– Думаю, ему по большому счету на это плевать.

– Тогда зачем? Илья, пожалуйста, – тихо просит девчонка, – скажи, что твой друг не позаимствовал ее у кого-то без спроса. Я ужасно себя чувствую. Как будто самовольно забралась в чужой дом.

– Значит, в моей машине ты чувствовала себя спокойно? В старом разбитом опеле?

– Он вовсе не разбитый, Илья, – спешит возразить Воробышек. – Зачем ты так…

А я и сам не знаю, зачем, но вдруг отчаянно нуждаюсь в ответе.

– Ответь, птичка, я хочу знать.

Ее нежной коже очень идет румянец. Она сжимает на коленях руки в кулачки, сминает сумку и вновь упирается взглядом в ветровое стекло, с которого шустрые дворники сметают бьющую в него пылью снежную порошу.

– Птичка? – настаиваю я и слышу в ответ тихое и неохотное:

– Да. Ты же знаешь.

– Почему?

– Ох, Илья…

– Воробышек? Только честно.

Ей не хочется говорить – брови хмурятся, сумка крепче прижимается к груди. На мгновение мне кажется, что девчонка не ответит – сейчас я бы сам себя послал к черту, но вдруг ее губы приоткрываются и она признается:

– Я не знаю. Просто чувствую себя спокойно возле тебя, вот и все.

– Возле меня? – мне требуется усилие, чтобы выровнять дыхание. – Вопрос был о моей машине, птичка.

– Илья, перестань…

Ей так неловко под моим взглядом, что будь мы где-нибудь на улице, она скорее всего уже упорхнула бы прочь. Но это больше, чем я ожидал услышать, и я отступаю. Гляжу на застывший девичий профиль – на тонкий подбородок, плавный изгиб шеи, прикрытые длинными ресницами глаза… Интересно, в который миг я потерялся в них? Возможно ли что в тот, когда впервые увидел испуганную незнакомую девчонку на университетской стоянке?

– Автомобиль мой, Воробышек, успокойся. Хватит с тебя на сегодня переживаний. Так было надо. Он действительно новый, ты в нем первый пассажир, не считая Бампера. Теперь ты знаешь, так что нет причин волноваться. Ты можешь чувствовать себя в нем так же спокойно, как в моем доме. – Я крепче впиваюсь пальцами в руль, а взглядом в дорогу. Добавляю прохладно и бесцветно, желая избавить следующую фразу от излишней двусмысленности: – Надеюсь, до сих пор он был достаточно безопасен для тебя.

– Правда? – удивляется девчонка.

– Правда.

Она молчит. Чуть развернув плечи, неотрывно смотрит на меня, словно желает удостовериться, вглядываясь в мое лицо, достаточно ли я серьезен и честен в ответе.

– Воробышек-Воробышек, – я не выдерживаю, решившись приоткрыть девчонке свои мысли. – Тебе не все равно, кто тебя везет и куда, но безразличен дорогой антураж. Почему? Ты разве не знаешь, что Золушка должна прибыть на бал в настоящей карете, а не в разбитой телеге, иначе какая же она Золушка?.. Я так хочу. Просто доверься мне.

* * *

Я не знаю, который сейчас час. Опоздали мы или нет? Время рядом с Люковым летит незаметно.

Когда мы возвращаемся в Черехино и подъезжаем к поместью его отца, охрана молча открывает ворота и впускает нас на вверенную ей территорию, а сам хозяин – высокий и статный, заметно преобразившийся в костюме с галстуком и в бобровом полушубке, стоит на крыльце все время, пока мы едем по заснеженной аллее к дому.

– Не замерзла? – остановив автомобиль напротив входных дверей, между прочим интересуется Люков, и поворачивается ко мне за ответом.

И я отвечаю ему улыбкой и кивком:

– Нет, Илья. Спасибо, все хорошо.

Он не позволяет мне выйти из машины. Выбирается из салона сам, обходит со стороны капота, открывает дверь и только тогда отстегивает от кожаного мягкого кресла, помогая выбраться наружу. Провожает по ступеням к входным дверям, приобняв твердой рукой за плечи. Хмуро отслеживая колючим взглядом каждое движение шагнувшего нам навстречу отца.

– Женя? Или скорее – Евгения? Девочка, неужели это ты? – слышу я удивленный вздох седоволосого мужчины, изумленно разглядывающего меня, и в свою очередь спешу поприветствовать улыбкой хозяина дома.

– Я. Добрый вечер, Роман Сергеевич. Прошу вас, не нужно ничего менять, Евгения звучит слишком официально, мне куда привычнее просто Женя. Вот, это вам, примите от нас с Ильей. С наступающим!

Перед самым въездом в Черехино, завидев дорожный маркет на территории автомобильной заправки, я пересилила смущение и попросила парня купить праздничную коробку конфет, пообещав следующим днем вернуть ему за нее деньги. И сейчас, получив от невозмутимо исполнившего мою просьбу Люкова желаемое, я вручаю коробку дорогого ассорти, перевязанную лентой серпантина, в руки его отцу и вновь отступаю под тень парня.

Кажется, мужчину совсем не смущает хмурый вид сына и не удивляет его присутствие. Ловко подхватив мою ладонь, он на секунду прижимается к пальцам губами и тепло улыбается, едва ли вообще замечая Илью.

– Ну, здравствуй, Женечка, и спасибо. Так неожиданно приятно. Всегда был неравнодушен к сладкому. Рад, девочка, что ты решилась вернуться, надо сказать, почти не надеялся. Что ж, ребята, добро пожаловать! – он все же бросает на сына радушный взгляд и сам распахивает перед нами дверь, широким жестом приглашая войти в дом.

Ступени крыльца скользкие и подмерзшие, спина Люкова надежно защищает от ветра, но пальцы ног сквозь тонкую подошву туфелек уже покусывает не на шутку разгулявшийся мороз, и я с готовностью, раз уж приехала, принимаю предложение хозяина и шагаю через порог в дом, стремясь к теплу. Но оказавшись в широком гулком холле, ступив каблуками на каменный, словно зеркальный, цвета остывающей лавы пол, я вдруг останавливаюсь как вкопанная, сраженная наповал открывшейся глазам роскошью.

Я мало что знаю о Востоке. Почти ничего. Не больше обычного, никогда не бывавшего за пределами своей страны человека, просеявшего сквозь себя популярную информацию о буддистских храмах, рисовых полях и китайских пагодах, доступную всем. Однако же безошибочно улавливаю присутствие восточной культуры в окружившем меня богатом интерьере дома. Бог мой, неужели в нашей стране можно так жить? Так дорого и вычурно, словно ты родился индийским или арабским принцем? Человеком голубой крови?

Получается, можно.

– Что, впечатляет? – Люков-старший останавливается рядом и заводит руки за спину. Обводит отстраненным изучающим взглядом широкий холл, отмеченный настенными картинами, гравюрами и авторскими декоративными финишами с позолотой.

Он уже успел сбросить с себя полушубок в руки мужчины-дворецкого и теперь галантно предлагает мне помощь. Но едва я развязываю пояс пальто и расстегиваю пуговицы, как его тут же снимают с меня пальцы его сына.

– Спасибо, Илья, – благодарю я парня и честно отвечаю мужчине: – Да, впечатляет. У вас очень красивый дом, Роман Сергеевич. Никогда не видела ничего подобного.

– Этот дом – моя гордость, Женечка. Выплеснутая в камень и дерево проекция пламенной страсти – любви к Китаю. Я много души и времени вложил в него, собирал предметы антиквариата и старины с национальной тематикой по всему миру. Холл – только верхушка айсберга. Надеюсь, когда-нибудь мои дети оценят отцовские старания.

При этих словах мы оба с ним невольно взглядываем на Илью, но твердо сжатые губы парня хранят молчание, и мужчина, уверенно предложив локоть, уводит меня за собой в глубь особняка, не забыв отвесить дежурный комплимент моей преобразившейся внешности:

– Ты чудесно выглядишь, девочка. Настоящая красавица! Надо же, как смогла обвести старика! Понимаю, обстоятельства нашего знакомства оказались не слишком радужными и приятными, но я рад, что встретился с тобой. И рад, что именно на тебе остановил выбор мой сын. Будь я сам моложе лет на тридцать, только взглянув в твои глаза, никогда бы не смог от них отказаться. Так и знай!

Я знаю, что отец Ильи шутит и приободряет меня, понимаю, что должна отшутиться в ответ, расплатившись с мужчиной за внимание кокетливой улыбкой, но вместо этого едва не сбиваюсь с шага и краснею, почему-то отдернув с хозяйского локтя руку.

Господи, ну когда уже подобные знаки внимания перестанут смущать меня. Ведь это же глупо! Я давно не девочка, я взрослая девушка, способная позаботиться о себе. Но слова о выборе просто выбивают почву из-под ног, вызвав из памяти свежее воспоминание о других словах, опрометчиво брошенных брату Игоря в присутствии хозяина дома. Слова о женихе, затронув совесть, лишают уверенности в правильности моего визита и вытекающего из него давления на парня. Да, его отец еще тот манипулятор – зачем отрицать очевидное, однако же даже он имеет право знать, как ошибается.

В конце концов, это нечестно по отношению к Илье.

– Что случилось, Женя? Я обидел тебя? – мужчина останавливается и с интересом смотрит на меня, неуверенно замершую на месте. – Если так, – виновато замечает, – прости мне мою прямоту, совершенно отвык общаться с хорошенькими девушками.

– Вовсе нет, Роман Сергеевич, что вы, – я прикладываю ладонь к вспыхнувшей щеке. – Просто я должна вам сказать… Должна признаться, пока есть такая возможность и дело не зашло слишком далеко…

– Да, Женя.

– Что Илья… что он… понимаете…

– Что я очень ревнив и злопамятен, – вмешивается Люков. – Не стесняйся говорить обо мне правду, Воробышек. Нет такого секрета, в котором бы я устыдился признаться Большому Боссу. Так что оставь свои замечания по поводу глаз моей девушки при себе, подлый Яго, иначе весь твой хваленый праздник с обещанной елью и драконами накроется медным тазом, так и не начавшись. Так что ты там рассказывал про дом?.. Продолжай, пожалуйста, очень интересно послушать.

Глаза Люкова сужаются, рука находит мое плечо и придвигает к себе. Я понимаю, это неправильно в такой неудобный момент думать о твердом теле парня. О тепле руки, обнявшей меня, о дурманящем запахе, мягкости кашемира и миллионах чувствительных клеточек, отозвавшихся трепетным шелестом на прикосновение мужской ладони к голой коже… Но поделать ничего не могу. Едва Илья касается меня, я замираю под его боком и пытаюсь совладать с собой.

С собой, и с непонятным волнительным чувством, родившимся в груди от этой безобидной близости.

Пауза между мужчинами затягивается. Прямые взгляды направлены друг на друга, губы плотно сжаты… Когда мне уже начинает казаться, что вот сейчас отец Ильи, уязвленный грубостью сына, выставит нас за дверь, он вдруг ослабляет натянувшуюся было линию плеч и как ни в чем не бывало отвечает:

– Продолжу, сын. Непременно. Как только ты вернешь мне мою гостью.

Упрямства и уверенности мужчине не занимать. Невзирая на наличие спутника у моего бока, он подходит и вновь галантно предлагает локоть:

– Прошу, Женя. Если обиды забыты и недоразумение разрешено, позволь немножко рассказать тебе, пока мы будем проходить в парадный зал, о традиционной китайской эстетике, привнесенной в интерьер современных европейских домов и чуть-чуть о философии. Хотя колониальный стиль, как ты, должно быть, заметила, этому дому тоже не чужд.

– Обойдешься, – тут же сухо замечает Люков, но послушно опускает руку, едва я отстраняюсь от него в надежде унять сбившееся дыхание и вернуть голосу твердость.

Мне не хочется отходить от Ильи, но отказать во внимании хозяину дома я не могу. Сегодня праздник, роль свадебного генерала за мной, и что бы я ни чувствовала и о каких сказанных словах не жалела, я должна об этом помнить.

– Конечно, Роман Сергеевич. С удовольствием.

И уже тише, повернувшись к парню. Одними губами, так, чтобы слышал только он:

– Илья, ну зачем ты так…

Мне кажется или в темных глазах Люкова отражается досадная грусть. На короткое, почти неуловимое мгновение и тут же исчезает. Я все еще стою рядом, не в силах отойти от него и, подняв голову, смотрю в красивое волевое лицо, удивляясь, не почудилось ли мне. Место на плече, где секунду назад лежала его рука, продолжает гореть огнем, кожа мучительно требует вернуть мужские пальцы обратно, настойчиво повторяя, как ей зябко без них… Изумленно прогоняя наваждение, я почти ожидаю, что это сейчас случится. Но парень лишь коротко наклоняется, чтобы сказать:

– Брось оправдываться, птичка, он того не стоит. Не пытайся объяснить состояние дел между нами тому, кого эти дела не касаются.

– Но он твой отец, Илья.

– Да, к сожалению. И я, Воробышек, поверь, об этом помню.


Мы проходим холл, галерею и входим в центральную часть дома, где находится круглый двухуровневый зал с красными колоннами, панорамным остеклением и кованым ограждением холла второго этажа в характерном китайском орнаменте. По просьбе хозяина дома я поднимаю глаза и под потолочным сводом замечаю живописную настенную роспись – пастель в позолоте, выполненную по мотивам классических китайских гравюр, а в центре свода – расписанного под рассветное небо, сумасшедшей красоты хрустальную люстру: многоярусную, сверкающую, похожую на огромный радужный ниспадающий водопад.

Да, тот, кто сотворил здесь такую красоту, совершенно точно имел вкус эстета и владел мастерством дизайнера и художника. Мне только и остается, как восхититься рукотворным чудом и совершенно честно признаться в этом хозяину дома.