Эта ночь была самой жаркой, самой страстной, самой трепетной, полной стонов, вздохов удовлетворения, тяжелого дыхания любовного поединка и тишайшего, нежнейшего шепота…

Они заснули лишь к утру, но даже тогда уставшая и удовлетворенная Лесли не разомкнула объятий. Она держала своего возлюбленного крепко, как саму жизнь…


— Ты хоть знаешь, как и на чем играть? — спросила Лесли, разглядывая колоссальное, хотя, по ее мнению, излишне кричащее и довольно безвкусное, здание «Тропиканы».

— Понятия не имею. А ты?

— Я не собираюсь играть.

— Ладно, не хмурься. Я обещаю потратить максимум двести долларов. Обещаю!

— Тогда почему бы тебе не отдать мне все остальные и не попросить не давать тебе их ни при каких обстоятельствах? — предложила она. — Случается, игроки теряют голову и перестают контролировать себя, знаешь ли.

Гарри безмолвно достал бумажник и поступил согласно ее желанию.

— Довольна? Теперь ты успокоилась?

Она криво усмехнулась.

— Лес, да что с тобой? — взмолился он. — Неужели ты всерьез боишься, что я могу забыть в казино обо всем на свете? Если тебе так уж неприятна мысль об этом, скажи, и я не пойду. Зачем ты изводишь себя, любовь моя?

Успокойся, я сделаю так, как ты хочешь, хорошо?

Лесли стало стыдно, что она не в состоянии скрыть от него своей нервозности.

— Ни в коем случае, дорогой. Если ты так веришь в свою удачу, то отправляйся и испытай ее. Я не собираюсь мешать тебе. Ну, заходим? Пусть тебе повезет, милый мой.

И они вступили в роскошный холл казино. Гарри, оказавшийся в подобном заведении впервые в жизни, озирался по сторонам, потрясенный обстановкой в целом и шумом в частности, особенно же лицами сограждан, искаженными алчностью и жаждой успеха во что бы то ни стало.

Он поменял свои деньги на двадцатидолларовые фишки и обернулся к Лесли.

— Рулетка?

Она ободряюще улыбнулась.

— Рулетка!

Они остановились у одного из столов и некоторое время наблюдали за игрой. Когда Гарри показалось, что он более или менее разобрался в правилах, он начал делать ставки. Через полчаса его двести долларов превратились в тысячу триста. Он пересчитал фишки, отделил пять штук по сто очков и передал их Лесли.

— Неприкосновенный запас, — шепнул Гарри. — А теперь скажи, если я поставлю на какой-то определенный номер, то сколько получу?

— Если выиграешь, то выплата тридцать пять к одному.

Он хмыкнул и решительно поставил все, что у него осталось, на номер девятнадцать.

— Ставки сделаны! — сказал крупье и запустил колесо.

Гарри закрыл глаза. Ему казалось, что сейчас решается что-то важное, жизненно важное для него и Лесли. И он молился — впервые в жизни возносил горячую и искреннюю молитву к Создателю.

Легкое прикосновение к плечу привело его в чувство. Он не успел даже взглянуть на шарик, как услышал голос Лесли:

— Гарри, о, Гарри, милый, вот это да! Я бы сроду не поверила, что такое возможно! Потрясающе! Фантастика какая-то!

— Что? — Он оглянулся на нее, увидел выражение восхищения, смешанного с благоговением, в ее широко раскрытых глазах, потом перевел взгляд на стол и…

Не может быть! Не может быть!!! Но крупье уже подвигал в его сторону кучу фишек, не оставляя сомнений в том, что чудо, о котором он просил, свершилось.

Гарри просиял, схватил Лесли за руку, не обращая внимания на окружающих, поцеловал ее ладонь и торжествующе вскричал:

— Ну, что я тебе говорил?! А ты не верила! Это судьба, Лес, судьба!

Он вскочил, сгреб свой выигрыш и покинул стол и зал, сопровождаемый изумленными взглядами других игроков. Ни один из остававшихся не мог понять, как можно бросить игру, когда тебе так повезло.

Но Гарри, не выпуская руки своей возлюбленной, направился к кассе и обменял фишки на двадцать восемь с лишним тысяч долларов наличными.

— Лес, Лесли, это действительно судьба, — задыхаясь, произнес он. — Ты понимаешь, почему я выбрал это число?

— Нет. — Она смеялась и плакала одновременно.

— Тебе девятнадцать лет, и мы с тобой встретились девятнадцатого числа. А теперь я приглашаю тебя в самый дорогой, самый лучший ресторан, что есть в этом «городе греха». Господи, Лес, ведь теперь… теперь…

Он кое-как рассовал деньги по карманам, и они направились к выходу, сопровождаемые почтительными поклонами и поздравлениями обслуживающего персонала, — весть о его выигрыше уже облетела почти все казино города.

Лимузин — любезность дирекции — доставил их к ресторану, портье распахнул дверцу и помог им выйти. Гарри проследовал к столику за постоянно кланяющимся метрдотелем, а Лесли сказала, что зайдет в дамскую комнату «попудрить носик». Он выбрал в меню все самое лучшее и дорогое, сделал заказ и принялся ждать. Прошла минута, другая, пятая, а Лесли все не было… Через десять Гарри забеспокоился, поднялся и отправился на розыски.

Она стояла в холле и, не отрываясь, смотрела в небольшой телевизор за спиной гардеробщицы.

Гарри тронул ее за локоть, но Лесли даже не заметила.

— А сейчас продолжаем обзор новостей. Сегодня в восемь часов тридцать минут утра мистер Эндрю Тэлфорд-младший, партнер известного издательского дома «Тэлфорд и Тэлфорд паблишере», был сбит автомобилем, который скрылся с места происшествия. Мистер Тэлфорд был доставлен в ближайшую больницу, где и скончался, не приходя в сознание, в одиннадцать часов.

Он заглянул ей в лицо и увидел, что по нему струятся слезы.

— Лес, что с тобой? Кто этот Эндрю Тэлфорд? Кто он тебе? — В голосе Гарри звучали панические нотки.

Она медленно повернула голову и невыразительно произнесла:

— Эндрю мой брат. Старший. Единственный. Был…

Он молчал, ошеломленный услышанной новостью. Его мозг словно оцепенел и отказывался принять и должным образом переработать столько неожиданной информации одновременно.

Значит, она дочь Тэлфорда, того самого Эндрю Тэлфорда-старшего — могущественного, влиятельного и безгранично богатого.

А он-то надеялся… На что? Да на то, что этот выигрыш позволит им жить вместе в каком-нибудь крохотном городке, пока он будет творить свое гениальное произведение. С ней, Лесли Тэлфорд, привыкшей к миллионам и предоставляемой ими роскоши со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Идиот! Ты жалкий идиот, Гарри Джодди! — воскликнул внутренний голос.

Но его тут же перебил другой — голос любви и сострадания к молодой женщине, только что узнавшей о смерти единственного брата. О чем ты думаешь сейчас, Гарри! Твое дело помочь ей, поддержать любым способом. Ей и так тяжело…

И он взял себя в руки, вывел Лесли на улицу, повернул лицом к себе и вытер ее слезы.

— Лес… Лесли, ты даже не представляешь, как мне жаль… — запинаясь, начал он.

Но она судорожно всхлипнула, проглотила рыдание и неожиданно твердым голосом сказала:

— Теперь ты знаешь, Гарри, что я от тебя скрывала. Прости, что не сказала раньше, но я думала… Впрочем, сейчас это не так важно, что я думала. Мне необходимо вылететь первым же рейсом. Извини, что не получится отпраздновать…

— О чем ты говоришь? Какие в такой ситуации могут быть празднования? — перебил ее Гарри. — Идем, милая. Я отвезу тебя в аэропорт.

Она покорно позволила ему подозвать такси и усадить ее на заднее сиденье. Все так же покорно положила голову ему на грудь и молча плакала. А когда слезы кончились, взглянула ему в глаза и спросила:

— Гарри, скажи, только честно, это что-то меняет между тобой и мной? То, что я Тэлфорд, а не Тэлли, как говорила?

— Я люблю тебя, Лес, люблю больше всего на свете, и ничто не может изменить или уменьшить моего чувства к тебе, — покрывая поцелуями ее лицо, заверил он.

— О, Гарри, — прошептала она, обвивая руками его шею, — не бросай меня, любимый, не бросай. Я не виновата в том, что мой отец тот, кто он есть. В том, что у него куча денег… Не бросай меня, Гарри, любимый…

— Ну-ну-ну, не надо так говорить. Что ты, милая? Я люблю тебя, ненаглядная моя, жизнь моя, сердце мое…

Они сидели, тесно обнявшись, и бормотали нежные бессвязные слова, а такси неумолимо мчалось к аэропорту, приближая минуту их разлуки.

Через час красно-сине-белый «боинг» унес ее в Нью-Йорк, Гарри же остался стоять, прижавшись лбом к стеклу и глядя на взлетное поле. В руках его был маленький прямоугольник картона — карточка с нью-йоркским адресом и номером телефона, по которому он обещал позвонить после похорон ее брата.


Следующие четыре дня были, пожалуй, самыми трудными в жизни Гарри. Ему предстояло взвесить все обстоятельства и беспристрастно решить, как поступить. Ликования по поводу выигрыша как не бывало, ибо в ту минуту, когда он узнал, кого полюбил, мгновенно понял, что сумма эта ничтожна. Снова и снова, лежа на кровати в номере мотеля, Гарри перебирал в памяти все подробности последнего месяца — такого долгого и одновременно короткого месяца, проведенного с ней, его Лесли. И тут же напоминал себе, что она не его, что их разделяет пропасть… И одной любви, чтобы засыпать ее, мало.

Страшно хотелось курить, и он неоднократно тянулся к пачке, которую купил в приступе малодушия. Но каждый раз отдергивал руку и напоминал себе, что отказался от этой привычки ради нее, его голубоглазой богини, сошедшей с олимпийских высот Пятой авеню ради него, простого смертного. Более того, готовой оставаться с ним, несмотря ни на что… В этом он был уверен абсолютно, неколебимо, стопроцентно.

Но… Оставалось огромное «но». Достоин ли он ее?

Буду достоин! Буду! Ведь сама судьба подала ему знак, остановив шарик на номере девятнадцать! Пусть мне потребуется для этого время, но потом… потом впереди у нас будет вся жизнь, сказал себе Гарри, разыскивая бумагу и начиная письмо любимой.

Но слова не в силах были передать всей глубины его чувства и всей мудрости и благородства его решения. Один за другим скомканные листы летели в мусорную корзину.

Нет, я должен объяснить ей лично. Я обязан это сделать.

И Гарри дрожащими пальцами набрал ее номер и после трех гудков услышал:

— Резиденция мистера Тэлфорда.

— Здравствуйте. Я хотел бы поговорить с мисс Тэлфорд, мисс Лесли Тэлфорд, — проглотив вставший в горле комок, выдавил Гарри.

— Как вас представить?

— Мистер Джодди.

Тишина, щелчок и наконец-то:

— Гарри, милый! Я так ждала тебя! — От звука родного голоса до боли сжалось его сердце. — Ты в Нью-Йорке? Ты приехал?

— Нет, Лес, нет, любимая моя.

— О-о-о… — простонала она. — Но почему? Почему?

— Послушай, Лесли, малышка, я должен поговорить с тобой. Серьезно. Очень.

— Гарри, нет! — закричала она. — Не смей, слышишь, не смей! Не говори, что мы больше не увидимся! Не смей мне этого говорить! — Трубка наполнилась звуками ее рыданий.

— Успокойся, я не собирался говорить ничего подобного. Слышишь, Лес? Лесли, любимая моя, ну, не плачь, умоляю тебя! А то я сам заплачу. — И действительно он не справился с собой и всхлипнул. — Послушай меня, маленькая, прошу тебя, любимая, послушай, — продолжал Гарри. — Ты ведь сама понимаешь, что для меня значит твое положение…

— Мне плевать на мое положение! — в полном отчаянии воскликнула Лесли. — Мне плевать на все, кроме тебя! Ты слышишь? Ты понимаешь? Можешь ты это понять, чурбан бесчувственный?

— Лес, погоди, не надо, не обвиняй, а выслушай меня. Если бы я был, как ты говоришь, бесчувственным чурбаном, то примчался и позволил бы тебе посадить меня, вернее нас обоих, на шею твоему отцу. Я этого не сделаю никогда и ни за что. И не только потому, что такое постыдное поведение противоречит моим представлениям о порядочности, но и потому, что я отлично понимаю: пройдет год-другой, и ты взглянешь на меня по-другому. Начнешь понемногу жалеть, потому что роль-то действительно жалкая, презирать… Потом встретишь другого, которого сможешь уважать, и полюбишь… Лес, я не выдержу этого, поверь, не выдержу!..

— Гарри, я никогда… никогда… — начала она, но он твердо продолжал:

Я старше тебя, Лес. Я не рассказывал, но Пат сказал, что ты знаешь. У меня была женщина, которую, как мне казалось, я любил. Теперь-то я понимаю, что это было примитивное увлечение, но она унизила меня, опозорила, надсмеялась и ушла к другому. Я не смог отнестись к этому так, как стоило, как она того заслуживала. Я бросил все, схватился за первую подвернувшуюся работу и уехал в ту дыру, где мы «с тобой встретились. Боль скоро прошла, но я не ожил, а просто перестал чувствовать. Когда ты, Лес, вошла в мою жизнь, я медленно умирал, не желая ничего, не интересуясь ничем. Ты и только ты вернула мне радость жизни, подарив величайшее благо — способность любить. С тобой я возродился, как феникс из пепла безразличия, и я не хочу, чтобы элементарное нетерпение разрушило все то, что есть между нами. Ты любишь меня, Лес?

— Да, Гарри… — шепнула она, глотая слезы. — Очень…

— Ты веришь в меня?

— О да, любовь моя, тысячу раз да!