В целях экономии Франческа и Ким решили своими силами провести покрасочные работы. Несмотря на то что под взрывы дружного смеха они выплеснули друг на друга не меньше краски, чем на стены, с поставленной задачей они справились вполне. Для стен столовой Франческа выбрала насыщенный зеленый цвет оттенка еловой хвои в тон кожаной обивки от Хепплуайта. Двери, перекладины стульев и лепнину она покрасила в белый цвет, создав красивый контраст со стенами.

Гостиная, которая всегда казалась Киму и Франческе мрачноватой, приобрела совершенно иной вид после того, как грязные стены цвета слоновой кости покрасили краской темно-кораллового, почти терракотового оттенка. Кроме краски, Франческа купила только ткани — зеленый бархат тона влажного мха для новых штор и чехлов для мебели в гостиной, белый дамаст для штор в столовой, небольшие отрезы цветного шелка для подушек и новых абажуров для ламп.

У отца Франчески было развито чувство справедливости; увидев результаты труда дочери, он признал, что она сотворила чудо, и его гордости за Франческу не было границ. Фамильные вещи впервые за многие годы приобрели надлежащий им вид, а дом похорошел так заметно, что стоимость его, несомненно, возросла. В результате предпринятых Франческой усилий он стоил теперь гораздо дороже, чем когда-либо. Поскольку дом не был заложен и не являлся частью неприкосновенного наследства, его можно было продать и получить крупную сумму наличными. Графа поразило, насколько практичной и предусмотрительной оказалась его дочь, и он дал себе обещание вернуть ей тысячу фунтов как можно скорее. В мае граф подарил дочери по случаю девятнадцатилетия золотое ожерелье филигранной работы с топазами, которое было изготовлено ювелиром для шестой графини Лэнгли в 1760 году. Однако это ожерелье могло принадлежать Франческе только до его смерти, а затем переходило Киму, поскольку являлось частью неприкосновенного наследства.


Воскресным февральским вечером спустя год после ремонта Франческа стояла в дверях гостиной и улыбалась от удовольствия. Комната выглядела действительно замечательно. Час назад Ким развел в огромном облицованном резным дубом камине огонь: языки пламени весело лизали поленья, а искры красочным фейерверком устремлялись в трубу. Он задвинул шторы, полностью отгородившись от моросящего дождя и сырости холодного вечера, и зажег лампы из китайского жадеита цвета зеленой листвы с абажурами из кремового шелка.

Атмосфера комнаты была очень располагающей. На прекрасной старинной мебели играли веселые отблески пламени. Коралловый цвет стен прекрасно оттенял классические раскладные столы Хепплуайта, большой книжный шкаф от Шератона из красного дерева с инкрустацией из древесины фруктовых пород со стеклянными дверцами и идиллические пейзажи Англии, выполненные в голубовато-зеленых тонах. Они приобрели особую прелесть после того, как Ким сам поработал кистью и обновил позолоту их массивных деревянных рам. Зеленый бархат штор каскадом спадал на пол, закрывая три больших красивой формы окна. Насыщенная зелень бархата придавала комнате особую прелесть. На диванах в живописном порядке были разбросаны кремовые, коралловые и голубые подушки, которые Франческа сделала сама из остатков шелка. В отблесках пламени камина мейссеновское и ведгвудовское стекло из коллекции ее прапрабабушки отбрасывало причудливые пляшущие отражения на мебель.

Еще один восхищенный взгляд на комнату — и Франческа поспешила к камину, чтобы подбросить в него дров. Попутно она поправила шторы, проверила сигаретницы и вернулась в столовую закончить сервировку стола, которую начала чуть раньше. Из старинного буфета Франческа достала четыре белые льняные салфетки, несколько серебряных пепельниц, наборов для приправ, стаканы для вина и воды. Проворно двигаясь, она расставляла их на длинном овальном столе. Закончив работу, Франческа отступила на несколько шагов, чтобы оценить результаты своего труда, и остро почувствовала, как не хватает в центре стола букета. Однако цветы в это время года были слишком большой роскошью для их скромного бюджета, да и стояли они недолго, поэтому Франческе пришлось удовлетвориться двумя серебряными канделябрами на четыре свечи каждый, которые выглядели очень элегантно с длинными белыми свечами. Внутренне она признала, что накрытый стол имел совершенно законченный и изысканный вид.

Франческа повернулась, чтобы идти в кухню как раз в тот момент, когда в комнату, мурлыча что-то себе под нос, вошел Ким. Он остановился, удивленно присвистнул, схватил сестру за руку и полуобнял ее.

— Ты выглядишь потрясающе, старушка. — Отступив на шаг, он еще раз окинул Франческу восхищенным взглядом.

— Спасибо. Тебе не кажется, что я слишком вырядилась? — обеспокоенно спросила она.

— Нет, и кроме того, я уверен, что Катарин тоже будет нарядно одета.

Ким еще раз одобрительно посмотрел на улыбавшуюся Франческу. Под его взглядом она повернулась на высоченных тонюсеньких каблуках своих любимых элегантных туфель из черного шелка самой последней итальянской модели. Дорис купила их в Риме и привезла Франческе в подарок на Рождество. Туфли как нельзя лучше подходили к выбранному ей наряду — серой шерстяной блузке с длинными рукавами и вырезом лодочкой и серебристо-серой юбке колоколом из тафты, которую она сшила сама. Она красиво лежала на нижней юбке из холста и тюля, собственноручно сшитой для нее Мелли и тоже подаренной к Рождеству. Такие нижние юбки были последним писком моды, и Франческе очень нравился создаваемый ими летящий силуэт, так как она считала, что он помогает скрыть дефект ее ног, которые казались ей чересчур худыми.

Повернувшись перед братом еще раз, Франческа внимательно посмотрела на него и спросила:

— Ты что-то хмуришься, Ким. Скажи честно, что тебе во мне не нравится?

— Все замечательно, и ты выглядишь просто чудесно, но, знаешь, когда у тебя волосы собраны в эту прическу а-ля Помпадур, твоя шея кажется длиннее, чем обычно. У тебя нет каких-нибудь бус или чего-нибудь в этом роде?

Франческа поднесла руку к шее.

— Нет. Во всяком случае, ничего подходящего. Если только старинное ожерелье. Как ты думаешь, подойдет?

— Это потрясающая идея. Я уверен, что оно идеально дополнит твой облик. О, а сейчас мне нужно бежать, чтобы вовремя забрать Катарин, — добавил Ким, посмотрев на часы.

Они вышли в холл вместе. Ким взял свой старый плащ и направился к парадной двери. Едва открыв, он тут же захлопнул ее.

— Там льет, как из ведра. Я собирался пройтись до театра пешком, но, пожалуй, возьму машину. И зонтик.

Сняв зонт с вешалки, Ким на ходу чмокнул Франческу в щеку, ободряюще улыбнулся и вышел из дома, весело насвистывая сквозь зубы.

Франческа бегом поднялась наверх, в свою спальню, открыла нижний ящик туалетного столика и вытащила потертый черный кожаный футляр, в котором лежало ожерелье прабабушки ее бабушки. Ожерелье было очень хрупким. Франческа с величайшей осторожностью вынула его из футляра, в очередной раз замирая от восхищения перед его изысканной красотой. В замысловатое переплетение тонких золотых цепочек были вставлены топазы густого медового цвета, отбрасывавшие под светом лампы миллиарды сияющих золотистых призм. Да, оно было прекрасно, но для Франчески это ожерелье значило гораздо больше, чем просто красивое ювелирное изделие. Оно было свидетельством неразрывной связи поколений семьи Каннингхэм и доказывало ее собственную принадлежность к клану. Франческа снова почувствовала, что от ожерелья исходит почти живое дыхание истории. Застегнув его на шее, она посмотрела в зеркало и признала, что Ким был совершенно прав. Ожерелье действительно идеально подходило к наряду. Оно стало эффектным завершением ее облика. Поправив непослушный локон, Франческа поспешила на кухню, чтобы завершить приготовления к ужину.

На какое-то мгновение она отвлеклась от своих дел и взглянула в окошко, выходившее во двор, безуспешно пытаясь представить себе Катарин Темпест. Когда Ким днем вернулся с покупками и слонялся по кухне, пока она пекла деревенский пирог и готовила другие блюда, Франческа задала ему несколько Вопросов о Катарин, стараясь быть как можно более деликатной. Нельзя сказать, что Ким уклонился от ответов; с другой стороны, он был довольно лаконичен и сказал не больше, чем считал нужным. Зная своего брата как свои пять пальцев, Франческа сделала вывод, что он влюблен в Катарин, может быть, даже больше, чем думал сам. Она вспомнила об их отце, и сердце екнуло. Хотя по природе своей он был добрым и веселым человеком, для него неизменно важными были такие понятия, как происхождение и воспитание. Для графа было аксиомой, что женой Кима может стать девушка, обладавшая качествами, абсолютно необходимыми для двенадцатой графини Лэнгли. Он не был снобом в общепринятом значении этого слова, но считал, что сын должен выбрать себе жену из того круга общества, к которому принадлежала их семья. Франческа вздохнула. Актриса как-то не вписывалась в рамки портрета будущей жены Кима. Она интуитивно понимала, что отец не одобрит этот выбор. Если Ким действительно так серьезно настроен в отношении этой девушки (а он был настроен серьезно), его ожидала сильная головная боль. Франческу переполняли любопытство и озабоченность. Но она не могла себе даже представить, во что может вылиться сегодняшний вечер.

6

Занавес опустился под гром аплодисментов, о которых мечтает каждый актер и которые дают ему силы жить и работать. Медленно поднялся снова. Актеры по одному выходили на сцену — сначала занятые в эпизодических ролях, затем исполнители характерных ролей и, один за другим, два ведущих исполнителя мужских ролей. Овация усилилась на втором из них и переросла в оглушительный беспорядочный шквал, когда наконец появилась Катарин Темпест. Лица актеров были освещены улыбками, и они аплодировали вместе с залом.

Когда тяжелый красный бархатный занавес с золотыми кистями опустился и поднялся снова, Катарин сделала несколько шагов вперед под крики «браво». Ее лицо светилось, она низко кланялась, посылала залу вновь и вновь воздушные поцелуи.

На фоне массивных декораций, воссоздававших Древнюю Грецию во всем ее величии и красоте, она казалась маленькой, хрупкой и беззащитной. Стоя в полном одиночестве перед зрителями на самом краю сцены, она принимала их восторженное обожание. Однако в душе она совсем не чувствовала себя одинокой, совсем наоборот — она была не просто равноправным членом, но и баловнем большой любящей семьи. Ее семьи! Ее единственной семьи! Она принадлежала им, а они принадлежали ей, и ничто в мире не могло изменить непреложность этого факта.

Катарин купалась в море зрительского восхищения; к чувству радости примешивалось неоднократно испытанное, но всякий раз переживаемое заново ощущение хорошо сделанной работы, очередного подтверждения ее таланта. Как всегда в такие моменты, Катарин испытала огромное облегчение от того, что ей снова удалось добиться такого успеха. Платой за преданность сцене, дисциплину, самоограничение, тяжелую работу и стремление к совершенству было это пьянящее чувство парения души, порожденное обожанием и преданностью зала. И это была достойная плата.

Катарин могла стоять так, как угодно долго, наслаждаясь своим триумфом и греясь в лучах славы, но она всегда очень ревностно относилась к своим сценическим манерам и помнила об остальных актерах труппы, которым всякий раз уступала место на подмостках, дабы дать им возможность поклониться залу и насладиться причитающейся им долей заработанных тяжким трудом аплодисментов.

Она в который раз осыпала зал прочувствованными воздушными поцелуями, улыбаясь ослепительной улыбкой. Затем повернулась к своему основному партнеру, Терренсу Огдену, и протянула ему руку. Он взял руку Катарин, придвинулся к ней и поклонился — сначала актрисе, а затем залу, овации которого стали совершенно неистовыми. Катарин снова обернулась вполоборота, на этот раз налево, и Джон Лейтон, ее второй партнер по спектаклю, сделал несколько шагов вперед. Перед зрителями, улыбаясь, стояло блестящее трио, каждому из участников которого удалось этим вечером превзойти самого себя. Зал вызывал актеров на «бис» еще четыре раза, прежде чем красный бархат занавеса упал в последний раз и труппа не начала медленно расходиться.

Катарин торопливо сошла со сцены, не перекинувшись и парой фраз с другими актерами, как обычно делала. Она спешила поскорее попасть в свою уборную. Ей было очень жарко, влажный костюм прилип к телу, а парик с гривой рыжих волос никогда не казался таким тяжелым и неудобным, как сегодня. Ощущение зуда под ним было почти непереносимым.

В последнем акте она покрылась такой нехарактерной для нее обильной испариной, что подумала, не заболевает ли. Горло першило и побаливало. Но Катарин понимала, что это результат ее напряженной работы. Пришло время расплачиваться за стремление заставить голос звучать в полную силу в зале театра Сент-Джеймс, отличавшемся безобразной акустикой. Это всерьез обеспокоило Катарин, и она решила, что ей необходимо чаще брать уроки у Сони Моделле, которая считалась большим авторитетом в вопросах постановки голоса. Нужно также более регулярно и старательно делать дыхательные упражнения, поскольку именно правильное дыхание является ключом к красивому голосу, как исподволь внушала ей Соня. В последние четыре года Катарин очень много работала над техникой владения голосом. Благодаря исключительному прилежанию, она смогла добиться очень больших успехов, усовершенствовав тембр, диапазон и ритм, научившись регулировать высоту голоса и полностью избавившись от характерных для среднего запада США интонаций, которые были явно различимы в ее речи, когда Катарин только прибыла в Англию. Соня была приятно удивлена ее исключительными способностями. Обычно скупая на похвалы, несколько дней назад она отметила редкостную музыкальность, появившуюся в голосе Катарин. Моделле признала, что очень немногим актрисам удается достичь такого звучания. Тем не менее Катарин считала, что ей следует продолжить работать над своим голосом, чтобы укрепить его. Ее могло удовлетворить только совершенное владение голосом.