Джулия Фэнтон - «Голубые Орхидеи»

Группа мужчин оживилась от приятного волнения, когда Сай подвел ее и стал знакомить с финансистами.

— Леди и джентльмены, — сказал Сай, выходя вперед, — мне не хотелось бы вас прерывать, но я попрошу вас занять свои места. А теперь я представлю вам женщину, чья красота наэлектризовала всю страну, обладательницу легендарного голоса — несравненную Валентину!

Заканчивая вторую балладу, Валентина уже поняла, что прослушивание обернулось полной катастрофой. Исполнение перед финансистами выглядело как репетиция — некоторые слова она пропустила, несколько строф совершенно забыла, так что пианисту пришлось прервать игру.

Бросив взгляд на Майка Даффи, Валентина увидела абсолютно лишенное выражения лицо. Она почувствовала, как слезы подступают к глазам, но заставила себя продолжать.

Когда последняя нота замерла, она отошла от микрофона под звуки вежливых аплодисментов. По дороге к дверям Майк догнал ее.

— Вэл, не уходи, мы должны поговорить.

— Я провалилась, не так ли? — сдавленным голосом спросила она.

— Послушай, пожалуй, мы слишком быстро и слишком усердно взялись за дело. Почему бы тебе не вернуться в Лос-Анджелес, погреться на солнышке, может позаниматься немного с преподавателем, чтобы снова обрести контроль над высокими нотами, а? Тем временем я продолжу поиски чего-нибудь подходящего для тебя, но не так скоро, хорошо?

— Хорошо, — уныло согласилась она.

Спотыкаясь, она брела по тротуару, ощущая новую волну головокружения от таблетки. Ее захлестывало презрение к себе. Эти таблетки затуманили ее мозг, из-за них она забыла слова. Вот дерьмо. Она ненавидела их и ненавидела себя.

Валентина собиралась походить по магазинам после прослушивания и выехать на следующее утро, но вместо этого бросилась в отель, упаковала вещи и позвонила в «Америкэн эйрлайнс», чтобы заказать билет на первый же рейс до Лос-Анджелеса.

К десяти часам того же вечера в полном смятении она приближалась к своей подъездной аллее. С помощью дистанционного управления открыла кованые железные ворота и, паркуя машину на обычное место, увидела, что BMW Пола стоит там же. Дом сиял огнями.

— Пол! Пол! Дорогой!

Она бросила сумочку на стол и поспешила через гостиную к спальне. В этой комнате тоже горел свет, но она была пуста. Наверное, он плавает, решила она. Может, и ей стоит присоединиться к нему. Вот будет замечательное возвращение домой! Ей так необходимы упражнения после того, как она несколько часов просидела без движения в самолете.

Она начала было раздеваться, но внезапно остановилась, увидев женскую одежду, скомканную на стуле, — черная блузка-топ, вылинявшие джинсы с параллельными рядами модных прорезей. На полу валялись маленькие ярко-розовые трусики-бикини и пара черных кожаных мотоциклетных сапожек.

Не ее. Она никогда в жизни не носила мотоциклетных сапожек. Не носила она и джинсы с прорезями.

С сердцем, подступившим к горлу, Валентина направилась к раздвижной двери, ведущей к бассейну. Выйдя в выложенный кирпичом внутренний дворик, она вгляделась через толщу тропических кустарников.

Пол и Анни Йорк.

Волосы актрисы влажным потоком струились на ее округлую силиконовую грудь, а кожа матово поблескивала на свету. Пол крепко сжимал Анни, помогая ей двигаться в такт с толчками его бедер.

В немом ужасе Валентина смотрела, как Пол откинул голову назад, содрогаясь от оргазма. Она слышала его стоны — такие же стоны он издавал, когда занимался любовью с нею.

Валентина, спотыкаясь, бросилась в спальню, отчаянно желая выбраться отсюда. Она выбежала из дома, кинулась к гаражу, вскочила в машину и дала задний ход, так что шины громко заскрежетали.

— Это ничего не значит, всего лишь единичный инцидент… случайность, — сказал ей Пол, когда Валентина вернулась позже, изнуренная многочасовой ездой.

— Случайность? Как такое может быть случайностью?

— Вэл, почему ты так злишься из-за этого? Я же говорил тебе, Анни всего лишь…

— Ты трахал ее для того, чтобы преуспеть, не так ли? Да ты просто грязный развратник!

— Ты называешь своего мужа грязным развратником? Когда сама и ночи не можешь провести без того, чтобы не наглотаться таблеток?

— Таблеток, которые ты мне давал… буквально заставлял меня принимать их.

— Мы больше не занимаемся любовью, Вэл, или ты даже не заметила этого? А когда занимаемся, ты мечтаешь об этом болване Ките Ленарде! И если я получил немного сочувствия у кого-то еще, как ты можешь осуждать меня?

— Как ты смеешь? — закричала она, вскакивая из-за стола, и ее спину пронзила вспышка боли. — Ты оправдываешь себя, сваливая на меня вину за все происшедшее?

— Если ботинок подходит — носи его, — с раздражением бросил Пол. — А теперь, если не возражаешь, я должен немного поспать. В конце концов, одному из нас нужно завтра работать.

Валентина провела ночь, приняв четыре таблетки. Она лежала рядом с Полом, зажав рот рукой, чтобы удержать рыдания. Теперь она расплачивалась за то, что вышла замуж за человека, которого едва ли любила.

На следующий день у Валентины была назначена встреча с доктором Фелдманом.

— Ну, Валентина, как вы себя сегодня чувствуете? — с улыбкой спросил доктор Фелдман, входя в комнату для осмотров.

— Ужасно, — ответила Валентина.

— Сильно болит?

— Да, но не в этом дело… Я хочу сказать, боль есть, но я… — Она скомкала уголок бумажной салфетки и вытерла слезы. — Наркотики… Меня как будто поймали на крючок этими таблетками, — наконец, выговорила она. — Талвин, перкодан, транксин, валиум.

— Поймали на крючок?

— Пол дает их мне.

— Понимаю, — вспышка гнева промелькнула по лицу Фелдмана, но быстро сменилась привычным профессионально-спокойным выражением. Он сел на табурет и задумчиво посмотрел на нее.

— Хорошо, давайте проведем полное обследование, а потом поговорим в моем кабинете.

— Б-беременна? — запинаясь, воскликнула Валентина. Она с изумлением смотрела на доктора Фелдмана, отделенного от нее большим столом орехового дерева. — Беременна! Но этого не может быть. Мы пользовались противозачаточными средствами.

— Полагаю, вы на втором месяце, вам следует немедленно посетить акушера. Но меня больше всего беспокоит то, что вы принимали большие дозы сильнодействующих лекарств.

— О Боже.

— Вам необходимо срочно показаться специалисту, и нужно что-то предпринять, чтобы вы немедленно отказались от наркотиков. Я дам вам номер телефона клиники Медоуз в Прескотте в Аризоне.

— Боже, — раскачиваясь, повторяла Валентина. — Что, если наркотики причинили вред ребенку? Она понесет на себе всю тяжесть вины, она будет винить себя всю оставшуюся жизнь.

— Валентина! Ляг прямо, и тогда кровь прильет к голове, — услышала она откуда-то издалека голос доктора Фелдмана. Раздался звонок. В кабинет быстро вошла медсестра и помогла ей лечь на кушетку. Ее пальцы стали проворно растирать руки Валентины.

— Я не могу, — тихо плакала Валентина, — не могу иметь ребенка. Я не могу. Не могу.

— Вы хотите, чтобы я позвонила вашему мужу? — осведомилась молодая сестра.

— Нет! — рыдала Валентина. — Пожалуйста, нет! Я должна подумать. Пожалуйста.

Она вошла в дом, радуясь тому, что Пола нет. Прошла в спальню, затем в ванную и прошла прямо к полке, где хранила запас лекарств. Шесть пузырьков и рецепты, гарантирующие нескончаемые запасы. Ее охватило отвращение.

Что она сделала своему невинному нерожденному ребенку? Что они наделали?

Всхлипывая, Валентина высыпала содержимое пузырьков, разорвала рецепты на мелкие клочки и спустила их в унитаз, выбрасывая вместе с ними пять месяцев своей жизни.

— Я не думала, что так получится, — сказала она крошечному плоду внутри себя. — Пожалуйста, пожалуйста, пусть все будет в порядке с тобой.

Наконец, вся дрожа, она подошла к телефону и набрала номер клиники Медоуз.

Нью-Йорк. 1990

Снова наступило лето, и кондиционеры в здании Нью-Йоркского университета не работали, как обычно случалось, когда город страдал от традиционного для жаркой погоды уменьшения подачи электроэнергии.

Орхидея вбежала в класс и плюхнулась на свое обычное место в четвертом ряду, бросив на пол портфель, в котором лежал начатый ею новый сценарий. Она снова проспала и теперь запыхалась и вспотела.

— Ну, наконец-то вы соблаговолили почтить нас своим присутствием, мисс Ледерер, — проворчал преподаватель.

— Я забыла завести будильник.

— Пора бы вступить в мир взрослых, мисс Ледерер. Я не высоко оцениваю незаинтересованных людей.

— Я заинтересована, — запротестовала она, и в классе захихикали.

Заерзав на жесткой деревянной скамье, она подумала о том, что при всем сарказме Мойши Силвермана его курс драматургии — единственная стоящая вещь в ее жизни. Время для нее, словно ударившись о глухую стену, остановилось, когда Морт Рубик уволил ее, потому что она не смогла доставить ему Валентины. Она пробовалась на несколько эпизодических ролей и получила роль с десятью репликами во внебродвейской постановке, сошедшей со сцены после двух представлений.

Затем последовал ряд временных работ, дерьмовых с ее точки зрения. Она знала, что никогда не будет голодать, так как все еще получала авторские гонорары, начисляемые с каждого повторного выпуска альбомов «Голубых Орхидей», да и папа Эдгар всегда готов помочь. Но дело было в принципе.

Нет нее настоящего места в мире — вот в чем проблема. И все вокруг выражали абсолютное безразличие к тому, появится ли где-нибудь Орхидея Ледерер или нет. Мысль об этом разъедала ее внутренности, как раковая опухоль.

Она хотела снова каким-либо способом стать звездой. И это — единственная мечта, которая поддерживала в ней жизнь в эти дни… и еще ее ненависть к Вэл.

До нее вдруг дошло, что преподаватель сейчас критикует сцены, которые она принесла для классного обсуждения.

— «Доктор Живаго», гм… Небольшой современный римейк. Не кажется ли вам, что вы слишком честолюбивы?

Класс захихикал, когда Силверман избрал ее мишенью для сегодняшних насмешек.

— Нет, не кажется, — возразила Орхидея. Она перечитала роман Пастернака и снова влюбилась в него.

— Вам понадобится тысячный состав, не говоря уже о Джулии Кристи и Омаре Шарифе. Да, как я уже говорил, пьесу с четырьмя или шестью действующими лицами легче осуществить с небольшой театральной труппой, чем занимать бесчисленную массу танцовщиков, вскидывающих ноги. Кроме того, милочка, уже давно был поставлен фильм. А теперь он заснят на видео и обрел ангельские крылья.

Класс снова засмеялся.

— Я считаю, из этого материала может получиться замечательный мюзикл, — настаивала Орхидея, — и вы бы согласились, если бы сели и прочли его, вместо того чтобы использовать его как мишень для своих не слишком удачных острот. Он несравнимо лучше, чем «Билокси Пикэйюн» или какие-то еще старые газеты, в которых вы вели колонку.

— Тише, — пробормотал сидящий сзади парень, но Силверман продолжал ухмыляться.

— Хорошо, — сказал он, разглядывая выставленные напоказ ноги Орхидеи. — Подойдите ко мне в понедельник после занятий, мисс Ледерер. Я скажу все, что думаю, и не стану щадить ваших чувств. Дни моего былого южного рыцарства давно миновали.

На следующей неделе за спагетти в маленьком итальянском ресторанчике Мойша Силверман отбросил свой привычный сарказм.

— Знаешь, солнышко, актеры на Бродвее будут готовы убить друг друга, чтобы заполучить такие роли, но, конечно, трудность заключается в том, что это будет очень дорогая постановка, — добавил он более пессимистичным тоном, — три, четыре миллиона, по крайней мере, а может и больше, в зависимости от актерского состава.

— Но он хороший? — настойчиво спросила она.

— Хороший? Наверное, я недостаточно ясно выразился. Он просто фантастический! Я покажу его кое-кому из знакомых. Посмотрим, что они скажут.

Орхидея заставила себя выпрямиться и сделала глубокий вдох. Слишком часто ей приходилось разочаровываться.

В самолете, летящем в Лос-Анджелес, куда направлялась Орхидея, чтобы ненадолго навестить родителей, она нашла номер «Ньюсуик» в кармашке своего сиденья. Просматривая его, она прочла статью об аресте короля наркобизнеса Хорхе Луиса Очои за провоз в Соединенные Штаты пятидесяти восьми тонн кокаина.

«Мы намерены остановить поток кокаина, ввозимого в Соединенные Штаты, — цитировались слова сенатора Чарлза Уиллингема, — я посвящу этой цели всю оставшуюся жизнь».