Боль, нанесенная его письмом, не смогла вычеркнуть совсем мысли о нем, а лишь изменила их направление. Теперь Лерочка часто представляла себя взрослой, гуляющей с маленьким сыном по бульвару. Он будет точная копия Юры – темные волосы, синие пронзительные глаза. Их встреча обязательно произойдет. Однажды, гуляя с сыном по бульвару, они заметят молодого человека в форме курсанта военного училища. То, что Юра станет военным, как его отец, не вызывало сомнений. У Юры будет увольнительная, и он с товарищами придет на бульвар. И он увидит их. Он все поймет… И подхватит своего сына и поднимет высоко-высоко. И увидит, что у сына такие же синие глаза, как у него…

Дальше Лера не заглядывала. Ей рисовалась лишь эта встреча. Она не уставала придумывать ее варианты, и это придавало ей сил. Пожалуй, только благодаря этому она выдержала нудное однообразие зимы, свое затворничество и ссылку.


В то время как девушка предавалась мечтам за своей работой, за дверью в кухне женщины перебирали лук. Сидели над корзиной голова к голове – гнилой отбрасывали в ведро, а хороший перекладывали в корзину поменьше.

– Ну что, Татьяна-то ничего так за ребенка-то и не сказала?

Клава говорила «за ребенка», что надо понимать «насчет ребенка». Местный диалект делал речь занятной и необычной для чужака, но не для Лизы. Та и сама, прожив в Москве больше половины своей жизни, так и не избавилась от курского наречия.

– Ничего, – покачала головой. – За Лерочку спрашивала. Читает ли та учебники, готовится ли к экзаменам.

Лиза по договоренности с хозяйкой раз в месяц в установленный день ездила в райцентр, на телеграф, на переговоры. Татьяна Ивановна интересовалась, как у них дела, и Лиза всегда подробно рассказывала. Впрочем, когда Лиза увлекалась и начинала умиляться по поводу будущего ребеночка, рассказывать, как тот резво толкается и шевелится, хозяйка перебивала ее и наказывала лучше смотреть за Лерочкой и из дома ее одну никуда не отпускать. Будто она, Лиза, сама не знает, что Лерочка без нее как без рук. Лиза здесь затем и приставлена, чтобы смотреть. Говорила хозяйка много, но главное-то опять не сказала! Сегодняшний разговор не пролил света на тот вопрос, который волновал обеих женщин. Что же будет с ребеночком, когда Лера родит? Заберут ли его в Москву или же оставят здесь, в деревне, чего так жаждали женщины.

– Чего мне? Я одна, не старая еще, – рассуждала Клава, раскладывая лук по местам. – Мне дите в радость. Я бы воспитала как свое. Я перед Татьяной в долгу, я добра не забываю. Пусть бы ребенок здесь рос, а они бы если захотят посмотреть, то я всегда…

– Привыкнешь, а потом заберут, – перебивала Лиза. – Ты же после изведешься.

– Куда они его заберут? – не слишком уверенно возражала Клава. – Что они знакомым скажут? Опять же Лерочку надо будет замуж отдавать. Нет, не заберут. Побоятся.

– Это уж как Петр Дмитриевич скажет, – вздыхала Лиза. – Нрав у него, конечно, крутой, но сердце доброе. Я думаю так: сейчас хозяйка на меня сердита, что я недоглядела Лерочку-то. И меня она может к себе не взять. Пока…

– Не болтай зря! Куда она без тебя?

– Куда, куда… Новую домработницу возьмет. А меня здесь оставит, с ребеночком. Вот увидишь, Клава, помяни мое слово. Уж я Татьяну Ивановну знаю. Она все продумает, каждую мелочь… Она уж давно так решила, только пока молчит.

При мысли о всемогущей хозяйке, что не спешила посвящать их в свои планы, женщины замолчали. Было слышно, как шуршит луковая шелуха и в трубе завывает ветер.

– А вдруг потом Татьяна решит ребеночка в Москву забрать? – в свою очередь, спрашивала Клава.

А Лиза, помолчав, делала заключение:

– Вот тогда она нас вместе с ним из деревни и выпишет!

Клава с сомнением качала головой, женщины надолго замолкали. Каждая уходила целиком в свои мысли, которые текли неспешно, как сама деревенская жизнь.

Они даже не подозревали, насколько далека была от их планов сама Подольская.

Татьяна Ивановна смотрела на жизнь реально, без розовых очков. Беда, свалившаяся как снег на голову (иначе она назвать случившееся не умела), заставила найти в себе скрытые резервы. Во-первых, проводив дочь с домработницей, как она выражалась, в безопасное место, она стала думать. И чем больше думала и крутила ситуацию с разных сторон, тем больше чувствовала себя виноватой в случившемся. Она проглядела дочь. И Петя, вернувшись и, не дай Бог, узнав, обвинит ее же. И не простит никогда. Их жизнь рухнет. За спиной она всегда будет слышать перешептывания знакомых. Их семья станет темой для анекдотов. Нет. Этого она не позволит. О случившемся не узнает никто, включая Петра Дмитриевича. Когда он вернется, все в их жизни будет выглядеть так, как тогда, когда он уезжал. Она должна измудриться, вывернуться наизнанку, прыгнуть выше головы, но суметь сохранить репутацию семьи и не дать разбиться жизни единственной дочери.

И Татьяна Ивановна начала действовать. Она побывала у директора Лерочкиной школы и добилась разрешения для дочери сдавать выпускные экзамены экстерном. Она ходила не с пустыми руками, и поэтому ее известие о внезапной болезни дочери и отъезде в Крым было встречено сочувственно и с пониманием. Подольская составила себе четкий план и, когда в конце апреля садилась в поезд на Курском вокзале, была почти совершенно спокойна. Лицо ее выражало решимость и достоинство. Приехав в Курск, Татьяна Ивановна устроилась в гостинице. Нашла родильный дом и обо всем договорилась. В деревню приехала на такси и сразу заявила, что времени на разговоры у нее нет, нужно быстро собрать Лерочку, поскольку рожать она будет в городе. Женщины, у которых давно все было готово, все же забегали, закудахтали, и Татьяне Ивановне с досадой пришлось самой взяться за дело.

Когда Лера, ставшая большой и неуклюжей до неузнаваемости, уселась в машину, Клава вынесла узелок с детским приданым – вышитыми Лерой распашонками, стеганым атласным одеяльцем и пеленками.

– В этом забирать будете, – пряча непонятно откуда взявшиеся слезы, пояснила она.

Лиза за ее плечом тоже шмыгала носом. Татьяна Ивановна молча приняла вещи, села рядом с дочерью и сказала:

– Поехали.

Когда днем Татьяна Ивановна ехала из города в деревню, то не заметила ни кочек, ни выбоин на дорогах. Теперь по бледному напряженному лицу дочери она догадалась, что встряска оказывается для той настоящей мукой.

– Товарищ, нельзя ли потише? – обратилась она к водителю.

Тот в зеркальце глянул на бледную Лерочку.

– Первый раз, что ли? Ничего, довезем…

Лера поддерживала руками живот, но каждая кочка заставляла ее морщиться и стонать.

– Потише можете? – рявкнула Татьяна Ивановна. – Не картошку везете!

– Какие дороги, так и везу, – невозмутимо возразил водитель.

– Мама! – испуганно вскрикнула Лерочка, когда на очередной выбоине машину неслабо подбросило. Ей показалось, что внутри ее что-то оборвалось. Боль сжала ее в тиски, живот стал напряженным, будто все внутри собралось в единый клубок.

– Остановите, – попросила она.

Машину остановили.

– Сейчас, сейчас пройдет, детка, – успокаивала мать, хотя сама не на шутку перепугалась. Не приведи Господи начаться родам в дороге.

Лицо дочери вытянулось, она схватилась за живот. Сомнений не оставалось – начались схватки. Первая схватка оказалась короткой, боль скоро отпустила. Поехали. Но едва они добрались до поворота на город, все повторилось с новой силой. Лера не находила себе места. Пуховый платок сбился с головы, пальто расстегнулось.

– Мама, я боюсь. – Глазами, полными ужаса, она взирала на мать.

– Ничего, ничего, доченька. Доедем.

Кое-как добрались до роддома.

– У нас роды начались! – взволнованно сообщила Татьяна Ивановна встретившей их медсестре.

Но та была невозмутима.

– Начались, значит, родим, – резонно заметила она.

Лерочке показалось вечностью то время, что заполняли документы, задавали нудные вопросы, мучили ее осмотром, мыли и переодевали. Все это время схватки то и дело повторялись, заставляя ее корчиться и кусать губы от боли. Лерочку привели в маленькую палату и оставили одну. Здесь, когда новая схватка запустила в нее свои когти, она уже не смогла сдержаться и закричала.

– Не лежи, – сказала медсестра, заглянувшая в палату. – Тебе врач ходить велела. У тебя еще только на два пальца раскрылось.

Лера попыталась ходить, как было велено, но боль не давала ей сделать и двух шагов. Дойдя до двери своей палаты, она почувствовала, что по ногам льется. Она в растерянности уставилась на лужу, образовавшуюся на полу. Хотела позвать медсестру, но не придумала, как сказать о случившемся. Она почувствовала полнейшую растерянность, страх, боль. Не могла понять, почему ее запихнули одну в эту палату, почему боль длится так долго, почему… Ей хотелось задать кучу вопросов, но было совершенно некому.

– Воды отошли, – констатировала санитарка, увидев лужу. Принесла швабру и спокойно вытерла. По коридору кто-то бегал. В соседней палате громко стонали, где-то далеко страшно кричала женщина. Лерочка плакала и кусала костяшки пальцев. Почему с ней не пустили маму? Все-таки было бы не так одиноко. Впрочем, боль вскоре заглушила все остальные ощущения. Стала постоянной, невыносимой, терзала ее неумолимо, безжалостно. Лера теперь уже не могла ни о чем думать, ничего желать. Она хотела только одного: чтобы скорее ее избавили от муки, чтобы скорее все кончилось. Ее куда-то повели, заставили подняться на застеленный клеенкой стол. Лампы слепили глаза, в квадраты окон смотрела ночь.

– Мама! – кричала Лерочка, мотая взмокшей головой из стороны в сторону. – Мама, помоги мне…

В это время Татьяна Ивановна добивалась аудиенции у заведующей.

– Заведующая принимает роды! – в десятый раз пояснила пробегающая мимо медсестра.

– Заведующая принимает роды у моей дочери! И мне нужно поговорить с врачом! Это очень важно, девушка!

Наконец Татьяне Ивановне удалось сунуть мимо медсестре в бездонный карман белого халата большую плитку шоколада. Медсестра, не притормозив, заглянула в карман и куда-то умчалась. Минут через десять появилась заведующая – суровая сухопарая дама, от одного взгляда которой у Татьяны Ивановны мороз пробежал по коже.

– У вас ровно пять минут, – бросила врач, приглашая в свой кабинет.

– Как моя дочь? – с ходу поинтересовалась Татьяна Ивановна, плотно закрыв за собой дверь кабинета.

– Роды трудные, не скрою. Матка раскрывается плохо. Но все еще только началось. Дело обычное.

– Гертруда Марковна, – обратилась Татьяна Ивановна к врачихе, имя которой успела выучить по табличке, пока ждала в коридоре. – Я хочу… как мать… попросить вас… предупредить… Если встанет вопрос, кого спасать, то…

– Да не стоит так вопрос, – удивилась заведующая. – Спасем обоих. Что вы панику разводите? Ваша дочь – здоровая молодая женщина. Не первая она у нас, слава Богу…

– Дело не в этом, – настойчиво продолжала Татьяна Ивановна, разглаживая обивку стола заведующей. – У меня к вам не совсем обычная просьба.

Замялась не потому, что стеснялась высказать заведующей свою просьбу, а для того, чтобы дать той время переключить свое внимание. Было важно, чтобы заведующая услышала ее сразу. Теперь, когда врачиха устремила на нее свой колючий, цепкий взгляд, Татьяна Ивановна начала неторопливо и четко излагать свою просьбу. Видавшая виды заведующая не перебивала, не возмущалась, а лишь задумчиво разглядывала сидящую перед ней ухоженную даму, которой так повезло – жить в Москве, иметь высокопоставленного мужа, дочь-отличницу. И надо же – нежданный внук портит все карты!

Она усмехнулась.

Татьяна Ивановна закончила изложение своего дела и с непониманием уставилась на заведующую. Не поняла усмешку. А заведующая не спешила объяснять. Да, у них бывали отказники. Отказывались от детей непутевые мамаши, живущие в рабочих общежитиях, коммуналках с вездесущими соседями. Но по следам непутевых неустроенных мамаш нередко прибегали сердобольные бабушки. Увозили нагулянных детей к себе под крылышко. Растили внуков, наплевав на пересуды соседей. Но это были сплошь простые русские бабы – жалостливые до детей. Здесь же был другой случай.

– Давайте поговорим об этом завтра, – предложила заведующая, поднимаясь. – Когда роды закончатся и будет в наличии ребенок. Пока мы с вами ведем беспредметный разговор.

Заведующая по опыту знала – мать должна увидеть ребенка. И бабушка тоже. Увидят, сердце и растает. И все эти условности, с которыми они так носятся, отойдут непонятно куда. За тридевять земель. Недаром говорят – утро вечера мудренее.

– Нет-нет, – живо возразила Татьяна Ивановна. – Моя дочь не должна видеть ребенка. Совсем.

– То есть как это?

– Мы скажем ей, что ребенок умер. Родился мертвым… Ну что-то в этом роде.

– Да типун вам на язык! – возмутилась заведующая. – Вы на что меня толкаете, гражданка? Вы осознаете, что вы мне тут предлагаете?!