я заходила к ней, но, думаю, встречи со мной особенно живо напоминали ей об Эви, и решила не беспокоить ее.

Тетушку Софи потрясло случившееся. Она вообще всегда сочувствовала чужому несчастью и переживала чужое горе как свое собственное. Жанна говорила, что она беспрестанно заводит речь о смерти Эви и о безнравственности мужчин, которые предают женщин.

Малышка Долли проводила с ней очень много времени.

— Бедное дитя! — говорила Жанна. — Для нее это ужасный удар. Она обожала сестру. Долли стала более замкнутой, чем раньше. Но они с мадемуазель находят радость в общении друг с другом.

— Со временем все уляжется, — сказала я. — Так всегда бывает.

Жанна согласилась со мной.

— Со временем, — повторила она, — даже в случае с мадемуазель и малышкой Долли… все уляжется.

В воздухе носился дух перемен. События шли своей чередой, и было ясно, что происходящее на континенте обязательно коснется нашей жизни. Англия действительно была глубоко втянута в противостояние.

В июне в Темпле скончался юный дофин. Ему было двенадцать лет от роду. Теперь короля Франции не существовало. Я часто задумывалась об этом мальчике. Какой печальной была его жизнь! И как, должно быть, он страдал, разлученный со своей матерью, вынужденный выдвигать против нее жестокие и даже непристойные обвинения. А затем… умереть. Как он умер? Мы точно не знали этого.

О, каким жестоким стал этот мир!

Кое-где в нашей стране происходили волнения, вызванные высокими ценами на продовольствие. «Не приложил ли руку к смуте Леон Бланшар? — спрашивала я себя. — Джонатан был прав. Подстрекателей необходимо уничтожать — даже таких молодых людей, как Альберик».

Когда Испания заключила мир с Францией, возникли опасения, что все наши союзники оставляют нас, так как понимают, что Франция во главе с этим корсиканским авантюристом Наполеоном Бонапартом, как бы ни была истерзана революцией, представляет собой силу, с которой следует считаться.

Была середина дня. Возвращаясь из сада, я увидела на лужайке Грейс Сопер с малышками. Джессике был уже год. Амарилис — чуть меньше. Они повсюду ползали и даже могли сделать несколько неуверенных шагов. Скоро они должны были начать вовсю бегать.

— Вот тогда за ними нужен будет глаз да глаз, — сказала Грейс Сопер. Честное слово, эта мисс Джессика прямо-таки маленькая дама. Подайте ей то, подайте это, и вот что я вам скажу, миссис Френшоу, она не успокоится, пока не получит то, что ей захотелось. А мисс Амарилис — такая хорошая девочка.

Моя мать так же гордилась своенравием Джессики, как я — послушанием Амарилис; в наших глазах они обе были совершенством.

Я заглянула в маленькую коляску, в которой они рядышком спали. Джессика, с ее темными волосами, длинными пушистыми ресницами и легким румянцем на щеках, была поразительно красива. «Она может стать похожей на мою мать, — подумала я, — за тем исключением, что у нее были темные глаза, а у моей матушки — ярко-голубые».

— Должно быть, они у нее от кого-нибудь из ее пылких французских предков, — сказала моя мать.

— Эверсли тоже иногда могут быть пылкими, — ответила я.

С этим она согласилась.

— Амарилис выглядит, как маленький ангел, — сказала она.

Так оно и было — светлые волосики, голубые глаза и некоторая хрупкость в облике, которая иногда беспокоила меня. Но Грейс Сопер говорила, что причиной тому тонкая кость и что здоровье у моей Амарилис такое же прекрасное, как и у крепышки Джессики.