Калерия повернулась и посмотрела прямо в лицо своему мужу. Красивое мужественное лицо, с несколько резковатыми чертами, как и полагается лицу военного человека. Кирилл подтянут, занимается спортом, общителен. Наверное, на него обращают внимание женщины.

Вдруг Калерия садится и подбирает ноги под себя.

– Кирилл, сядь. Мне нужно поговорить с тобой.

Он садится рядом и пытается обнять ее. Она отстраняется. Поворачивается так, чтобы хорошо видеть его лицо. Она внимательно смотрит. Словно стремится запомнить его таким, какой он сейчас. Потом опускает взгляд на покрывало.

– Я хочу, чтобы мы расстались.

– ?!

– Нам нужно расстаться, Кирилл. Вероятность иметь детей для меня приближается к нулю.

– Но я же говорил тебе, что…

– Подожди. Ты меня не перебивай, а то мне так трудно говорить.

Кирилл тоже отворачивается и смотрит в ковер на полу. Теперь ей ничто не мешает.

– Ну так вот. Я не могу иметь детей, а ты можешь. И я не хочу, чтобы ты был несчастлив вместе со мной. Тебе нужно найти молодую женщину, здоровую и начать с ней все заново. И, в общем, я отпускаю тебя. Хочу, чтобы ты был счастлив.

– Это нечестно, – после некоторой паузы сказал Дробышев.

– Что – нечестно? – не поняла она.

– Ты говоришь, что отпускаешь, а сама лежишь вот такая… Как будто умирать собралась. Я так не согласен.

– Но я не могу, Кирюша… Если у меня сил нет, что же мне делать?

– Я не знаю, – пожал плечами Кирилл. – Но что-то делать надо. Оставить сильную, самостоятельную женщину – это одно. Но бросить умирающую? Нет уж, спасибо. Ты за кого меня принимаешь?

Калерия следила за мимикой своего мужа. Она не могла понять: шутит он или говорит совсем серьезно?

– Я знаю, что ты порядочный и благородный. Именно поэтому я хочу сама освободить тебя от обязательств. А я уж как-нибудь выкарабкаюсь…

– Вот когда выкарабкаешься, тогда и поговорим! – отрезал капитан Дробышев и поднялся. – Только ты быстрей выкарабкивайся, пока я в автономку не ушел. А то уйдем к берегам Африки, найду там себе туземку. Ты опомнишься, да поздно будет.

Теперь он шутил, она понимала и даже была благодарна за шутки, за терпение. Но пока не могла выполнить его единственную просьбу – выкарабкаться из собственной депрессии.


После телефонного разговора с дочерью Татьяна Ивановна места себе не находила. Сначала она все стояла и смотрела беспомощно на телефон, словно он мог зазвонить и исправить то, что она только что услышала. Потом, убедившись, что от аппарата ждать больше нечего, Татьяна Ивановна побрела в спальню, но находиться там не смогла, вышла и села на диван в гостиной.

Лиза стояла на табуретке, протирала листья фикуса и с тревогой наблюдала за хозяйкой.

– Ну, что там, у Лерочки? – наконец не выдержала она и слезла с табуретки. – Когда в отпуск-то ждать? Что, иль не приедут?

Она нарочно задавала много вопросов, чтобы хозяйка ответила хотя бы на один. А то, бывает, задашь ей вопрос, а она молчит, будто и не слышала. Вообще Лиза последнее время стала тревожиться за хозяйку. Задумываться та стала. Тосковать вроде как. Сядет, обложится фотоальбомами старыми и перебирает снимки. А потом молчит весь вечер. Раньше все по портнихам бегала, прически наводила, магазины любила, а теперь…

– А? – вынырнула Татьяна Ивановна из своих дум. Вопросы домработницы дошли до нее с опозданием. – Лера потеряла ребенка.

– Бог ты мой! – вырвалось у Лизы, и она невольно опустилась на табуретку. – Да что ж это за напасть? Да как же она не убереглась, касатка наша? Да что же это?

У Лизы сразу слезы потекли. А Татьяна Ивановна сидела как каменная – плакать не могла. Известие придавило ее.

– Не надо было отпускать девочку в такую далищу! – причитала Лиза, крутя в руках тряпку. – Мыслимое ли дело, неделю ехать – не доехать! Нет бы под крылышком у мамы да у папы…

Лиза бы долго еще причитала, если бы не наткнулась на взгляд хозяйки. Это был такой взгляд, наткнувшись на который нельзя не замолчать.

– Вы бы, Татьяна Ивановна, в церковь сходили, – помолчав, посоветовала Лиза. – Свечку поставили, помолились за Лерочку-то.

– В церковь? – переспросила Татьяна Ивановна, и Лизе показалось, что в лице хозяйки появилось легкое оживление. – В церковь можно. Только как же я пойду, Лиза? Петр Дмитриевич партийный, нельзя…

– Петр Дмитриевич партийный, а вы-то нет. Вы, Татьяна Ивановна, в нашей деревенской церкви небось крещенная?

– Да…

– Ну так и сходите. А Петру Дмитриевичу мы не скажем. Ему и без нас забот хватает. Он за армией должен смотреть. Армия-то у нас вона какая! Большая…

Церковь Татьяна Ивановна выбрала подальше от Москвы, от возможных встреч со знакомыми – на электричке поехала в Загорск. Стояла ранняя прозрачная осень, и храм издалека, с зеленого холма, показался ей сказочно красивым. Бело-голубой, в окружении подернутых желтым деревьев и прозрачного синего неба, он притягивал взор, затрагивая в душе незнакомые, спящие до поры струны.

Татьяна Ивановна достала из сумки косынку, повязала голову. Пошла с народом. Люди начинали креститься и кланяться от самых ворот. А она поймала себя на мысли, что не умеет и даже не знает – слева направо класть крест или же справа налево.

Слишком поспешно пересекла она монастырский двор и поднялась на крыльцо. Глядя, как это делает старушка, перекрестилась. В маленьком коридорчике при входе в церковь стоял монах в черной длинной рясе. Он что-то сказал, когда она вошла, но Татьяна Ивановна не поняла. Взглянула – у него было очень доброе выражение глаз. Он тепло улыбался ей как старой знакомой. Слегка отлегло от сердца. Она вежливо поздоровалась с монахом и вошла в церковь.

Шла служба. Откуда-то сверху лились голоса хора. Татьяна Ивановна не знала, куда встать, что сделать. Купила свечи, потому, что так делали другие, и подошла поближе к иконам. Она видела, что другие ставят свечи возле икон. А она не знала, куда поставить.

Деловитого вида бабушка хозяйничала возле икон – расставляла свечи. Убирала догоравшие, ставила новые. Она неодобрительно глянула на Татьяну Ивановну, когда та попыталась прочесть название иконы.

– Чего глядеть? Молиться надо! – проворчала бабулька. Татьяна Ивановна отошла. Она отодвинулась лишь от того места, где хозяйничала бабулька, но в глубине души согласилась: она действительно как бы и не имеет права находиться здесь. Никогда и нигде прежде она не испытывала подобного чувства. Раньше где бы она ни появлялась – на параде, на банкете, в театре или в гостинице дорогого курорта, – всюду чувствовала себя если не хозяйкой, то желанной гостьей.

Здесь же никто не знал ее, не хотел пожалеть. Здесь не считалось, что она жена генерала. В храме это было совсем не важно, как в бане. Только люди здесь были обнажены душой.

Татьяна Ивановна уже была близка к тому, чтобы выйти из церкви с досадой в душе. Но, отойдя в тень, она наткнулась взглядом на взгляд иконы. С иконы на нее смотрел грустный человек с добрыми глазами. Он выглядел не слишком старым. Может, возраста ее мужа. Его лицо обрамляли аккуратная маленькая, совсем белая бородка и такие же белые, зачесанные назад волосы.

Он смотрел прямо на нее, словно что-то спросить хотел.

Татьяна Ивановна в этот момент была уверена – человек с иконы хочет, чтобы она поговорила с ним.

Она утерла слезы и зажгла свечу. Поставила перед иконой.

– Виновата я, – тихо сказала Татьяна Ивановна, глядя прямо в глаза Николаю Чудотворцу. – Перед Богом виновата и перед дочерью своей. Извелась вся, не могу больше… Если бы можно было все вернуть!

Взгляд Чудотворца стал пытливым. Он словно хотел проникнуть в самую душу. У него были к ней вопросы, она догадалась.

– Я ведь хотела как лучше. Муж у меня в таких кругах… Люди дома бывают такие, что…

Осеклась, поняла – все не то. Человек с иконы смотрел на нее хоть и с состраданием, но и с осуждением тоже. Строго смотрел.

– Да, теперь-то я понимаю, что натворила. Дочку оставила без детей. Из-за меня она страдает, уверена. И нам с Петей наказание. Но как же теперь? Что же мне делать? Научи, добрый человек! Совсем я потерялась.

Долго беседовала Татьяна Ивановна с ликом Николая Чудотворца. Слезы текли, пламя свечей дрожало в глазах.

Вышла из церкви, не то чтобы облегчив душу, а скорее – с сознанием, что не одна она несет этот камень на душе. Вот теперь и еще кто-то знает. И этот кто-то, теперь она почти уверена, не оставит ее, подскажет что-нибудь, знак подаст.

Вернулась домой тихая, задумчивая, а там Лиза – вся в слезах. Из деревни телеграмму получили – Клава умерла.

– Пришла беда, открывай ворота! – причитала Лиза, укладывая вещи в чемодан. – Поеду, схороню тетку. Скажу последнее «прости»!

– Вместе поедем, – перебила Татьяна Ивановна. – Мне она тоже не чужая.

В деревне, среди похоронных хлопот ли, а может, на кладбище, когда Татьяна Ивановна бродила среди могилок своих земляков, созрело ее непростое решение.

Решение-то созрело, а плана не было. Татьяна Ивановна чувствовала, что уже не та, какой была восемнадцать лет назад, когда, полная сил и решимости, приехала забирать дочь из роддома.

Теперь, наедине с собой ли, с зеркалами, ее все чаще охватывала паника. От надвигающейся старости, от их с Петей одиночества, от груза вины и страха перед чем-то неизбежным, она стала чувствовать себя не столь уверенно, как раньше. Совсем не так, как раньше.

И вот вдвоем в Клавином доме они возились с Лизой весь день. Лиза все бормотала что-то, причитала, натыкаясь на знакомые ей Клавины вещи. А Татьяна Ивановна была вся в себе. Как натянутая струна внутри ее звенела – этот дом был сейчас для нее подобен открытой ране. Она все вспоминала, как Лерочка с животом стояла посреди этой комнаты, как Клава с Лизой ее собирали… Как такси сигналило во дворе…

И эти воспоминания хлестали, хлестали ее по самому сердцу. Так, стоя посреди Клавиной избы, неожиданно для Лизы, Татьяна Ивановна разрыдалась в голос. Голову обхватила, раскачивает себя из стороны в сторону. Лиза испугалась – не подозревала такой глубины родственных чувств хозяйки. Но с готовностью подхватила, запричитала:

– Ушла наша Клавонька, не спросяся…

«Не о Клаве я! – чуть было не сказала Татьяна Ивановна. – О своем я, Лиза. Тяжело у меня на сердце, мочи нет, как тяжело!»

Но смолчала, сдержалась, не открылась Лизе на этот раз.

А наутро, оставив Лизу в деревне, первым автобусом отправилась в город.

Взяла такси. Первым пунктом было то самое учреждение, куда она отвезла когда-то розовый конверт с ребенком.

С ухающим сердцем поднялась она по ступенькам. Несколько раз перечитала вывеску, не веря глазам. Здание теперь принадлежало какому-то тресту.

Вошла внутрь, но никто толком не смог объяснить, где теперь находится Дом ребенка.

Таксист оказался товарищем терпеливым и безропотно катал ее по городу в поисках нужного учреждения.

Когда они наконец нашли Дом ребенка, решимость Татьяны Ивановны потихоньку начала угасать. Она вдруг поняла: прошли годы, все изменилось. Все настолько изменилось, что надеяться на успех задуманного – безрассудство.

И все же женщина поднялась в приемную Дома ребенка и попросила проводить ее к заведующей.

Та оказалась дамой незлобной и выслушала сбивчивое объяснение Татьяны Ивановны без каких бы то ни было эмоций.

– Мы попробуем вам помочь, но сразу оговорюсь: десять лет назад в Доме ребенка был пожар. Документы сгорели. Учреждение после пожара сюда перевели. К тому же я работаю недавно. Прежняя заведующая переехала в другой город. Весь персонал поменялся…

Каждое слово заведующей открывало перед Татьяной Ивановной горькую правду: то, что она натворила восемнадцать лет назад, не исправить. Лерочкина судьба – цена за материнскую ошибку.

Секретарша повела Татьяну Ивановну в архив. Они долго рылись в оставшихся после пожара документах. Ничего. Ни одной бумажки с той памятной весны не сохранилось.

– Ну вы не опускайте руки, – подбодрила ее заведующая, когда узнала о безрезультатности поисков. – Путь наших воспитанников можно приблизительно обрисовать. У нас они находятся до шести лет. Затем детей распределяют или в детский дом, или в интернат. Это как кому повезет. Детские дома, конечно, по всей стране. Где места свободные есть, туда и отправляем. А интернаты в основном по области. Так что…

Вышла из этого учреждения Татьяна Ивановна совершенно подавленная.

В кармане лежал список детских домов и интернатов, принявших двенадцать лет назад курских сирот-шестилеток.

Куда идти? Первым в списке стоял интернат поселка Покровка.

До Покровки можно было добраться электричкой. Не раздумывая Татьяна Ивановна поехала на вокзал и села в электричку.

Вагон был полон. Ей все же удалось сесть. Она сразу погрузилась в собственные мысли. Впрочем, вскоре ее отвлекла от дум шумная компания, ввалившаяся в вагон на одной из станций. Компания состояла из пяти подростков – четыре девочки и мальчик. Им всем было по 12—15 лет, по крайней мере так показалось Татьяне Ивановне.