— С ней все в порядке, — заверила ее няня. — Жар немного спал и продолжает спадать. Кризис миновал.

— Вы оботрете ее мокрой губкой, если снова начнется жар? И позвоните мне тотчас же. В любое время.

— Конечно, мисс Ледерер. Пожалуйста, не беспокойтесь.

Валентина медленно повесила трубку и поспешила в артистическую, где собрались двадцать два актера и статисты, все измученные после генеральной репетиции.

— Наконец-то пожаловала королева, — саркастически бросила Орхидея.

— Извините меня… извините, — бормотала Валентина, пробираясь между вытянутых ног. Кит тепло улыбнулся ей и похлопал по сиденью рядом с собой. Она уселась там, пытаясь подавить обиду, причиненную сарказмом Орхидеи. Пора ей посмотреть правде в глаза — они теперь настоящие враги. Орхидея ненавидит ее, и Валентина жалела, что не может чувствовать того же. Наверное, тогда ей было бы легче.

— С Кристой все в порядке? — шепотом спросил Кит.

— Слава Богу, жар у нее спадает. И она выпила немного апельсинового соку.

Он сжал ей руку.

Валентина посмотрела по сторонам. Актеры работали сверхурочно, усваивая множество измененных в последнюю минуту реплик, стихов, и теперь выглядели усталыми и раздраженными от предпремьерной нервозности. Патрик Суэйзи, сидевший рядом с элегантной Вайноной Райдер, зевал. Джина побледнела от волнения. А рядом на нее кровожадно поглядывала Беттина.

— Вы превосходные актеры, самые лучшие, — хвалил собравшихся Пит Мадзини, накачивая их перед выступлением. — Каждый из вас — звезда, и завтра вечером мы докажем это.

На нем был черный кашемировый пиджак и белый шелковый аскотский галстук, высоко обхватывающий шею.

— Мы здесь в Бостоне для того, чтобы «отбросить накладки», как говорите вы, американцы. Кит и я будем среди публики и прислушаемся к мнению, хорошему и плохому.

Мадзини продолжал критиковать сделанные ими ошибки и анализировать те части, где, как он считал, постановка нуждалась в доработке. Валентина сначала слушала внимательно, потом ее мысли стали уноситься течением куда-то в сторону. Мадзини выглядел усталым, словно находился под каким-то тяжким гнетом. Пока режиссер говорил, он постоянно поднимал правую руку к шее и нервно теребил галстук.

В последнюю неделю он, невзирая на жару, каждый день надевал аскотский галстук или свитер с высоким воротником.

Другие руководители постановки тоже коротко выступили, и собрание закончилось.

Валентина решила вернуться в отель и позвонить снова няне, чтобы узнать о состоянии ребенка.

— Вэл, останься на минутку, — позвал Мадзини, когда она собиралась выйти.

В опустевшей артистической Мадзини налил им черного кофе. Когда он подавал ей чашку, его галстук сдвинулся, и она увидела ужасный красный кровоподтек.

— Что у тебя с шеей?

Режиссер вспыхнул.

— Это… а, моя новая подружка. Она очень-очень темпераментная.

— Да? В таком случае, я надеюсь, что она никогда не рассердится на тебя по-настоящему, — сказала Валентина, на самом деле не поверив ему. — О чем ты хотел поговорить со мной?

Полчаса спустя после того, как они обсудили последние изменения в интерпретации ее роли, Валентина наняла такси и, погрузившись в раздумья, поехала в отель. Когда в точности Мадзини начал носить аскотские галстуки и свитера с высоким воротом? Не тогда ли, когда Беттина уволила Джину и вскоре взяла назад, по настоянию Мадзини?

Валентина разделась, бросив одежду прямо на провод, ведущий к телефону на тумбочке у кровати. Она снова набрала нью-йоркский номер. Няня ответила сразу и минут десять уверяла Валентину, что с Кристой все в порядке.

Наконец, она повесила трубку и направилась в душ. Тревожные мысли снова вернулись к ней. Кровоподтеки на шее Мадзини, Джину увольняют и снова возвращают… Шумное негодование Беттины.

«Даже Михаил», — внезапно подумала она. Ее брат проявлял большой интерес к постановке и раз шесть или семь просил у нее пропуск, чтобы посетить репетиции. «Михаил же из КГБ», — эта мысль, словно молот, внезапно ударила ее.

Она покачала головой, пытаясь избавиться от таких безумных мыслей. Боже, ее предпремьерное нервное возбуждение на этот раз похоже на сумасшествие. Ей везде чудятся международные тайные происки.

Она шагнула в роскошный душ и предалась приятному массажу острых, как иголки, струй.

Шум за дверью ее смертельно напутал. Вскрикнув от страха, Валентина подскочила и ударилась бедром о ручку душа, закричав от боли.

— Вэл, Боже, что ты так разнервничалась? Извини, я не хотел тебя пугать.

Посреди наполненной паром ванной стоял Кит. На нем были только белые жокейские шорты.

— Кит, ты напугал меня до полусмерти!

— Детка, детка, — пробормотал он, прижимая к груди ее влажное тело. — Извини.

— Боже…

Вода все еще текла из душа. Валентина обхватила Кита руками, пытаясь спрятаться за его спокойную надежность.

— Может, я сошла с ума? Но у меня такое чувство… Эти сны, которые я постоянно вижу о ружьях и нападениях… А теперь у Мадзини такой страшный сине-черный след на шее, и эта таинственная женщина из службы безопасности в Нью-Йорке, которая так странно смотрела на меня.

Кит засмеялся.

— Ну, милая, она, возможно, всего лишь испытывает перед тобой благоговейный трепет и все пытается набраться храбрости, чтобы попросить автограф. Я даже не обратил на нее внимания. А что касается Мадзини, может, он просто упал, кто знает?

— Нет, — возразила она. — Это след не от падения. Он проходит вокруг всей шеи, точно как от…

Но Кит уткнулся лицом в ее влажную шею и стал целовать теплые капли воды с кожи. Валентина затаила дыхание. Застонав, она выгнула бедра, прижимаясь к его ногам, и потянулась к поясу его шорт.

Когда затих последний трепет наслаждения, Кит выключил теплую воду, поднял ее и завернул в белое махровое полотенце. Как богиню, он отнес ее на руках в спальню и уложил в постель, ее влажные волосы рассыпались по подушке.

— Моя речная нимфа, — бормотал он. — Моя любовь. Я обожаю тебя, Вэл. Я даже не могу передать, как сильно люблю тебя.

Они лежали, сливаясь в поцелуях, обещавших снова перерасти в близость. Валентина прижалась к его груди, совершенно позабыв свои тревожные мысли.

Однако час спустя, когда они поднялись, чтобы перекусить, беспокойство вернулось к ней. Протянув руку за бутылкой минеральной воды, Валентина увидела заголовки в финансовом разделе «Нью-Йорк таймс», лежавшей на столе.

БРОДВЕЙСКИЕ ИНВЕСТОРЫ СТАНОВЯТСЯ ОСТОРОЖНЫМИ.

— Кит? — спросила она, склоняясь над газетой. — Что значит «осторожными»?

— О, это всего лишь один из тех бессмысленных пасквилей, которые печатают, когда нет никаких новостей получше, — небрежно ответил он. — И не потому, что хотят надуть читателей, а просто заполнить место.

Кит упоминался там как инвестор, уже потерявший два с половиной миллиона долларов на своей последней постановке, а теперь был на грани того, чтобы потерять еще полтора миллиона, если «Доктор Живаго» провалится.

Она дважды прочла статью, и сердце ее упало. Она знала, что средства Кита были вложены в основном в торговые центры и недвижимость. Бродвей для него всегда был развлечением, творческим способом вложить деньги и получить прибыль. Теперь финансовый климат стал ненадежным, и, если постановка не пойдет, у него возникнут серьезные трудности.

— Отложи ее, дорогая, — сказал он, целуя ее в лоб. — Газеты всегда преувеличивают, ты же знаешь.

— Но, Кит…

— Со мной все в порядке, честно.

Она сменила тему разговора, но мысли продолжали возвращаться к неожиданной новости. Киту необходим хит так же сильно, как и ей, хотя и по другим причинам.

«Пожалуйста, — взмолилась она. — Пусть в Бостоне полюбят нас, тогда мы сможем добиться сокрушительного успеха в Нью-Йорке».


В Вашингтоне Михаил взял такси до здания ФБР на Пенсильвания — авеню.

Двадцать минут спустя его вводил в офис помощник заместителя директора Херб Каннелл. Михаил подозревал, что должность Каннелла была ширмой. На самом деле его работа, возможно, была более тайной, как и в КГБ.

— Хорошо, но мне нужно как-то установить вашу личность, — произнес Каннелл после того, как Михаил рассказал ему, кто он и чего хочет.

Михаил показал ему советский паспорт с визой и подождал, пока Каннелл детально рассматривал их, опасаясь подделки.

— Так говорите, что вы из КГБ?

— Да.

Каннелл задал несколько проверяющих вопросов о структуре и иерархии КГБ, о которых мог знать только посвященный человек. Выяснив, с какой целью Михаил хочет сотрудничать с Бюро, он стал зондировать дальше.

— У вас есть точные сведения о предстоящем нападении на Уиллингема?

— Да. Мы получили их из Кубы. Покушение будет осуществлено скоро и публично. Контракт на убийство заключили колумбийцы.

— Вам придется подождать, пока я все это проверю, — сказал Каннелл. — За столом секретаря есть приемная, вы можете подождать там, мистер Сандовский. Потом мы обсудим все в деталях.

Его заставили ждать больше часа. Перелистывая старые выпуски стенограмм заседаний Конгресса, Михаил пытался подавить свое нетерпение. Он понимал, что огромный бюрократический аппарат действовал здесь так же медленно, как и в КГБ. Каннелл, безусловно, позвонит в ЦРУ — проверит его по компьютеру и прочим секретным файлам.

Наконец его снова позвали в кабинет Каннелла.

Сотрудник ФБР сидел за чашкой кофе.

— С удостоверением личности все в порядке… но что касается вашего дезертирства — это другой вопрос. Если вы не хотите возвращаться, мы окажем вам содействие, но в свою очередь попросим у вас помощи. Мы хотим получить от вас намного больше, чем просто информацию. Нам необходимо, чтобы вы сообщили нам все, что знаете о возможном покушении, а также вошли в состав нашей команды. Вы поможете нам во всем, не исключено, что вам придется рисковать собственной жизнью. Позже, если у нас все получится, вы предоставите другие интересующие нас сведения, а затем мы поможем вам получить новые документы здесь, в Соединенных Штатах.

Михаил холодно кивнул.

— Согласен. Я имел доступ в КГБ к досье международных убийц, возможно, вы не обладаете такой информацией.

Проблеск интереса зажегся в бесцветных глазах Каннелла. Его рука сжала чашку.

— Нам хотелось бы знать как можно больше.


Аранья прилетела в Бостон за несколько дней до приезда актеров и вошла в обслуживающий персонал театра «Уилбер». За день до премьеры она покинула театр, переоделась в «Макдональдсе», выбросив свою униформу в мусорное ведро. Вернувшись в комнату отеля, она долго смеялась про себя, думая о муже. Наверное, он сейчас с любовницей. Все мужчины estupidos [27].

Ее наслаждения намного лучше любого любовника.

Она достала чемодан, который взяла на автобусной станции, и принялась проверять содержимое, просматривая одну вещь за другой. Черный смокинг, пальто со специально вшитым внутренним карманом для небольшого легкого оружия, седой мужской парик, зубные протезы, театральный грим, пластический каучук, чтобы изменить лицо. И само оружие — полуавтоматическое бельгийского производства. Чудо совершенства!

Ее руки ласкали прекрасное шелковистое дуло, гладили его, как если бы это был фаллос.

Планы на завтра были предельно просты. Она придет на премьеру, одетая как неопределенного вида пожилой мужчина, постоянный посетитель театра, сядет в следующем за сенатором ряду и дождется перерыва, когда люди станут подниматься с сидений. В неразберихе она сможет застрелить Уиллингема и ближайших к нему охранников. Благодаря глушителю, выстрелы прозвучат не громче, чем щелчки пальцев.

Пройдет несколько секунд, прежде чем кто-нибудь прореагирует. К этому времени она уже будет в проходе. Бросит на пол пластмассового паука — небольшая визитная карточка ее удовлетворенного тщеславия. Затем смешается с взволнованными зрителями, столпившимися у боковых выходов, и выскользнет на улицу. Позже в какой-нибудь закусочной вернет себе женское обличье — это займет всего несколько секунд. Она уже заказала на следующий день билет до Майами на американский рейс, затем — до Рио на Пан Ам и домой.


Джина в комнате отеля, держась за край стола, словно за перекладину, повторяла упражнения и одновременно говорила по телефону с Чарли.

Сенатор Уиллингем только что сообщил ей, что ему, видимо, придется возглавить чрезвычайное заседание Подкомиссии Национального комитета безопасности.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Чарли, — взмолилась она. — Неужели ты позволишь заседанию комиссии помешать тебе приехать в Бостон? Ты мне так нужен здесь. Беттина ненавидит меня, ищет любой предлог, чтобы снова уволить. Думаю, если ты будешь здесь, она не посмеет.