Франческа встала.

— Мне лучше уйти.

Виктор бросил сигарету в пепельницу, вскочил на ноги и в два широких шага очутился с ней рядом. Он схватил ее за плечи и развернул к себе лицом. В глазах его стояло отчаяние, губы побелели.

— Пожалуйста, Чес, ты не можешь уйти вот так. Пожалуйста, детка. Ты должна понимать, что я сейчас чувствую, как я люблю тебя, моя дорогая!

Он порывисто обнял ее и крепко прижал к себе.

«Нет, ты меня не любишь, — сердито подумала Франческа. — В тебе говорит оскорбленное самолюбие». Она высвободилась из его рук.

— Пожалуйста, Вик, давай расстанемся, как положено цивилизованным людям.

Он уставился на нее, пораженный ее расчетливостью, холодным самообладанием.

— Ты не любишь меня больше, Чес?

— Нет, — солгала она и повернулась, чтобы уйти. — Пожалуйста, не провожай меня, я сама найду дорогу.

— Хорошо, — глухо ответил Виктор. «Это уходит моя жизнь, — подумал он, глядя ей вслед, — и я ничего не могу с этим поделать».

Хлопнула дверь, и Виктор остался один, в таком полном одиночестве, какого не испытывал почти сорок лет, не считая того дня, когда умерла Элли. Он упал в кресло, ошеломленный той резкостью, с которой Франческа оборвала их встречу. Он рассчитывал совсем на иное. Все его планы пошли вкривь и вкось, один Бог знает почему. Он спрятал лицо в ладони и с изумлением обнаружил, что его щеки мокры от слез. Он протер пальцами болевшие глаза. За дверью послышались шаги, и Виктор с вновь пробудившейся надеждой поднял голову. Но то была не она, а всего лишь Никки.

— С тобой все в порядке?

Ник медленно пересек гостиную, явно потрясенный расстроенным видом Виктора, его мокрыми от слез глазами.

— Конечно, я жив и здоров.

Виктор кашлянул.

— Прости, что предстал перед тобой в таком состоянии. — Он провел ладонями по лицу и покачал головой. — Она поимела меня только что, Ник, да так, как еще ни одна женщина до нее.

— Господи, мне очень жаль, Вик. Я надеялся, что дела обернутся по-другому, но, когда она уходила, понял, что все пошло прахом. Я стоял на лестнице и дышал воздухом, когда она пролетела мимо, напугав меня до полусмерти. Она выглядела ужасно и показалась мне не менее расстроенной, чем ты сам.

— Наверное, это наказание Божье для нас обоих, клянусь.

Он долго молча смотрел на Ника.

— В моей жизни было всего две женщины, которых я любил. То есть хочу сказать, любил по-настоящему. Одна из них умерла, а другая — только что ушла от меня.

Он сделал большой глоток виски и закурил очередную сигарету, стараясь успокоиться.

Ник подошел к бару, налил себе водки, добавил лед и, захватив с собой стакан, сел на диван и внимательно посмотрел на Виктора.

— Что она тебе сказала?

Виктор вкратце пересказал ему свой разговор с Франческой, а в конце задумчиво добавил:

— Все же у меня в какую-то минуту возникло ощущение, что она врет. Но, держу пари, я ошибался. Лгать — совсем не в ее духе. Она высказала мне все в том свете, в каком она видит наши отношения. Проклятая Арлин, все мои неприятности — из-за нее. Если бы она не свалилась мне на голову там, на юге Франции, ничего бы этого не было.

— Ты рассказал Франческе про детективов и об угрозах Арлин?

— Нет, случай не представился.

— Господи, Вик, ты был обязан все ей рассказать.

— Не вижу в этом никакого смысла. Все это только бы напугало ее, но, черт побери, мало бы мне помогло. Кроме того, Чес была ужасно несговорчива. Неделю назад она вбила себе в голову определенное мнение и не намерена его менять. Малышка слишком упряма.

Виктор вытянулся в кресле и прикрыл глаза.

— Чес еще слишком юна, Никки, во всех отношениях, а молодые страшно нетерпеливы. Они хотят мгновенных решений, склонны видеть все только в черно-белом цвете, не признавая других оттенков. А этот проклятый мир — он ведь серый. — Он вздохнул и тихо продолжил: — Я знаю, что Чес умна и невероятно хорошо чувствует некоторые вещи. Но все равно она недостаточно… взрослая, чтобы понять мои проблемы, принять в расчет все сложности, которых в моей жизни хватает с избытком. Она прожила на этом свете еще слишком недолго, чтобы научиться этому.

Виктор открыл глаза и выпрямился, не вставая с кресла.

— А может быть, это и к лучшему? Я имею в виду, что она меня бросила.

— Ты шутишь? Разве ты не собираешься что-либо предпринять?

— Я не собираюсь ее преследовать, Никки, и не пытайся меня переубедить. Она заявила, что я слишком стар для нее, и она, несомненно, в этом права. Сегодня я действительно чувствую себя стариком.

— Не городи чушь, Виктор! — воскликнул Ник, но в глубине души он не мог не признать, что Виктор не имел сегодня своего обычного здорового вида, который утратил, по крайней мере, несколько недель назад. Сказывались те долгие часы, которые он проводил с Марком Пирсом и редактором за монтажом окончательного варианта «Грозового перевала», решая попутно бесчисленные проблемы, возникавшие вокруг проката фильма. Когда он не был занят картиной, то Виктор сражался с Арлин или проводил время в бесконечных дискуссиях с адвокатами и со своим братом Армандо, которому он поручил управление частью своих дел. Нет ничего удивительного в том, что он совершенно вымотался.

— Мне кажется, что тебе следует заняться своим здоровьем. Ты неважно выглядишь.

— Я — в полном порядке, просто устал. Несколько последних ночей я провел у телефона, разговаривая с Лос-Анджелесом, и у меня не было возможности отоспаться. Кстати, и прошлую ночь я провел таким же образом, Джонни Зельтцер и Перри Лукас тому свидетели. Мы с ними раз шесть общались по телефону, обсуждая ситуацию с «Монархом».

Ник понимающе кивнул.

— «Монарх» на грани полного краха?

— Очень может быть, но я все же надеюсь, что это не так. Джонни одержим идеей помочь Перри перехитрить Майка Лазаруса. Меня они тоже втянули в это дело, хотя, даже если бы я сам не желал этого, у меня не оставалось бы иного выхода. Черт побери, Никки, у меня столько акций «Монарха», что я просто утонул в них.

— Сколько?

— В общей сложности примерно на пять миллионов.

Ник присвистнул:

— Боже правый!

Тут ему в голову пришла одна мысль:

— Помнишь, что я тебе говорил? Насчет того, что Хилли Стрит, и я в этом убежден, работает рука об руку с Лазарусом, хотя разыгрывает свою независимость от него.

Виктор кивнул, и Ник продолжил:

— Так вот, чем больше я размышляю об этом, тем крепче становится моя уверенность в том, что я был прав. Это ясно как день. Он хочет прибрать студию к своим рукам, выйти из-под контроля Перри.

— Можно не сомневаться, что Перри очень скоро придется в это поверить, хотя он отказывается признать, что его собственный зять точит нож, который собирается вонзить ему в спину. Это Голливуд, старина, и здесь такие же нравы, как всюду, где ворочают большими деньгами.

Виктор иронически улыбнулся:

— Джонни Зельтцер — самый искусный адвокат из тех, что видел свет. Очень жесткий, блестящий делец и умелый манипулятор. Скор на язык, но очень осторожен. Перри попал в хорошие руки.

— Ты думаешь, что твоя команда сумеет устоять против Лазаруса и победить?

— Если кто и способен обскакать Лазаруса, так это Джонни Зельтцер. При небольшом везении он вполне способен побить его, и этот момент близок.

— Что ты имеешь в виду?

— Лазарус положил глаз на «Монарх пикчерз корпорейшн оф Америка» и жаждет заполучить ее. Хотя на этот раз он, скорее всего, пролетит мимо. Этот ублюдок будет пытаться достичь своего снова и снова, и в один прекрасный день может добиться этого. Но к тому времени я сам успею сбросить свои акции, а Перри найдет какой-нибудь способ защитить фланги.

— Что вы собираетесь делать дальше?

— На следующей неделе Перри устраивает специальное собрание акционеров, а Джонни сейчас собирает голоса держателей акций. Они оба уговаривают меня прилететь в Лос-Анджелес, и я, наверное, соглашусь. Здесь меня больше ничего не задерживает, а там, помимо акций «Монарха», мне надо позаботиться о своей новой картине. Кроме того, у меня есть в резерве Бен Чаллис. Надеюсь, что он сумеет разумно поговорить с Арлин. Вот почему еще я намерен уехать. У меня становится легче на душе, когда она держится подальше от этого города.

— Мне кажется, что ее будет не просто уговорить, Вик.

— Ты мне это рассказываешь! — холодно рассмеялся Виктор.

— А что будет с Франческой?

— Я ничего не способен предпринять в отношении Чес, пока не разберусь со своими делами, пока не стану свободным человеком.

— Но может оказаться поздно, маэстро.

Виктор ничего не ответил.


Зима в Йоркшире в этом году выдалась суровой. Багряно-золотой наряд, украшавший деревья и кустарники, как языком слизнуло в одну ночь, а яркие, солнечные, почти летние дни сменились в конце сентября — начале октября непогодой. Свинцовые облака заволокли небо. Бешеные ветры налетели с Северного моря. В середине октября первые заморозки украсили черные поля серебряными нитями. А в конце ноября пошел снег и шел непрерывно, укутывая пушистым белым одеялом дикие угрюмые вересковые пустоши, смягчая их нелюдимую пустынность и придавая окрестностям Лэнгли невыразимую прелесть.

Невзирая на снег и метели, штормовые ветра и непогоду, приготовления к свадьбе шли своим чередом, не прерываясь ни на минуту, и замок гудел, как растревоженный улей. Дорис фактически переселилась в Лэнгли. Хотя ей достало мудрости не вмешиваться в текущие дела управления домом, оставив их в умелых руках Вал, она с жаром взялась за переустройство жилой части замка, стараясь сделать ее более удобной для проживания. Были сшиты новые чехлы для диванов и кресел, чья ситцевая обивка слегка поблекла от времени, в ванных комнатах появились современные сушилки для полотенец, в холодных спальнях были установлены радиаторы. К немалому удовольствию Вал, для старинной кухни были приобретены плита самой последней модели и громадный холодильник.

Франческа не принимала участия в бурной деятельности Дорис, и ее все оставили в покое. Дни напролет она работала над своей книгой. Сразу после своего возвращения домой в конце сентября Франческа превратила свою бывшую детскую в рабочий кабинет. В этой уютной, обжитой комнате был огромный камин из дикого камня. Необъятных размеров окна глядели на вересковые пустоши. Роясь в старой мебели на чердаке, Франческа обнаружила там вполне пригодный к употреблению старинный викторианский письменный стол. Ким с управляющим сволокли его вниз и поставили перед окнами в ее импровизированном кабинете. Рядом с письменным располагался старый обеденный стол, за которым когда-то в детстве они питались вместе с Кимом и Мелли. По-прежнему покрытый скатертью с детскими рисунками, этот стол теперь был завален справочниками, словарями и материалами к книге, на сбор и систематизацию которых у Франчески ушло более года.

Старая детская, заполненная любимыми игрушками и детскими воспоминаниями, стала ее убежищем. Их старый игрушечный конь-качалка Доббинс стоял наготове в одном углу, в другом — располагался игрушечный домик. Выкрашенные белой краской полки были уставлены детскими книжками; кукла Кларисса и плюшевый мишка, потертый и давно лишившийся уха, молча взирали вокруг своими мудрыми, много повидавшими глазами. Никто не осмеливался без приглашения Франчески заходить в эту комнату, где она трудилась с раннего утра и дотемна, настойчиво приводя в порядок первые, самые важные главы книги. Руководствуясь советами Ника Латимера, она старалась придать им кристальную ясность. Постоянным и преданным спутником Франчески была ее крохотная белая собачка Лада, которая тихо лежала, свернувшись в клубок у ее ног, пока она писала, или семенила за ней следом, когда она выходила прогуляться вокруг замка. Франческа прерывала работу только для того, чтобы перекусить или вывести Ладу погулять по поместью. После того как выпал снег, вересковые пустоши стали запретной зоной для гуляния. Снег замел все тропинки, спрятав под собой опасные расселины, и теперь стало очень легко пропасть в этих диких горных местах.

Хотя графа и Дорис несколько смущали рассеянность и добровольное самозаточение Франчески, они предпочитали не вмешиваться и воздерживались от замечаний на этот счет, объясняя ее отстраненность и стремление к уединению только увлеченностью работой над книгой. Это полностью устраивало Франческу, для которой работа стала спасением от душевных мук. Но бывали дни, когда печаль и внутренняя тревога одолевали ее. Тогда она срывалась с места и часами бродила с Ладой по окрестным полям. Порой во время этих долгих одиноких скитаний ею овладевала неясная тоска по чему-то, что она сама не могла точно определить, пугавшая и ставившая ее в тупик.