Даниэла Стил - Голос сердца

Тишину кабинета нарушало стаккато старой пишущей машинки. В углу, где работал Билл Тигпен, висело облачко голубоватого дыма. На столе пластиковые чашки с кофе в опасной близости к краю стола, полные пепельницы. Сдвинутые на темя очки, напряженное лицо, голубые глаза, вчитывающиеся в текст. Скорее, скорее… Взгляд через плечо на неумолимо тикающие настенные часы… Билл печатал, словно понукаемый таящимися где-то рядом демонами. Его седеющие каштановые волосы были в беспорядке, доброе, исполненное благородства лицо гладко выбрито. Он не был красивым мужчиной в прямом смысле этого слова, но производил впечатление человека сильного, привлекательного, достойного внимательного взгляда, человека, с которым хочется общаться. Но, конечно, не сейчас, когда он стонал, вновь и вновь поглядывая на часы, и заставлял свои пальцы еще быстрее бить по клавишам машинки. Наконец наступила тишина. Быстро сделав несколько исправлений ручкой, он вскочил и сгреб то, над чем работал на протяжении семи часов, с пяти утра. Скоро час дня… скоро эфир… Он пулей пролетел по кабинету, рывком распахнул дверь, пронесся мимо стола секретарши, словно бегун на олимпийской дистанции, стремглав промчался по холлу, стараясь не наталкиваться на людей, не обращая внимания на удивленные взгляды и Дружеские приветствия, затем постучал в дверь и, когда она слегка приоткрылась, просунул пачку листов с только что внесенными исправлениями.

Это была знакомая процедура. Она происходила раз, два, иногда три или четыре раза в месяц, когда Билл решал, что ему не нравится, как развивается сюжет его детища — самого популярного дневного телесериала. Как только Билла посещали сомнения, он задумывался, потом писал один-два отрывка, переворачивал все с ног на голову и тогда был счастлив. Агент называл Билла самой беспокойной мамашей на телевидении, но при этом, конечно, понимал, что никто из сценаристов не может с ним тягаться. Билл Тигпен обладал безотказным чутьем на такие сюжетные повороты, которые поддерживали интерес к его сериалу. Оно пока ни разу не подводило.

«Ради жизни стоит жить» неизменно был популярнейшим дневным сериалом американского телевидения. В свое время Вильям Тигпен взялся за него ради заработка, когда, будучи молодым драматургом, бедствовал в Нью-Йорке. Сначала родилась концепция, потом сценарий первой серии. В тот момент у Билла был промежуток в работе над пьесами, которые он писал для третьеразрядных театров. Тогда он был пуристом — ставил театр превыше всего. Был женат, жил в Сохо и чуть ли не голодал. Его жена, Лесли, танцевала на сценах Бродвея, однако, забеременев их первенцем, тоже потеряла работу. Поначалу Билл посмеивался над иронией судьбы, которая заставила его взяться за «мыльные оперы». Но по мере того как он сражался со сценарием, шутки уступали место одержимости. Он обязан был это одолеть… ради Лесли… ради их ребенка. И, по правде говоря, эта работа ему нравилась. Даже очень. Да и телекомпания была довольна тем, что он сочинил. Они пришли в полный восторг. Малыш, Адам, и телесериал родились почти одновременно. Первый оказался замечательным девятифунтовым мальчуганом с голубыми, как у отца, глазами и ореолом золотистых кудряшек на головке. Второй прошел пробным показом в летние месяцы, сразу набрав высокий рейтинг и вызвав своим исчезновением в сентябре бурю недовольства зрителей. Через два месяца «Ради жизни стоит жить» вернулся на экраны, а перед Биллом Тигпеном открывалась перспектива стать создателем самого популярного дневного телесериала всех времен. Потом наступила пора серьезного выбора.

Написанные им первоначальные эпизоды так понравились актерам и режиссеру, что карьера драматурга вскоре была забыта. Его животворным эликсиром стало телевидение.

Биллу предложили за сюжет уйму денег. Он мог бы спокойно жить на проценты и писать дома пьесы. Но к тому времени сериал стал для него вторым ребенком, он не мог бы заставить себя бросить его, а тем более продать. Все придуманное Билл представлял себе реально и придавал большое значение затронутым темам. Он словно беседовал со зрителем о жизни, разочарованиях, гневе, печали, победах, восторгах, любви, красоте, делился самым сокровенным. Сериал нес людям надежду, свет — такова была идея главной сюжетной линии, положительными были и главные герои. Конечно, в нем присутствовали и отрицательные персонажи, но в конце концов побеждали не они. Детище Билла обладало некой принципиальной цельностью, чем и снискало себе множество верных почитателей, оно отражало суть своего творца — его жизнелюбие, порядочность, доверчивость, доброту, наивность, интеллигентность, склонность к творчеству. И Билл любил свой сериал почти так же, как любил Адама и Лесли.

В те первые дни работы на телевидении он испытывал постоянное раздвоение: ему хотелось быть с семьей и в то же время присматривать за сериалом, дабы быть уверенным, что тот на правильном пути и не искажается по прихоти редактора или режиссера. Билл никому не доверял и сам все контролировал: он расхаживал по павильону, волнуясь, как бы чего не случилось, присутствовал почти на всех трансляциях, без конца давал советы и к тому же успевал еще писать новые куски.

К концу первого года стало ясно, что Билл Тигпен никогда не вернется на Бродвей. Он был заворожен, пойман в ловушку, безумно влюблен в телевидение и собственный сериал. Билл даже перестал извиняться перед театральными друзьями и открыто признавал, что любит свое новое дело. В один из вечеров после многочасовой работы над новыми сюжетами, персонажами и идеями к предстоящему сезону он объявил Лесли, что ничем другим заниматься не желает.

Билл не мог расстаться со своими героями, актерами, хитросплетениями сюжета, лавиной трагедий, переживаний и проблем. Трансляции происходили пять дней в неделю, но даже когда у Билла в самом деле не было повода присутствовать в павильоне, сериал все равно заменял ему и пищу, и воду, и воздух, и сон. В группе были авторы, которые расписывали сценарий по дням, но Билл постоянно контролировал их работу. Он имел на это право, потому что был специалистом в своем деле, и никто из телевизионщиков не возражал. Он был великолепным профессионалом. Билл инстинктивно угадывал, что сработает, а что нет, что заинтригует зрителей, какие персонажи им понравятся, а какие они возненавидят.

Когда через два года у Билла родился второй сын, Томми, «Ради жизни стоит жить» завоевал два приза критики и «Эммии». Именно после получения первого «Эмми» телекомпания предложила перенести съемки сериала в Калифорнию. Руководству компании это показалось более разумным в творческом и организационном плане.

Билла эта новость обрадовала, чего нельзя было сказать о его жене Лесли. Она собиралась вновь начать работать, но уже не в качестве танцовщицы кордебалета на Бродвее. Пока Билл день и ночь писал о кровосмешении, беременности юных девочек и внебрачных любовных связях, она посещала балетные классы и теперь намеревалась преподавать балет в Джулиардской школе.

— Что ты сказала? — с изумлением уставился на жену Билл, когда воскресным утром они сидели за завтраком. Все у них складывалось хорошо, он прекрасно зарабатывал, ребята были замечательные — лучше не придумаешь. Так было до того утра.

— Я не могу, Билл. Я не еду.

Она кротко посмотрела на него. Такими же добрыми были ее большие карие глаза, когда он впервые познакомился с ней у театра. Лесли тогда было двадцать лет. Она была доброй, порядочной и скромной. Душевная, с выразительными глазами, застенчивая и тонко чувствующая юмор. В те первые годы они много смеялись и до поздней ночи разговаривали в арендованной мрачной и холодной квартире. Лишь совсем недавно Билл приобрел новые, прекрасные и очень дорогие апартаменты в Сохо. Он даже велел установить балетный станок, чтобы Лесли могла упражняться дома. И вдруг она говорит, что все кончено.

— Но почему. Лес? Ты хочешь сказать, что не желаешь покидать Нью-Йорк?

Билл, казалось, был озадачен, а она, с полными слез глазами, покачала головой, отвернулась на мгновение, потом снова посмотрела ему в глаза. От этого взгляда у Билла заныло сердце — в нем были гнев, разочарование, крушение надежд… Билл в ужасе задал себе вопрос, который еще пару месяцев назад не пришел бы ему в голову: а не разлюбила ли его жена?

— В чем дело? Что случилось?

«Как я мог это упустить? — спрашивал он себя. — Как я мог быть таким глупым?» — Не знаю… ты стал другим… — Потом она снова покачала головой, махнув длинными темными волосами. — Нет… я несправедлива… мы оба стали другими…

Лесли глубоко вздохнула и попыталась все ему объяснить. Прожив с Биллом пять лет и имея от него двоих детей, она считала это своим долгом.

— Мне кажется, мы поменялись местами. Раньше я хотела стать великой звездой Бродвея, выдающейся танцовщицей, а твоим желанием было лишь писать пьесы, наполненные «глубоким смыслом». И вот твоя мечта сбылась… — Грустно улыбаясь, Лесли подыскивала слова. — Ты стал писать коммерческие вещи и одержим этим. Последние три года ты думаешь только о своем сериале: выйдет ли Шейла за Джейка?.. пытался ли Ларри в самом деле убить собственную мать?.. «голубой» Генри или нет?.. лесбиянка ли Марта?.. бросит ли она мужа ради некой женщины?.. кто истинные родители Хилари?.. сбежит ли Мери из дома?.. будет ли она снова употреблять наркотики?.. является ли Хелен незаконнорожденной?.. выйдет ли она за Джона?

Лесли встала и, продолжая твердить знакомые имена, принялась расхаживать по комнате.

— Честно говоря, я уже свихнулась. Я больше не хочу о них слышать, не хочу с ними жить. Я хочу вернуться к чему-то простому, здоровому и нормальному, к дисциплине танца, к серьезному преподаванию. Я хочу нормальной, спокойной жизни, без всего этого полуправдоподобного дерьма.

Она с несчастным видом посмотрела на Билла, и тому захотелось расплакаться. Он был круглым дураком. Пока он жил в мире вымышленных друзей, он терял людей, которых по-настоящему любил, и даже не отдавал себе в этом отчета. И все же он не мог пообещать ей, что все бросит, продаст права контроля за сериалом, снова вернется к пьесам и будет клянчить, чтобы их поставили. Как он теперь мог так поступить? К тому же он просто любил свой сериал, который позволил ему поверить в свои силы и возможности, реализовать их и почувствовать себя счастливым… И теперь Лесли уходит. Это какая-то злая ирония. Сериал имеет громадный успех, автор тоже, а она тоскует по дням, когда они голодали.

— Я сожалею.

Он пытался заставить себя быть спокойным и рассудительным.

— Я понимаю, что последние три года был целиком погружен в работу над сериалом, но мне казалось необходимым контролировать его. Если бы я совершенно выпустил его из рук, передал кому-то другому, то они могли бы обеднить его, превратить в банальное, слезливое, тошнотворное барахло. Я не мог этого позволить. А сериал все-таки получился цельным. Ты, Лес, можешь это признавать или нет, но именно это нравится телезрителям. Но я не всегда буду над ним трястись. Я думаю, в Калифорнии все пойдет иначе… более профессионально… более ответственно, и я чаще смогу отключаться от него.

Билл теперь писал лишь отдельные куски, но продолжал контролировать трансляции.

Лесли лишь недоверчиво покачала головой. Она хорошо знала мужа. Когда он писал свои ранние пьесы, дело обстояло так же. Он работал два месяца без всякой передышки, не думая о еде, сне или еще о чем-либо. Но тогда это продолжалось всего два месяца, и Лесли находила в этом какую-то прелесть. Теперь ей уже так не казалось. Она была сыта всем по горло: его интенсивной работой, одержимостью, манией совершенства. Лесли знала, что Билл любит ее и мальчиков, но не так, как она об этом мечтала. Ей хотелось, чтобы муж уходил на заботу в девять и приходил в шесть, мог поговорить с ней, поиграть с детьми, помочь приготовить ужин, сходить с ней в кино, а не работал ночь напролет, и утром, измученный, с безумными глазами, выбегал из дома с пачкой исписанных листов, чтобы успеть в съемочный павильон к десяти тридцати. Это было чересчур, слишком изнурительно, и за три года ей все надоело. Лесли не сомневалась, что при очередном упоминании названия сериала или имен персонажей, круг которых все время расширялся, с ней — непременно случится истерика.

— Лесли, детка, дай мне шанс, пожалуйста. В Лос-Анджелесе все будет здорово. Только подумай, — ни снега, ни холодной погоды. И для ребят так хорошо. Можно будет возить их на пляж… иметь бассейн прямо во дворе… и ездить в Диснейленд.

Но она только качала головой. Она знала его лучше.

— Нет, это я буду иметь возможность возить их в Диснейленд и на пляж. А ты будешь все время работать, в том числе и ночью — писать, исправлять, переписывать. Когда ты последний раз был с мальчиками в зоопарке или еще где-нибудь?

— Ну ладно… ладно… допустим, я слишком много работаю… допустим, я никуда не годный отец… или прохвост, или плохой муж, или все это вместе взятое, но, ради Бога, Лес, мы же не один год по-настоящему голодали. А теперь, посмотри, ты можешь иметь все, что хочешь, и они тоже. Придет время, и мы сможем отдать их в престижные школы, а потом и в колледж. Разве это так плохо? Согласен, мы пережили несколько трудных лет, но теперь все наладится. А ты в этот момент хочешь меня бросить.