Время бежит неумолимо, где-то за окном слышится звук клаксонов машин съезжающегося к дому народа, громкий смех соседей за тонкой стеной спальни, из гостиной доносится знакомая мелодия кинофильма… Все так обыденно и привычно для новогоднего вечера, что я вдруг, взявшись за ручку двери, теряю уверенность в себе. На слабый ничтожный миг, бросив нечаянный взгляд в сторону окна и уловив в нем свое отражение, вспоминаю, как однажды вот так же бежала на свидание, потеряв голову… и этой яркой вспышки памяти хватает, чтобы споткнуться о невидимый порог и ощутить предательскую слабость в ногах.

Я прислоняюсь лбом к деревянной панели двери и закрываю глаза, разом осознав, что почти изменила себе. Что нечаянно взбудораженная странным днем, вновь готова возродиться из серого пепла и лететь на огонь, даже понимая, что обратного пути нет.

Женя, успокойся. Все хорошо. Это не свидание. Люков не Виталик. Сегодня ты старше и сильнее, и главное, честнее перед собой. И еще ты помнишь: огонь – это больно, огонь – он для всех, не дай ему подобраться слишком близко.

Я выхожу из комнаты и подхожу к старенькому трюмо в коридоре. Выдвигаю верхний ящик комода и достаю сумочку-футляр с косметикой, принадлежащую мне. Кажется, я целую вечность не держала ее в руках. Подняв глаза, встречаю в зеркале отражение светловолосой девушки внимательным осторожным взглядом, внезапно усомнившись, что способна отыскать в нем нарочно позабытые черты яркой Евгении.

Ты справишься, Женя. Ты справишься. В конце концов, ты дала слово.

Поверхность пудры все так же фарфорово-бархатна. Не тронув грубо тона лица, я прохожусь широкой кистью с легкими крошками вдоль линии носа, лба, скул, подбородка… Отмечаю внутренние уголки глаз мерцающим жемчужным светом теней. Накладываю серые, глубоко-дымчатые пятнышки у внешних уголков век, в тон радужке, и тонкой кистью чуть обозначаю брови. Рука не подводит меня, тонкая черная стрелочка подводки ложится на верхнее веко просто идеально, ресницы под изогнутой щеткой туши послушно поднимаются вверх…. Я решаю не трогать скулы искусственным румянцем – последнее время мои щеки слишком часто горят от огня зимнего холода и смущения, я беру в руки светло-алую помаду и перехожу к губам.

Я крашу губы и не хочу смотреть на Люкова, тихо вышедшего из комнаты и замершего у стены за моей спиной. Мне почему-то кажется, что он не отводит глаз – как всегда от его прямого взгляда у меня горит затылок и сбивается дыхание, но я твердо намерена закончить начатое и последними штрихами, справившись с дрожью в пальцах, уверенно довершаю макияж.

Когда дело доходит до волос, я медленно провожу расческой по лежащим на плечах прядям и зачем-то прошу парня, чувствуя, что под его темным взглядом руки почти не послушны мне:

– Люков, отвернись.

Он не отворачивается, а просто опускает глаза – я это чувствую, но и этого мне достаточно, чтобы вернуть в руки уверенность и заколоть шпильками низко на затылке волнистый пучок волос.

* * *

Шелк мягко лежит на ее бедре, стекает по телу тончайшей волной, почти обнажая тайну. Куда больше обещая, чем скрывая. В платье открытая спина. Воробышек поднимает волосы, убирает их на плечо, и теперь я могу пересчитать каждый позвонок на ее тонкой шее. Никогда раньше, до встречи с этой девушкой, я не думал, что способен потерять контроль над дыханием от одного только вида полуобнаженной женской спины.

Помнится, в ночь моего возвращения от Шамана при виде домашнего Воробышек, мне пришла в голову мысль, что за ее руки можно сломать мир. Теперь я точно знаю: за такую женщину, как она, только за право прикоснуться к ее нежной коже в мужской ласке, можно погибнуть самому.

Она замирает, запутывает пальцы в золотые кудряшки и просит меня отвернуться, смущенно краснея под направленным на нее взглядом, но это выше моих сил, и из-под полуопущенных век я продолжаю наблюдать за ней. За моей неказистой серенькой птичкой, по мановению злых волшебников вдруг превратившейся в сказочную птицу ару.

Она вдевает в уши маленькие серьги-жемчужинки, поднимает с полки стеклянный флакон и наносит на кожу, там, где на шее бьется тонкая горячая жилка, каплю цветочных духов. Поворачивается и смотрит на меня, говорит негромко:

– Я готова, можем идти, Илья. Только записку своим черкну, хорошо? Я быстро!

Склоняется к трюмо и что-то коротко пишет. Выключает в гостиной свет. Когда она проходит мимо меня к раздвижному шкафу и подает куртку, я, как привязанный, шагаю за ней следом. Говорю, встав за спиной, перехватив за запястье руку с предлагаемым мне шарфом:

– Ты замерзнешь, Воробышек. На дворе зима. Оставь это.

Я помогаю девчонке надеть черное приталенное пальто с меховым воротником. Она тут же подпоясывает его поясом. Укутывает горло в длинный пушистый мех.

– Нет, – уверенно отвечает, обернувшись ко мне. – Не замерзну. Только не сегодня.

– Почему? – спрашиваю я. – Сегодня какой-то особенный для декабря вечер?

– Особенный, – соглашается птичка. Легко пожимает плечом. – Но причина не в том.

– В чем же?

– Просто у меня есть ты.

Видимо, в моих глазах отражается замешательство, потому что она уточняет с улыбкой, набрасывая на меня шарф:

– Личный сопровождающий с личным транспортом. Сегодня мне не страшен мороз.

Воробышек на секунду задерживает руки на моих плечах, расправляя подарок, смотрит в лицо, но вдруг, словно устыдившись своего прикосновения, отворачивается и отступает. Суетливо оглядывается в сторону настенной вешалки в поисках ключей и сумки.

– Пойдем, Илья, – приглашает меня покинуть квартиру, когда предметы оказываются в ее руках, и вежливо выпроваживает из семейного гнезда.

Шумная компания так и сидит у подъезда – гогоча и развлекаясь. Когда мы показываемся на пороге, молодежь встречает появление птички протяжным свистом, отдавая дань преобразившейся внешности девушки. Провожает взглядами семенящие по утоптанному снегу стройные ноги в туфельках, желает хорошего праздника и незабываемой ночи.

– Непременно. И вам того же, ребята! – вежливо отвечает птичка, махнув ладошкой, и вдруг спотыкается о негромкое и неуверенно-мужское, неожиданно прозвучавшее со стороны бокового тротуара:

– Женя?

Шаг Воробышек ломается, а лицо стремительно отворачивается от высокого худощавого незнакомца, окликнувшего ее. Интуитивно я успеваю протянуть девчонке руку, и она тут же находит ее. Впивается в мою ладонь непослушными пальцами, словно страшась на зыбком льду ухнуть в полынью, и прижимает к себе.

– Женя, постой! Подожди! Женя!

– Воробышек? – я приостанавливаюсь и поднимаю на девчонку бровь, озадаченный ее реакцией на, по всей видимости, знакомого человека. Но она умоляюще смотрит на меня, опускает взгляд куда-то под ноги и просит:

– Пожалуйста! Просто пойдем, Илья, прошу! Я не хочу с ним говорить, пожалуйста!

– Хорошо, успокойся, Воробышек. Как скажешь.

Я осторожно отнимаю от нее пальцы и обнимаю за плечи. Невозмутимо придвигаю птичку к своему боку и коротко, так, чтобы она не заметила, оглядываюсь на парня. В том месте, где он стоит, двор плохо освещен, но парень не дурак, едва его глаза находят мое лицо, он спотыкается и останавливается. Продолжает стоять, пока я усаживаю Воробышек в машину, завожу мотор и трогаюсь с места.

– Спасибо, Илья. Я не хотела. Так глупо.

– Пустое, Воробышек. Кто он?

– Никто. Больше никто. Просто чужой человек.

– Ясно.

– Это похоже на трусость?

– Это похоже на бегство. Может, расскажешь?

– Нет, – уверенно качает она головой. – Нет. Извини.

Она не хочет говорить, но разобраться в ее эмоциях не сложно. И в интонациях мужского голоса тоже. Он тот, кто до сих пор не равнодушен к ней. А вот она… не знаю. И почему вдруг страх?

Воробышек-Воробышек, что же ты еще таишь в себе?

Я втягиваю носом едва уловимый аромат духов, смотрю на притихшую девушку рядом и искренне сетую на себя:

– Жаль, птичка, что я не мастак травить анекдоты. Тебе бы сейчас не мешало расслабиться. Может, остановимся где-нибудь у кафе? Выпьешь кофе? Хочешь?

– Нет, спасибо, – осторожно улыбается она. – Поздно, Илья, не хочу заставлять твоего отца ждать. Не переживай. Знаешь, мне с тобой хорошо молчать. Правда.

Я удивленно оглядываюсь, а девчонка вдруг смущается:

– Я, кажется, что-то не то сказала, да?

– Напротив, Воробышек. Интересная версия моего обаяния, не слышал о себе ничего подобного. Обычно мое молчание загоняет девушек в тупик.

– Не меня. Прости, если разочаровала. Иногда молчание куда красноречивее слов.

Мы выезжаем из лабиринта высоток на проспект и едем в направлении границы города. Машина послушна, но давно не нова, печь и мотор работают на пределе, и в данный момент, когда я краем глаза вижу красивые женские ноги в тонких чулках и аккуратных туфельках, вдруг перестает удовлетворять меня. Не долго думая, я набираю в телефоне номер Бампера и говорю, откликнувшись на ворчливое: «Алло»:

– Рыжий, мне нужна твоя помощь. Прямо сейчас.

Он на секунду замолкает, а следом бормочет недовольно:

– А разве ты, Люк, от меня ее не получил в виде прилюдного бонуса еще вчера?

– Не зубоскаль, Рыжий, осерчаю, – замечаю я. – Кто виноват, что у меня реакция лучше, а харизма толще? Вини провидение, друг. Я старался быть аккуратным.

– Старался он… Иди ты, умник! От твоего старания у меня чуть челюсть не перекосило, – фыркает обиженно Бампер на мои слова, но по тону парня я понимаю, что вчерашняя обида забыта. – Слушай, – уже почти весело говорит он, – тут Марго в клубе треплется, будто Яшка у тебя вчерашнюю девчонку из-под носа увел, как Ирку. Правду говорит или брешет? Не верю я ей, больно мордаха у подруги кислая. Так как?

– Брешет, – зло ухмыляюсь я. Кто бы мог подумать, что Марго окажется так злопамятна и навязчива. А ведь предупреждал девушку, что наши встречи без обязательств.

– Черт, я так и думал, – уже откровенно ржет Бампер. – Ну, ты и придурок, Илюха. Развел баб вокруг себя, как пастух овец, вот они теперь и собачатся. Дуры. И что только в тебе находят? Харизма, как харизма. Подумаешь, размером больше.

– Поговори у меня, Рыжий. Без зубов останешься.

– Напугал. Колись уже, что хотел?

– Тачку мне подгони к Новотрипольскому шоссе – тридцать второй километр, прямо сейчас. Хочу обменять колеса.

– Твою новую?

– Да.

– Хорошо. Что, перед девчонкой выпендриться решил? Перед той малышкой, из супермаркета?

– Типа того.

– Зацепила, значит. Х-ха! Кто бы еще вчера сказал – до вечеринки в клубе, не поверил.

– Не твое дело, Рыжий. Сделаешь или нет?

– Ладно, жди. Сейчас буду.

Когда мы подъезжаем с Воробышком к означенному дорожному знаку – Бампер уже на месте. Я прошу удивленную птичку пересесть в белое дорогое авто и надежно пристегиваю ее ремнем.

– Заткнись, – говорю на слова друга: «Попал ты, Люк, смотрю». И незаметно от девчонки показываю парню кулак:

– А ты не смотри, Бампер, ты лучше нюхай. Чем пахнет?

– Сексом? – ржет тот и изображает неприличный жест. – Илюха, такая девочка рядом, а ты все балуешься в одиночку, как малолетка. Нехорошо.

Я толкаю Бампера в шею, обзываю придурком и желаю хорошей новогодней ночи. Забравшись в машину, настраиваю радио на спокойную волну и выставляю температуру в салоне на приятное телу тепло. Вырулив с заснеженной обочины, сигналю на прощанье другу и беру с птичкой направление к Черехино. И только тогда, когда совершенный монстр под нами – высокий и мощный белоснежный «ауди», в две сотни лошадиных сил, послушный моей воле, смиряет силу и ловит заданный темп, а обледенелый асфальт едва слышно шуршит под колесами, я решаюсь спросить заметно приунывшую девчонку, уткнувшуюся немигающим взглядом в широкое ветровое стекло:

– Что случилось, Воробышек? Что не так? Чего напряглась?

– Ничего, – отвечает птичка, но после минутной паузы все же не выдерживает. Поворачивается ко мне и тревожно распахивает глаза. – Илья, скажи честно, твой друг… Он что, эту машину угнал, да?

Интересная мысль. Не сказать, что оригинальная и мне по душе, но звучит неожиданно. Я на секунду отвожу взгляд от дороги и с удивлением смотрю на девушку.

– С чего ты взяла, птичка?

– Она дорогая, я вижу. Очень! И, по-моему, совсем новая. Даже запаха владельца не чувствуется – сплошной пластик и кожа! А у меня в ногах, кажется, снятый с кресла защитный полиэтиленовый чехол валяется. И потом…

– Черт, забыл, – я наклоняюсь и убираю злополучный чехол из-под взлетевших вверх туфелек Воробышек. Сминаю и отбрасываю его куда-то прочь за спину, с трудом заставив себя отвести взгляд от оголившегося женского колена. Возвращаюсь к разговору: – Так что потом, птичка? Говори.

– Я не понимаю, – просто выдыхает она, смущенно одернув юбку. – Зачем? Чем была плоха твоя машина? Думаешь, отцу важно, на каком автомобиле ты приедешь?