– Вы его бросили?

– Почему вы так думаете? – она кокетливо поднимает брови.

– Только молодые и красивые кавалерами разбрасываются.

– Это как сказать, – смеется она, – сколько мне лет, по-вашему?

Я вглядываюсь в ее лицо – немного несвежее, но скорее усталое, чем постаревшее.

– Двадцать три, – говорю я.

– Угадали, – немного удивляется она. – Вы где так научились хорошо возраст определять?

Она надевает очки, кажется, я заинтересовал ее настолько, чтобы разглядеть меня как следует. Она почему-то начинает снизу, рассматривая мои туфли, потом поднимает взгляд, пиджак слегка топорщится и теснит в груди, но я не успеваю смутиться, потому что она уже смотрит мне прямо в глаза.

– А я много чего умею, – говорю я пошлую фразу, – могу тебе показать.

Я предоставляю ей последнюю возможность встать и уйти, возможно, залепив мне пощечину. Нельзя просто встать и убежать, если успел посмотреть человеку в глаза. Для этого должен быть повод. И я охотно его предоставляю.

Но она смеется. Моя Мышка очень непосредственна.

– Мы уже на ты? – уточняет она.

– Конечно, – я так обрадован, что принимаюсь ковать железо, пока горячо. – Приглашаю тебя в гости. Здесь как раз мой автобус останавливается. Доезжаем до кольца, а там немного пройтись, и мой дом.

– Ты за городом живешь? – уточняет она. – В частном доме? Большом?

– Я живу на горе, почти на облаке.

– Ой, надо же, – улыбается она. – Наверное, стоит поехать. Давно мечтала побывать в горах!

V

Мой автобус подъезжает, как всегда вовремя, это кольцевой маршрут, задуманный для встреч и разлук. Я усаживаю Мышку на свободное место, она вертит головой и прижимает к груди букет. Я возвышаюсь над ней (если горбуны могут над кем-то возвышаться!), вцепившись в поручень, чтобы не свалиться на повороте. Полы пиджака задираются, и я выгляжу встопорщенным, как воробей с переломанным хребтом, но Мышка улыбается мне ласково.

Мы доезжаем до кольца и бредем в гору, хотя я уже растерял пыл и не тяну на похитителя красавиц. Вид у меня не геройский: костюм измялся, я загребаю носками гравий и совсем согнулся, потому что устал держать спину прямо, пока соблазнял даму сладкими речами, а потом долго стоял в автобусе. Мне очень хочется выпить и повалиться на диван, забыв обо всем.

Мышка, наоборот, с каждым шагом словно наливается силой: ее лицо раскраснелось, глаза горят, она почти тащит меня за руку, что-то оживленно тараторя. Я слушаю вполуха, Мышка хвастается, обещая сварить обед чуть ли не из топора.

– У тебя еда какая-нибудь в доме есть? – спрашивает она, оборачиваясь ко мне и сверкая глазами.

– Не уверен, – отвечаю я.

– Не беда, чего-нибудь придумаем! – она встряхивает волосами, убегая вперед.

Войдя в дом, мы меняемся ролями. Мышка, оставив меня у порога, как застенчивого гостя, выходит на середину комнаты и, разводя руками, рассказывает, как переставить мебель.

– У тебя неудачно все расставлено, – говорит она. – Диван лучше пододвинуть к окну, стол сюда, а шкаф, – она распахивает створки, оглядывая пустые вешалки и скомканное белье внизу, – надо выбросить. Купишь новый, сейчас на мебельной фабрике распродажа, у меня там девочка знакомая работает.

Она не выпускает букет, вертя его в руках, как указку. Кажется, что она плетет веретено, опутывая меня сетью, несчастную горбатую рыбешку. Мышка улыбается, как радушная хозяйка, которая вот-вот взмахнет разделочным ножом, подав к столу мое филе.

Мы садимся за стол, я почти не участвую в приготовлениях, просто устало опускаюсь на табуретку, приваливаясь к стене, чтобы дать отдых ноющей спине. Я выглядываю в окно, где начал накрапывать дождик. Мои друзья, дед с внучком, мокнут под окном. Дождавшись, пока гостья отвернется, я тайком показываю на нее пальцем, дед с внучком вытягивают шеи, любопытные, потом дед показывает большой палец и внучок кивает. Одобрили!

Их одобрение придает мне сил, я расставляю тарелки, которые Мышка успела достать, порывшись в моем кухонном шкафу, набираю воды в чайник. Наморщив лобик, Мышка спрашивает что-то про вазу, которой у меня нет (откуда?), находит бутылку из-под водки (я еще не сделал главное признание) и засовывает в узкое горлышко букет. Она кромсает неподатливые стебли, ловко отхватывая ножом лишние побеги.

– А где ты работаешь? – спрашивает Мышка и, кажется, впервые, смотрит на меня не умильно, а озадаченно.

– У меня вторая группа инвалидности, – говорю я.

– Это рабочая? – сощурившись, уточняет девушка.

– Я и работаю, – признаюсь я. – Переплетчиком, в мастерской. Артель для инвалидов. Городская программа содействия.

Мышка смеется.

– Неужели кто-то еще читает бумажные книги?

Ожидая, пока закипит чайник, она ходит по комнате, заглядывая во все углы.

– А у тебя уютно! – хвалит она. – Дом маленький, зато место живописное!

Она подходит к окну.

– А почему пни во дворе стоят? Да еще разной высоты, сидеть неудобно. Их надо подпилить, а сверху положить доску – отличная скамейка получится.

Я спешу отвлечь ее.

– А что твой парень? Которого ты ждала? Пообещал и не приехал?

– Не совсем, – она ловко снимает чайник с огня. – Вообще-то, мы не договаривались встретиться. Но он каждый день возвращается с работы на этом автобусе. Я его караулю.

– Шпионка! – хихикнул я.

– Пусть не надеется, что отделался от меня, – Мышка поджала губы. – Я буду ходить, пока не поговорю с ним. Он мне за все ответит.

– За что?

– За все, – она вздергивает подбородок. – Никому не позволено сжирать чужую жизнь.

Разговор иссякает, и мы принимаемся за еду. Она действительно хорошо готовит, и соорудила из моих скудных запасов вполне приличную закуску, что поделаешь, я всю еду воспринимаю как закуску.

– Я его любила, – продолжает Мышка. – А он мне мозги пудрил, слова красивые говорил, он же поэт. Даже книжки издавал, правда, электронные, поэтому я удивилась, что переплетные мастерские есть. Выходит, ты тоже к литературе отношение имеешь.

Она облизывается, цепляя вилкой маринованный огурчик.

– Мне нравятся люди творческие, необычные. Художники, поэты или такие, как ты…

Она останавливается на полуслове, уставившись на меня, и понимает, что зарапортовалась. Но я не желаю пропускать ход и спрашиваю:

– Что же во мне необычного?

– Ну? – она мешкает, еще раз обводя глазами комнату, – ты живешь на горе!

– А твой поэт, – спрашиваю я, чтобы сменить тему. – На работу на автобусе ездит?

– Он по зову души поэт, – объясняет Мышка с набитым ртом. – Я к нему со всей душой. С открытым сердцем. А он – ни единого шага в мою сторону. Знаешь, как это называется? Игра в одни ворота. Даже подарок на день рождения не подарил. Я ему звонила, вразумляла, что нельзя так – попользоваться женщиной, а потом сбежать. А он трубку бросил и заблокировал везде, – девушка хмыкнула.

– Негодяй, – говорю я, устало закрыв глаза.

– Поэтому я его на остановке караулила. Хотела все высказать, в лицо. И завтра пойду. А если не дождусь, на работу к нему поеду. Спрошу на проходной, он электричеством занимается. Лампами на потолке. Жалко, что у него своего кабинета нет, монтер он. Придется на людях объясняться.

– Он на стремянку взберется и улизнет, – шучу я.

– Я за ним поднимусь, – Мышка улыбается, но глаза ее не смеются. – Я бегаю быстро. Вон как за тобой на гору взобралась!

Я смотрю на часы – фигурные стрелки в виде ножа и вилки вот-вот сомкнутся. Пытаясь разглядеть, что стоит на верхних полках, Мышка поднимается на цыпочки и вытягивает шею. Я вижу, как пульсирует синеватая жилка на ее горле.

– Я вообще-то пью, – говорю я хрипло.

– Сильно? – озабоченно спрашивает Мышка. Она успела убрать посуду со стола и теперь стоит у раковины, намыливая тарелку.

– Каждую неделю, – я запинаюсь. – По выходным просто в хлам. Бытовой алкоголизм.

– Раз в неделю – это ничего, – облегченно вздыхает Мышка, перебрасывая полотенце через плечо. – Не так страшно. – Она подходит, кладя руку мне на колено. – Это лечится. Можно закодироваться. У меня есть знакомый врач. Лучше сейчас, пока не отразилось на здоровье. Или… – она мнет мне руку, тревожно заглядывая в глаза. – Уже сказывается? Как у тебя с… этим делом? Нормально?

– С чем? – я вздрагиваю.

– Что ты как маленький! С чем, с чем. С сексом – вот с чем. Я предупреждаю, чтобы потом никаких отмазок.

Мышка гордо возвращается к раковине, я слышу, как струи воды бьют в дно сковороды. Я сижу, бессильно уронив руки, как готовый сдаться солдат, расстрелявший все боеприпасы.

VI

Сегодня днем я выбрал в саду подходящее место. Я копал, пока яма не стала глубокой, меня покроет с головой, а значит, обычной девушке будет по шею, этого достаточно.

Я сыграл роль обаятельного горбуна, и мышка сама прибежала ко мне. Ни о чем не подозревая, садится на задние лапки и поводит носиком. Я почесываю подбородок. Мышка повернулась спиной ко мне, начищая сковороду до блеска, сейчас удобный момент оглушить ее. Да, я должен ударить ее по голове. У горбунов сильные руки, я сжимаю и разжимаю кулаки, завистливо глядя на ее спину, ровную как стрела. Она вздрагивает и оборачивается, заметив мой пристальный взгляд.

– Ты чего? – спрашивает Мышка.

– Ничего, – отвечаю я.

Если я ударю ее, она рухнет на пол. Я обшарю сумочку, там должен быть телефон. Его надо подбросить в автобус, пусть катается по городу, это запутает следствие. Найти паспорт, какие-нибудь документы, если есть. Все это придется сжечь. Я разожгу огонь в миске и буду смотреть, как пламя сжирает гербовую бумагу. Но засиживаться нельзя, а то Мышка успеет прийти в себя. Не забыть про деньги. Они у нее наверняка есть, а мне пригодятся. Ведь ее придется кормить, пока она будет жить в моем саду, закопанная по шею, рядом с дедом и внучком.

Я представляю, как кладу ее на одеяло и волоку в сад. Дождь недавно закончился, земля влажная. Ее ноги оставляют след, который придется старательно утаптывать – две неглубокие борозды. Я туго обматываю Мышку скотчем, чтобы она не смогла пошевелиться. Когда я опускаю тело вниз, выясняется, что я ошибся с глубиной, и яма ей по грудь. Пока я забрасываю ее комьями земли, Мышка бессильно клонится в сторону, как свеча перед иконой, норовящая упасть, едва прошепчешь молитву.

Я утираю пот со лба и заклеиваю ей рот широкой полосой скотча. Я буду приходить к ней по вечерам и, отлепив ленту, кормить с ложки. Мышка должна прожить достаточно, чтобы я натешился. Она будет умолять отпустить ее, а я буду сидеть рядом, молча наливая себе стакан за стаканом, пока не рухну пьяный, чуть не сказал, к ее ногам. Но нет, к тому времени ее ноги давно сгниют в земле, а потом умрет и она в липком жару от заражения крови, устав дергаться и поникнув, как подаренный ей букет. Жирная земля, чавкая, сожрет ее плоть до костей. Я сладко жмурюсь.

– Вообще, мне завтра рано вставать, – говорю я. – На работу.

Мышка оборачивается.

– Ну и мужики пошли, – говорит она усмехаясь. – Не успеют привести, а уже тянут в постель. Я не такая.

Я встаю из-за стола, одергивая край клеенки:

– Конечно, я понимаю. Я провожу.

Лицо девушки становится напряженным, какое было на остановке, когда она караулила своего монтера-поэта. Сейчас набросится, я чую ее когтистую силу.

– Ладно, – вздыхает она. – Мы люди взрослые. Я знала, зачем шла. Ты мне понравился, честно. В тебе что-то есть. А горб… – она морщит лоб. – Можно исправить, если корсет носить. Ты все равно в клинику ляжешь, лечиться от алкоголизма, мы же договорились. Сам понимаешь, пьянки не вариант. Как я смогу на тебя рассчитывать, если ты пьешь? Вот ляжешь в клинику, заодно спину выпрямишь. Пока не работаешь, можно и в корсете походить. Не очень приятно, но потерпеть стоит.

Мышка достает из сумочки расческу и начинает прихорашиваться, глядя в зеркало. Обычно так делают перед уходом, но она, отложив расческу и вздохнув, начинает расстегивать кофточку.

– Мне это…, – я начинаю пятиться к дверям. – Знаешь, мне пора. Я пойду.

– Ты? Куда? – она, остолбенев, смотрит на меня, прижав ладони к груди.

Я с отчаянием выглядываю в окно, но мимо моего дома не проедет автобус. Меня некому спасти. Дед смотрит на меня сурово из-под нависших бровей, а внучок презрительно скривился. «Ну ты и лох», – читаю я на их лицах.

Я распахиваю дверь и выхожу на улицу, как был, в домашних тапках. Костюм, который я так и не снял, липнет к телу, и под мышками расползаются темные влажные пятна. Я иду к калитке, не оглядываясь и убыстряя шаг, почти бегу под гору.

Девушка выскакивает за мной, я слышу, как стукнула входная дверь. Я не захватил ключи. Наплевать, пусть остается открытой. У меня нечего брать – старые пни да яма во дворе зияет пустотой.

– Эй, ты чего? – кричит она. – Ты обиделся? Ты что, ненормальный? Постой!