— Обо мне не беспокойтесь, — сказал Иэн. — Кэти обещала меня защищать, правда, Кэти?

Он знал, что намеренно побуждал девочку принять его сторону и что Мойда отлично поняла его намерение.

— Дети, хватит болтать чепуху! — сказала она. — Пойдем, Кэти, ты уже поела. Пора читать вечернюю молитву.

Девочка зажмурилась, сложила ладони и пробормотала несколько слов, затем открыла глаза.

— Я собираюсь прочитать мои молитвы лэрду.

— Нет уж, — возразила Мойда. — Как обычно, ты будешь читать молитвы мне.

— Я с радостью послушаю молитву Кэти, — ответил Иэн. — Пошли, Кэти, ты будешь читать их здесь или в спальне?

— В спальне, — сказала девочка.

Она выскользнула из-за стола и взяла Иэна за руку.

— Покажи мне, где ты спишь, — улыбнулся Иэн. — Вероятно, именно в этой кровати часто спал я сам.

— Тебе не следует беспокоить бригадира Маккрэггана, — произнесла Мойда несколько сдавленным голосом.

Ни Кэти, ни Иэн не обратили никакого внимания на ее слова; взявшись за руки, они вышли из комнаты и направились в бывшую детскую спальню.

— Я сплю здесь, одна, — гордо заявила девочка.

Комната была большая, с белой мебелью. Старомодная, с бронзовыми спинками кровать располагалась у дальней стены, увешанной бесчисленными фото людей и детей, которые когда-либо занимали эту детскую. Иэн узнал своего деда, увидел по меньшей мере полдюжины детских снимков отца; тот выглядел серьезным, немного застенчивым и необычайно опрятным в своем парадном костюмчике.

Была там и его фотография, которая смотрелась совершенно неуместно среди прочих. Сделана она была одним из самых дорогих фотографов в Мэйфэре. Не просто фотография, а настоящее произведение искусства, она резко отличалась от снимков местного фотографа из Инвернесса, который считал, что главное — правильно усадить клиента.

Пока Иэн осматривал комнату, Кэти сняла халатик. Она еле стянула его, так как рукава были слишком тесны. Девочка аккуратно положила халат на край кровати и вопрошающе взглянула на Иэна.

— Где ты читаешь молитвы? — спросил он.

— Иногда я становлюсь на колени прямо на полу, — ответила Кэти, — но на кровати удобнее. Тетя Мойда стоит, но ты такой высокий, поэтому тебе лучше сесть.

Не совсем понимая, чего она хочет, Иэн последовал ее совету. Кэти тут же запрыгнула на кровать, встала на колени и руками обхватила его за шею.

Никогда раньше его не обнимали мягкие детские ручки, никогда он своей щекой не ощущал прикосновение волос ребенка, а личико не прижималось к его плечу.

Девочка начала тихо читать молитву. «Дорогой Иисус…» — почти шепотом произносила она, и Иэн вспомнил свое детство, когда он сам читал эту же молитву.

В детстве он всегда приезжал в замок на Рождество. Сейчас Иэн почувствовал, что его охватывает радостное волнение, как в те далекие времена, когда в канун Рождества он читал молитвы, зная, что утром в ногах его кровати появится полный подарков чулок.

— Боже, пожалуйста, благослови маму и папу…

Голос девочки задрожал, и внезапно она еще крепче обхватила шею Иэна. Он вспомнил свои собственные чувства, когда умер его отец. Конечно, он тогда был старше, чем Кэти, и мог лучше скрывать свои эмоции, но ощущение потери было не менее острым и болезненным, чем рана, полученная им на войне. Никто и никогда, вдруг подумал он, не сможет заменить ребенку отца или мать.

Он крепче прижал к себе Кэти. Ее тельце было теплым и мягким. Иэн почувствовал, что держит в руках нечто ценное и хрупкое, способное разбиться так же легко, как дрезденский фарфор. Я должен что-то сделать для этого ребенка, подумал он. Должен сделать все, что в моих силах, чтобы она не страдала, и если это в его власти, он может дать ей дом.

— Аминь! — вздохнув, произнесла девочка и подняла голову. Вот и все. Я ведь ничего не забыла, правда?

— Ни единого слова! — подтвердил Иэн.

Она поцеловала его в щеку.

— Подоткнешь мне одеяло? — спросила Кэти.

Она залезло под одеяло, и Иэн неумело подоткнул его — ему еще ни разу не приходилось выполнять подобное поручение.

Иэн посмотрел на девочку. На белой подушке ее рыжие волосы выглядели еще ярче.

— Спокойной ночи, — сказал он и наклонился, чтобы поцеловать ребенка.

Кэти быстро обняла Иэна за шею.

— Ты мне очень нравишься, — прошептала она, — и если у нас когда-нибудь будет собственный дом, ты обязательно должен пожить с нами.

— Спасибо, Кэти, — сказал Иэн. Затем, выпрямившись, он увидел, что в дверях стоит Мойда и смотрит на него.

Девушка прошла в комнату и резко задернула шторы; кольца загремели на медном старомодном карнизе.

— Спокойной ночи, тетя Мойда, — сказала Кэти.

— Спокойной ночи, дорогая, — нежно произнесла Мойда.

Возможно, она и рассержена, подумал Иэн, но она не станет давать волю эмоциям, не станет срывать злость на ребенке. Он вернулся в дневную детскую. Там никого не было. Хэмиша, очевидно, уже уложили в постель. Иэн подождал, и вскоре из комнаты Кэти вышла Мойда и закрыла за собой дверь.

Она сняла с талии полотенце, служившее фартуком, и раскатала рукава зеленого джемпера. Ее волосы были по-прежнему растрепаны, но взгляд был настороженным, как у дуэлянта, который со шпагой в руке встретился лицом к лицу со своим противником.

— Вы хотели со мной поговорить? — спросил Мойда.

— Вас это не удивит, — сказал Иэн. — Моя мать приехала из Эдинбурга и сообщила очень странную новость.

Мойда ничего не ответила, и через несколько мгновений Иэн добавил:

— Несомненно, это долгая история. Разрешите присесть?

— Как хотите. — Девушка указала на стул возле окна, но Иэн намеренно уселся в удобное кресло рядом с камином на другом конце комнаты.

Мойда заколебалась, но поскольку ей больше ничего не оставалось делать, села напротив него на детский стульчик. Ширма с картинками, которая всегда радовала маленьких обитателей детской, служила фоном ее темным волосам и обеспокоенному взгляду.

— Это и вправду долгая история, — наконец произнесла она и сжала лежащие на коленях руки.

Иэн заметил, что у нее красивые руки, с маленькими овальными ногтями на длинных тонких пальцах. Ногти не накрашены, от природы бледно-розового цвета с белыми лунками. Интересно, подумал Иэн, когда же он в последний раз видел женские руки без маникюра.

— Когда моя сестра и ее муж погибли в аварии, я приехала в Скейг, чтобы позаботиться о детях, — начала свой рассказ Мойда. — Мне часто приходилось бывать здесь, поскольку я всегда проводила каникулы с ними. Моя сестра была на несколько лет старше меня, но мы с ней всегда были хорошими подругами. Еще до ее смерти я почувствовала, что что-то неладно.

Впервые за все время, что я знала Рори, начались разговоры о том, чтобы он устроился на работу. Мне это было непонятно, потому что у него имелся собственный доход, а кроме того, они зарабатывали, продавая овощи и фрукты, которые сами выращивали.

Сестра написала мне, что они обеспокоены, и когда за неделю до его гибели мы разговаривали по телефону, она сказала, что Рори перестал получать положенные ему деньги. Конечно, я никак не могла подумать, что это как-то связано с вашим двоюродным дедом Дунканом Маккрэгганом. До тех пор пока я не приехала в Скейг присматривать за детьми, у меня не было ни малейшего представления о том, откуда и почему Рори получал деньги. Когда я начала прибираться в доме, в ящике его письменного стола я нашла конверт с надписью «Секретно». Я подумала, почему бы не заглянуть в него, и то, что я в нем обнаружила, просто поразило меня.

Мойда на мгновение умолкла, и Иэн задал вопрос:

— Простите за любопытство, у мужа вашей сестры были родственники?

— Тогда я никого не знала, — ответила Мойда. — Конечно, я хорошо знала его отца. Он получил серьезное ранение во время Первой мировой войны. Был полупарализован, и все думали, что после этого он проживет лишь несколько лет. На самом же деле он умер три года назад.

— Понятно, — сказал Иэн. — Значит, вы открыли секретные документы.

— Да, открыла, — ответила девушка. — И прежде всего я выяснила, что раз в три месяца он получал деньги, общей суммой тысячу фунтов в год, от вашего двоюродного деда Дункана.

— Чеком? — осведомился Иэн.

Мойда отрицательно покачала головой:

— Нет, наличными. Но каждый раз, получая их, Рори записывал: «Получено от Дункана Маккрэггана».

— Ясно, — произнес Иэн. — Продолжайте.

— Конечно, это озадачило меня, но потом я нашла в этом же конверте связку старых, выцветших писем. Они были написаны в 1894 году вашим дедушкой, Ангусом Маккрэгганом, дочери лавочника в Броре, Уле Хольм. Из писем не ясно, как они встретились, но очевидно, что ваш дед был безумно в нее влюблен.

Первые письма свидетельствуют лишь о глубокой привязанности; в них говорится о том, что нужно выбрать такое место для встречи, где бы их никто не увидел. Затем письма становятся все более пылкими. Очевидно, Ангус Маккрэгган очень боится потерять Улу и умоляет девушку доказать свои чувства, уехав с ним в Глазго или в Эдинбург.

Он пишет, что боится сообщить отцу о их любви, и предлагает втайне обвенчаться. Как только они станут мужем и женой, клану Маккрэгганов придется признать ее.

В этом ключе написано много писем, и затем Ула Хольм, вероятно, согласилась на предложение вашего деда, потому что в следующем письме он выражает восторг по поводу ее согласия. Он обещает быть в назначенном месте в девять часов вечера.

Следующие письма адресованы в Глазго. Очевидно, Ула теперь живет там, а Ангус Маккрэгган — дома, и, главное, он не сказал родителям, что тайно вступил в брак.

Через полгода он пишет вновь. Она ожидает ребенка. Он умоляет ее беречь себя и обещает приехать к ней в следующий понедельник. После этого есть лишь одно письмо. Это написанная карандашом записка, в которой говорится:

«Возлюбленная, наш друг только что сообщил мне замечательную новость. У нас родился сын. Мне просто не верится. Мы назовем его Малкольм. Я приеду послезавтра. Помни, я просто боготворю тебя».

Мойда замолчала. Выученные наизусть слова были такими трогательными, когда она произносила их своим тихим голосом. На лицо девушки падали отблески огня в камине, придавая ей неземную красоту.

— А что произошло потом? — спросил Иэн и почувствовал, что его голос прозвучал немного странно.

— Писем больше нет, — ответила Мойда. — Последующую картину я восстановила на основании того, что мне время от времени рассказывал сам Малкольм Хольм. Помню, он говорил, что его мать умерла через три дня после родов. Позже он часто рассказывал о своем одиноком детстве. Его вырастили люди, которых он называл «тетя» и «дядя», но на самом деле они не приходились ему родственниками. В 1917 году он женился, а через год был ранен в битве при Пассчендэле.

Жена бросила его, когда их сыну, Рори, было десять лет. Вскоре после этого Малкольм Хольм с сыном приехали в Скейг, и ваш двоюродный дед Дункан выделил для них дом за чисто символическую плату в пять фунтов в год.

— По крайней мере это очень любезно с его стороны, — решил Иэн.

— Это была часть «денег за молчание», которые, очевидно, выплачивались сыну Улы Хольм, чтобы он не претендовал на свое законное место в семействе Маккрэгганов, — быстро ответила Мойда.

— Деньги за молчание?

— А что же еще? — уверенно произнесла девушка. — Я не поленилась изучить генеалогическое древо Маккрэгганов и нашла дату женитьбы вашего деда. Из писем мы знаем, что в 1895 году он женился на Уле Хольм. В тот же год родился Малкольм. В 1897 году ваш дедушка женился на Элизабет, дочери герцога Аркрэ. Через год на свет появился ваш отец, чей единственный сын — вы. Вы считаете, что Скейг по праву наследования должен отойти вам, но я собираюсь доказать, что именно Хэмиш, правнук вашего деда, — глава клана и законный владелец замка.

— В любом случае Скейг завещан мне, — заявил Иэн.

— Вы внимательно читали завещание? — поинтересовалась Мойда.

— Оно лежит среди моих бумаг, — ответил Иэн.

— Я видела копию в офисе мистера Скотта, — сказала Мойда. — Ваш двоюродный дед оставил замок и поместье «моему внучатому племяннику и законному наследнику — главе клана Маккрэгганов». Он, видимо, ожидал, что в один прекрасный день справедливость восторжествует и его второй внучатый племянник, Рори, отпрыск вашего деда от первого брака, станет законным наследником.

На мгновение Иэн задумался.

— А вы точно уверены, что брак был зарегистрирован? — наконец осведомился он. — У вас нет свидетельства.

— Нет, но вы забыли, что в те времена в Шотландии считалось, что если мужчина и женщина жили вместе как супруги и при свидетелях заявляли, что они женаты, их брак признавался законным.