Жюльетта Бенцони - Голубая звезда

Прекрасный сон, убаюкавший его, резко оборвался при появлении подноса с завтраком, что принес ему около девяти часов официант в черном костюме. Между серебристым кофейником и корзиночкой с булочками лежало письмо. Поскольку на конверте было обозначено только имя, Морозини взял его с веселой улыбкой: слова прощания уже произнесены, а Дианоре захотелось еще что-то сказать ему? Впрочем, это было бы так по-женски…

Но то, что прочел Альдо, не имело никакого отношения к посланию Купидона. На белом листке мужским почерком было начертано всего несколько слов:

«Вчера вечером убит Элиас Амсхель. Из отеля поезжайте прямо на вокзал и будьте осторожны!»

Подписи не было. Вместо нее только звезда Соломона.

– Odjadz!.. Odjadz![19]

Начальник вокзала громким голосом, усиленным рупором, предлагал пассажирам подняться в вагоны. Северный экспресс, дважды в неделю совершавший рейс Берлин – Варшава и обратно, готов был, выпустив пар, умчаться вперед и прочертить в центре Европы голубую стальную линию. Тысяча шестьсот сорок километров за двадцать два часа двадцать минут!

Один из самых роскошных скоростных поездов довоенного времени вновь начал совершать этот маршрут только два года назад. Раны оставленные войной, были неисчислимы и очень тяжелы, но общение между людьми, связь с городами, странами должны были возродиться.

Поскольку вагоны сильно пострадали, очень скоро стало ясно, что их надо заменить, и именно в этом, 1922 году Международная компания спальных вагонов и европейских скоростных поездов с гордостью подарила своим пассажирам новые длинные вагоны темного цвета с желтой полосой, только что сошедшие с конвейеров английских заводов; комфортабельность нового Северного экспресса вызвала всеобщий восторг.

Забившись в угол у окна своего одноместного купе и глядя в щель между занавесками, Морозини наблюдал за обычной в последние минуты суетой на перроне. Призыв начальника вокзала расставил все по своим местам. Люди еще махали руками и платочками, но в их глазах уже появилась некая печаль, всегда сопровождающая бурное прощание. Никто уже ни о чем не говорил – за исключением отдельного слова или наставления! – и постепенно тишина воцарилась на перроне. Так же, как в театре после того, как распорядитель ударил три раза.

Захлопали дверцы, затем раздался резкий свисток, и поезд задрожал, застонал, словно ему больно было отрываться от вокзала. Медленно и величественно состав покатил по рельсам, ритмично застучали колеса, затем скорость увеличилась, и наконец, когда отзвучал последний торжествующий свисток, локомотив устремился в ночь, взяв направление на запад. Поехали, и быстро поехали!

Морозини с чувством облегчения встал, снял каскетку и пальто, бросил их на коричневые бархатные подушки и потянулся, зевая. День, проведенный в номере отеля, где он слонялся без дела из угла в угол, утомил его больше, чем любая многочасовая беготня по улице. Причиной тому было нервное напряжение. Если он решил последовать совету Симона Аронова, то только потому, что было бы безрассудно не принять его всерьез. Смерть доверенного лица, должно быть, расстроила Хромого – а может быть, причинила ему сильную боль! – и он не хотел еще через несколько часов потерять эмиссара, на которого возлагал все свои надежды. Морозини пришлось остаться в гостинице, отказаться от удовольствия высунуть нос на улицу, прогуляться по Мазовецкой или посидеть в таверне Фукье. Правда, погода опять испортилась, и потоки дождя вовсе не располагали к сентиментальной прогулке.

Тогда для правдоподобия Альдо сказался больным. Ему принесли в номер завтрак, газеты, но ни французы, ни англичане ничего не писали о смерти маленького человека в круглой шляпе. Что же касается польских газет, из которых можно было бы что-то узнать, то Морозини не понимал в них ни слова. Он переживал эту смерть тяжелее, чем мог предполагать. Элиас Амсхель был приятным, воспитанным человеком, и всегда было очень забавно наблюдать, как он появляется в зале аукциона со своим эскортом янычар, неизменно сохраняя на лице спокойную улыбку добросовестного служащего. Случившаяся трагедия доказывала, что Морозини предстоит столкнуться с людьми беспощадными и жестокими. И хотя это не пугало Альдо, он все же решил, что необходимо вести себя осторожно, думать, куда идешь. Об обстоятельствах убийства он надеялся узнать больше в Париже, у Видаль-Пеликорна, который, судя по всему, является одной из главных «пружин» в организации Хромого.

Чтобы убить время, Морозини попросил принести колоду карт, раскладывал пасьянсы и через окно смотрел, что происходит на площади. Таким образом около полудня он стал свидетелем отъезда Дианоры, окруженной горой чемоданов и коробок, которые без конца пересчитывала ее горничная.

Юный Сигизмунд, столь же почтительный, как накануне, порхал вокруг Дианоры, как шмель вокруг розы. Молодая женщина ни разу не подняла глаз на окна отеля, но, если задуматься, в этом не было никакого смысла: разве они не решили, что не будут искать новых способов увидеть друг друга, как только закончится ночь? Отъезд бывшей возлюбленной был единственным немного забавным развлечением в течение этого бесконечного дня, и, когда настал час покинуть гостиничную тюрьму, Альдо с огромным облегчением отправился на вокзал.

Покончив с необходимыми формальностями при отъезде из отеля, Морозини решил, что время предосторожностей уже наступило. Поэтому он прежде всего отказался от предложенного фиакра и подозвал Болеслава, которого заметил среди кучеров, дожидающихся своей очереди. Тот немедленно подбежал, а Альдо залечил рану отвергнутого возницы несколькими злотыми.

Сев в фиакр, Морозини тут же спросил Болеслава, не сообщали ли в газетах о произошедшем накануне убийстве, добавив, что в отеле прошел такой слух, но оно могло быть ошибочным.

– Ошибочным? – воскликнул Болеслав. – О, нет! Напротив, гнуснейшее, но свершившееся преступление. Сегодня о нем все говорят, и убийство, между прочим, чрезвычайно жестокое...

– Неужели? – пробормотал Морозини, ощутив неприятный холодок в груди. – А кто жертва, известно?

– Не совсем. Какой-то еврей, это точно; его тело нашли у входа в гетто, между двумя башенками, однако узнать его было трудно, так как у покойного просто не было лица. Помимо всего прочего, беднягу пытали перед смертью. Говорят, смотреть на него невыносимо...

– Но кто мог совершить подобное преступление?

– В том-то и загадка. Никто не имеет ни малейшего представления. Газеты пишут о неизвестном из еврейского квартала, и я думаю, что полиции нелегко будет узнать больше.

– Но все же должны остаться какие-то следы? Даже ночью кто-то мог увидеть...

– Никто ничего не увидел или молчит. Знаете, в этом районе люди не очень болтливы, не любят иметь дело с полицией, даже если она не русская. Для них все полицейские стоят друг друга.

– Я полагаю, что разница все же есть?

– Конечно, но поскольку до сих пор этих людей не трогали, они хотят, чтобы так и продолжалось.

О чем мог думать Симон Аронов в этот час? Может быть, он жалел, что обратился к нему, ведь, какой бы секретной их встреча ни была, за Морозини, должно быть, следили, шпионили.

Представив себе фигуру Хромого, его страстное и значительное лицо, Альдо тут же отбросил мысль о его сомнениях. Этот человек, призванный исполнить благородную миссию, этот рыцарь, достойный былых времен, был не из тех, кого можно запугать ужасным преступлением – он слишком хорошо знал, что это такое, – или еще одной смертью, даже если это смерть друга. Договор сохранял силу, иначе Хромой сумел бы положить ему конец, добавив несколько слов в своем послании. Морозини же был преисполнен полнейшей решимости оказать помощь, которую ждали от него. Завтра вечером он будет в Париже, а на следующий день, наверное, сможет сделать первый шаг, встретившись с Видаль-Пеликорном. Человек с таким именем наверняка неординарен.

Поезд мчался по широкой долине, начинавшейся за Варшавой. Несмотря на комфорт и уют в купе, Морозини почувствовал, что ему необходимо выйти из этой коробки. День, проведенный взаперти, вызвал у него желание подвигаться, повидать людей, хотя бы для того, чтобы избавиться от навязчивых размышлений о маленьком человеке в круглой шляпе. Глупо, но, как только Альдо начинал думать о нем, ему хотелось плакать...

Услышав звон колокольчика, означающий, что для первой группы пассажиров уже накрыты столы, Морозини отправился в вагон-ресторан. Церемонный метрдотель в коротких брюках и белых чулках провел его к единственному пока еще свободному столу и предупредил, что три места рядом с ним уже зарезервированы, следовательно, обедать ему придется в компании этих пассажиров...

– Если, конечно, вы не предпочтете подождать. Вторая группа будет числом поменьше…

– Право же нет, не стоит! Я уже здесь и остаюсь! – заявил Морозини, которого совсем не соблазняла перспектива оказаться вновь в одиночестве даже на час. Тогда как в вагоне-ресторане с его сияющими маркетри, столами, украшенными цветами и освещенными настольными лампами под оранжевого цвета шелковыми абажурами, обстановка была вполне приятной. Вокруг сидели элегантные мужчины, а среди женщин две-три показались ему хорошенькими.

Решив проблему, Альдо углубился в чтение меню, хотя был не очень голоден. Голос метрдотеля, говорившего по-французски, заставил его поднять глаза.

– Господин граф, мадемуазель, вот ваш столик. Как я уже объяснил вам...

– Оставьте, оставьте, мой друг! Все очень хорошо.

Альдо уже встал, чтобы поздороваться с тремя людьми, которые будут его соседями по столу во время ужина, и еле успел сдержать радостный возглас, с удивлением обнаружив, что перед ним стоит отчаявшаяся девушка из Виланува, а рядом с ней – седой мужчина, надменный вид которого подчеркивал монокль, вставленный в глазницу; третьим человеком в этой компании оказался не кто иной, как Сигизмунд, суетливый юноша, накануне ожидавший Дианору в гостинице «Европейская».

Венецианец уже собирался представиться, как вдруг заговорила Анелька:

– У вас нет другого свободного стола? – спросила она метрдотеля, очень забеспокоившегося при этих словах. – Вы прекрасно знаете, что мы не любим сидеть с посторонними...

– Но, мадемуазель, поскольку господин граф не соизволил возразить против...

– Это не важно, – прервал его Морозини. Ни за что на свете я не хотел бы вызвать недовольство мадемуазель. Оставьте для меня место во второй очереди!

За холодной галантностью он прекрасно сумел скрыть сожаление, вызванное необходимостью удалиться, так как путешествие представилось теперь ему в ином, более благоприятном свете, но коль скоро его присутствие было неприятно этому восхитительному ребенку – восхитительному, но плохо воспитанному! – ему ничего не оставалось делать, как уступить свое место. Однако его счастливая звезда не изменила ему, ибо мужчина в монокле тут же запротестовал:

– Боже упаси, месье, мы не можем допустить, чтобы вы прерывали из-за нас ужин!..

– Я еще не сделал заказ – вы ничего не прерываете!

– Может быть, и так, но я полагаю, мы все здесь приятные люди, и прошу вас извинить бесцеремонность моей дочери. В ее возрасте с трудом переносят вынужденное общение с людьми.

– Еще одна причина, не позволяющая навязывать ей его.

Морозини поклонился девушке с дерзкой улыбкой, но в этот момент Сигизмунд решил, что пора вмешаться в спор:

– Не отпускайте этого господина, отец! Он – друг госпожи Кледерман... герцог... герцог...

– Морозини! – договорил Альдо, с удовольствием придя ему на помощь. – Мне тоже показалось, что мы знакомы.

– В таком случае, дело решенное! Вы доставите нам удовольствие, поужинав в нашей компании, месье. Я – граф Роман Солманский, а это моя дочь Анелька. Сына я вам не представляю, поскольку вы его уже знаете...

Стали рассаживаться. Альдо уступил свое место у окна девушке, и она кивком головы поблагодарила его. Брат сел рядом с сестрой, а граф с Морозини разместились напротив. Сигизмунд, судя по всему, был в восторге от встречи, и Альдо без труда догадался почему: влюбленный в Дианору юноша радовался возможности поговорить о ней с человеком, которого считал одним из ее поклонников. Морозини, вовсе не желавший рассказывать о своих сердечных делах, разубедил его:

– Это может показаться вам странным, но до вчерашнего вечера, когда мы встретились в отеле, госпожа Кледерман и я не виделись с… с момента объявления войны, то есть с 1914 года, – сказал он, делая вид, что вспоминает дату, которую ему на самом деле трудно было бы забыть. – Тогда Дианора была вдовой графа Вендрамина, моего дальнего родственника, а так как она, как вам известно, датчанка по происхождению, то ей пришлось вернуться к себе на родину к отцу.

Анелька в первый раз нарушила хмурое молчание, которое хранила после принятого отцом решения: