Будь здорова и счастлива, любимая моя подруга. Я всегда буду помнить и преданно любить тебя. Кэт».


Франческа плакала, не стесняясь, и глаза Виктора были полны слез, когда он взял и крепко сжал ее руку.

— Ты не мог бы прикурить мне сигарету? — прошептала Франческа, поворачивая к нему свое заплаканное лицо. Виктор исполнил ее просьбу и с беспокойством посмотрел на Ника, съежившегося в кресле. Ему показалось, что его друг буквально усыхает на глазах.

— Выпей, Никки, — сказала она.

— Хорошо. Прочти теперь свое письмо ты, Вик. Я должен знать…

Виктор достал из конверта уже прочитанное им письмо Катарин Темпест и снова пробежал его глазами, не решаясь прочесть вслух. Он взял свои очки в роговой оправе, лежавшие на краю стола, надел их и откашлялся.

— «Мой дорогой Виктор!

Прежде всего хочу снова поблагодарить Вас за то, что Вы простили мне то ужасное зло, которое я Вам причинила много лет назад. Проявленное Вами великодушие было столь замечательно, а Ваше понимание и прощение так глубоко меня тронули, что, как я уже говорила Нику после нашей встречи, теперь я могу умереть спокойно, зная, что помирилась с Вами и Франческой.

Я знаю, что Вы, хотя и иначе, не меньше меня любите Ника. Поэтому я прошу Вас приглядывать за ним и от моего имени. Он будет очень нуждаться в Вас и Франки, в вашей преданной дружбе. Вы оба обязаны поддержать его, помочь ему прожить несколько трудных предстоящих месяцев. Мне не хотелось бы, чтобы Ник был один в это время. Пожалуйста, заберите его к себе в «Че-Сара-Сара» вместе с маленьким Виктором и Франки. Моя душа будет спокойной, если я буду знать, что он там с вами обоими и со своим сыном.

И, наконец, не позволяйте Нику искать меня. Я собираюсь уехать в то место, где я найду покой, где обо мне позаботятся. Так надо. Я бы не вынесла страданий Ника, а он бы мучился, оставшись со мной, я знаю это. Вчера вечером мне стало это особенно очевидно.

Теперь только вы трое и еще Майкл Лазарус знают о моем состоянии. Мне хотелось бы, чтобы оно осталось втайне от всех остальных.

Прощайте, мой дорогой друг. Любящая Вас Катарин».


Виктор положил письмо на стол, снял запотевшие очки и, подойдя к Нику, обнял его и крепко прижал его к себе.

— Верь ей, Никки! Там, куда она уехала, ей будет лучше. Не пытайся искать ее. Пусть все будет так, как она хочет.

Ник кивнул. Сдерживаемые слезы душили его, боль в душе разрасталась, охватывая ее целиком. Не обращая внимания на Виктора и Франческу, он метался по комнате, пытаясь собраться с мыслями, но потрясенный рассудок отказывался повиноваться. Неужели никогда больше он не увидит ее, не услышит ее звонкий смех, не заглянет в ее чудесные бирюзовые глаза, не почувствует ее в своих объятиях? Он не мог с этим смириться. Поглощенный собственными переживаниями, он не заметил, как Франческа и Виктор вышли из комнаты.

Вернувшись минут пятнадцать спустя, они застали его по-прежнему шагающим по гостиной из угла в угол с потрясенным и совершенно потерянным видом.

— Мне кажется, Никки, что мы обязаны исполнить все, что она просит. И Чес того же мнения.

Выходя из оцепенения, Ник взглянул на них.

— Да, — сказал он, — да, сейчас.

Ник достал из коробки два синих футляра от «Тиффани» и вручил каждому из них тот, что был помечен его именем.

— Она хочет, чтобы я передал это вам, просит об этом в своем письме. — Ник судорожно сглотнул. — Спасибо, что прочли мне ее письма. Свое я вам не могу прочесть, оно слишком личное.

— О, Никки, мы вовсе не рассчитывали на это! — мягким тоном воскликнула Франческа, открывая футляр. Внутри него находилось изящное бриллиантовое сердечко на цепочке, аналогичное тому, что часто носила сама Катарин. Они вместе с нею ездили к «Тиффани» покупать такое для Ванессы, и оно тогда очень понравилось Франческе. Она стояла, крепко зажав сердечко в руке, и молча оплакивала свою подругу, не в силах выговорить ни слова.

Для Виктора Катарин выбрала золотые запонки в виде попарно соединенных вместе золотых римских монет. Виктор грустно разглядывал их своими темными печальными глазами и думал: «Какая трагедия! Милая несчастная Катарин. Ей всего сорок четыре года».

— Она всегда приставала ко мне, предлагая купить мне запонки из ляпис-лазури, — грустно сказал Ник. — В цвет моих глаз, любила приговаривать она.

Он разжал кулак, показал свой подарок и отвернулся, неожиданно вспомнив рассказ Катарин о двух старых лондонских сплетницах. Виктор взял руку Франчески в свою и нежно пожал ее.

— Мы должны сохранить добрую память о Катарин и, повторяю снова, исполнить все ее пожелания. Ник, ты поедешь ко мне на ранчо?

— Да, и возьму с собой своего сына, как того хотела моя обожаемая Катарин.

— А ты едешь с нами, Чес?

— Конечно, Вик. Никки нуждается во мне.

Виктор улыбнулся и склонил голову. Потом они долго смотрели в глаза друг другу, и Виктор думал: «Я был первой ее любовью. Может быть, если мне повезет, стану и последней. Потом, когда все будет уже позади».

Тихо, вполголоса, он проговорил:

— «Че-Сара-Сара»! Чему быть, того не миновать.

Финал

1979 год, апрель

Когда растаяли мои златые годы,

Потом и горькое отчаянье ушло,

Я поняла, что можно жить и в непогоду.

А Солнце? Радость? Что ж, не всем дано.

Эмилия Бронте

54

Сады Рейвенсвуда встретили ее многоцветьем, бурным клокотанием нарождающейся жизни, одуряющим благоуханием, в котором смешались ароматы бесчисленного множества цветущих растений и от которого у Катарин не однажды захватывало дух, пока она спускалась по лужайке к своей любимой заросшей аллее. На мгновение она задержалась около гигантской, усыпанной розовыми цветами шелковицы, чтобы снова полюбоваться ее великолепием. Осторожно коснувшись пальцами цветка на ближайшей к ней ветке, Катарин поразилась его нежному совершенству.

Она двинулась дальше вниз по пологой лужайке, миновала бассейн и очутилась наконец в самом любимом уголке сада. Катарин опустилась на грубую деревянную скамью, достала нераспечатанную пачку сигарет, открыла ее и закурила. Ее лондонский врач настойчиво уговаривал бросить курить, но какой смысл в этом был теперь, когда ей оставалось жить всего несколько месяцев.

Катарин на мгновение прикрыла глаза, но тут же открыла их снова, упиваясь окружающей ее красотой. Стоявший в отдалении большой дом сиял своей белизной в лучах яркого весеннего солнца, птицы в саду пробовали голоса, издавая первые после зимы трели, легкие пушинки, подхваченные слабым ветерком, носились в прозрачном воздухе, устремляясь вверх, к безоблачному лазурному небу. Катарин вздохнула. Как тихо и спокойно здесь, вдали от шума и суеты этого суматошного мира.

Скоро должен был возвратиться домой Бью. Она не стала предупреждать его о своем приезде, и он отправился играть в гольф, как доложил ей дворецкий Тейбелла, встретивший ее, когда Катарин недавно прибыла из Нью-Йорка. Ее решение приехать сюда окончательно созрело только вчерашней ночью, после того как Ник забылся беспокойным сном в ее объятиях. Она вспомнила о своем ненаглядном Нике, и что-то дрогнуло в душе. Она молилась про себя, чтобы он поехал с Виктором и Франки на ранчо. Может быть, он тоже сумеет обрести там покой, рядом с ними и со своим сыном. А ее собственная дочь приедет к ней сюда и пробудет с нею столько, сколько будет возможно. Майкл обещал ей это. Улыбка мелькнула на красивом лице Катарин. Много недель она скрывала свою тайну от Ника, от всех остальных. Наверное, ей удалось сыграть лучшую роль в своей жизни. И теперь она должна доиграть это представление до конца. Она обязана сделать это ради Бью. Пока он не должен знать.

Катарин взглянула на дом. Когда-то, совсем юной, она приехала жить в Рейвенсвуд. Теперь она вернулась сюда умирать. Яркое солнце ослепило ее, и Катарин прикрыла глаза ладонью. По ступеням лестницы с террасы сбегал Бью. И вот он уже стоит перед Катарин и смотрит на нее горящими от радости глазами.

— Привет, мартышка! Что ты тут делаешь?

Катарин, опершись на его протянутую руку, встала и рассмеялась звонким девичьим смехом.

— Я вернулась домой, Бью.

Он, счастливый, прижал ее к себе, радостный смех рвался из его груди. Потом, отстранив ее от себя, Бью нахмурился и с погрустневшим лицом спросил:

— Это хорошо, мартышка, но надолго ли?

На долю секунды Катарин замешкалась. Она взглянула на Бью, и ее дивные, не синие, не зеленые, а удивительные бирюзовые глаза вдруг просияли. Она улыбалась ему и убежденно сказала:

— Навсегда!