— Я не могу в это поверить, Элизабет. Ты же тоже не веришь этому, ведь не веришь же!

— Не знаю, девочка. — Элизабет сжала руки Джорджианы в своих ладонях. — Все вокруг считают его многие годы безнадежно влюбленным в свою кузину. Я слышала об этой его влюбленности еще в то время, когда он служил офицером. Еще говорили, что она тогда и помыслить не могла выйти замуж за простого офицера.

— А теперь он достаточно хорош для нее! Он был хорош для нее всегда! Даже прежде, чем стал графом!

Элизабет испытующе посмотрела на Джорджиану.

— Дорогая моя, будь осторожней.

— Мне не надо прятаться, Элизабет. — Джорджиана произнесла эти слова в сторону. — Я понимаю, что ты беспокоишься о моих чувствах. Я просто разочарована. Она никогда не сделает его счастливым. В любом случае, если бы он действительно обручился, он как-нибудь намекнул бы мне об этом.

Элизабет встала, пересекла комнату и обернулась.

— Об обручении не станут объявлять, пока семья в трауре. — Она вернулась к Джорджиане и заставила девушку встать. — Давай поедем в парк и отвлечемся, наблюдая глупость и безрассудство тех, кто не так дорог нам. Оставь лорду Брэдфорду право самому совершить ошибку в выборе супруги. Не он первый, не он последний!

Время траура давно прошло, но ничего, что могло бы свидетельствовать о подтверждении слухов о помолвке Брэдфорда, не происходило. Джорджиана по-прежнему могла рассчитывать по меньшей мере на два танца со своим другом, если они встречались на балах. С каким же удовольствием проводила она с ним эти минуты! Он был единственным, кто не досаждал ей заумной беседой и не смущал комплиментами. Два месяца в лондонском обществе прошли, и Джорджиана сумела пережить их.

Однажды утром в апреле Элизабет получила записку от миссис Фоксуэлл.

«…опера и миленький ужин в… Бо Гарри только для нашего небольшого общества. Пообещайте же, что вы составите нам компанию. Ваша сестра миссис Бингли и мистер Бингли тоже приглашены, так как утром, случайно наткнувшись на них в парке, я пригласила и их присоединиться к нам».

— Именно этим меня можно окончательно убедить! — воскликнула Элизабет. — Пригласить Джейн, и мой восторг от вечера окажется по-настоящему полным!

— И я с удовольствием пойду, — заметил Дарси. — Когда они все планируют?

— В следующий вторник… ой!

— У тебя ведь твой «Инглбур анклав» во вторник, Элизабет.

— По всему, мне следует предпочесть это. А ты бы хотел, чтобы я пошла с тобой, Фицуильям?

— Естественно. Но я признаю более важной твою договоренность с маркизой.

— Но это вовсе не жесткая договоренность. Надеюсь, моя дружба с ее милостью не может превалировать над моей дружбой с моим мужем. Никто не ждет от меня обязательного посещения ее каждую неделю. Я объясню ей, что вынуждена пропустить салон. Если она действительно испытывает ко мне дружеские чувства, она поймет.

— Но твое отсутствие там будет весьма ощутимо для нее.

— Не слишком. А для тебя, если я предпочту салон?

— Больше, чем я могу описать.

— Надеюсь, причины у меня вполне основательные. Во вторник на Парк-лейн мистером Гловером будут зачитаны выдержки из его новой работы, весьма жалкой пародии на трагедию, и если я пойду туда, то не смогу удержаться от смеха.

Дарси, естественно, пришлось по вкусу, что Элизабет предпочла совместный поход в оперу салону леди Инглбур. Вечер, наполненный музыкой, и последующая беседа в кругу близких друзей за ужином идеально соответствовали его натуре.

Хотя они прошли через общий зал, им было отведено отдельное помещение. Вся компания расположилась за столом, заказала блюда по вкусу и с удовольствием предвкушала ужин в теплой и дружеской атмосфере.

Они обсуждали оперу, новую, подпорченную, на взгляд миссис Фоксуэлл, сомнительным интеллектом героя. Как она заметила, ей хотелось бы видеть «храбрость, удачно сочетаемую с благоразумием».

— Все в человеке должно быть гармонично, — сказала Джейн. — И вообще, какой может быть толк от глупого рыцаря?

— Никакого, — согласился Фоксуэлл. — Если бы не его превосходное пение, у меня не хватило бы терпения выдержать этого малого.

— Едва ли ему удалось бы спасти девушку подобными импульсивными действиями, не окажись злодей таким ничтожеством, — добавила его жена.

— Злодей совсем не соответствовал своей роли, — засмеялась Элизабет. — Оказаться у него в заточении было бы скорее обидно и оскорбительно, нежели страшно. Представляю, если бы я попала в подобную историю в годы своего девичества, мне явно потребовался бы более достойный противник.

Это дало Бингли повод вступить в разговор, поскольку даже он читал романы миссис Радклиф.

— Осмелюсь заметить, даже злодей синьор Монтони не смог бы стерпеть общество той, которая смеялась бы над его недостатками, — заметил он. — И у Дарси едва ли появился бы шанс спасти вас за то время, в течение которого этот злобный синьор сумел бы вытерпеть вас у себя в заточении.

Все дружно рассмеялись.

— Вас вышвырнули бы с башни уже к концу двадцатой страницы, — воскликнул Фоксуэлл.

— Нет, сэр! — воскликнула Элизабет. — Я бы пригрозила ему продолжать смеяться над ним из могилы и тем заставила бы злодея побледнеть от ужаса. Он освободил бы меня и дал коня, чтобы я убиралась на все четыре стороны, и поскорее. И я ехала бы верхом, а в ушах у меня еще долго звенели бы его проклятия.

— Горные ущелья вторили бы тебе ехидным смехом, в то время как он мерил бы шагами крепостные укрепления, скрежеща зубами, — добавил Дарси.

Элизабет взглянула на мужа: в эту минуту он искренне радовался и был открыт своим друзьям. Немногие из окружения Дарси видели его таким. Как же ей было приятно, что в этот вечер она оказалась вместе с ним! Они все счастливо смеялись, довольные своей дружбой. Джорджиана улыбалась застенчивой, но счастливой улыбкой и изредка вступала в беседу. Миссис Фоксуэлл басовито хохотала, а Джейн элегантным движением прижимала платочек к глазам. Это вызывало у Элизабет новый взрыв хохота. Фоксуэлл первым увидел молодого человека, стоявшего в нескольких шагах от их стола. Элизабет тоже посмотрела в ту сторону и перестала смеяться. Она коротко кивнула ему и тут же отвернулась к друзьям. Он шагнул вперед.

— Добрый вечер, мистер Гловер, — произнесла Элизабет с холодной вежливостью. Дарси резко повернулся на стуле, смех за их столом замер, и все с любопытством стали разглядывать известного драматурга.

— Добрый вечер, миссис Дарси. — Он откинул назад прядь густых черных волос, которые падали ему на глаза. Она снова отвернулась. — Я думал увидеть вас раньше. Вас очень не хватало у леди Инглбур.

— Полагаю, вы сильно преувеличиваете, мистер Гловер. — Он кусал ноготь большого пальца и капризно хмурился. Элизабет произнесла, обращаясь к мистеру Фоксуэллу: — Вы не можете вообразить себе, какой самозванкой я чувствую себя среди литераторов у леди Инглбур.

— Не верю, вы совсем так не думаете! — с горечью воскликнул Гловер.

— Вы не смеете говорить с моей женой подобным образом, сэр! — Дарси поднялся, и Гловер в замешательстве посмотрел на него. Он ошеломленно оглянулся на Элизабет.

— Я говорю, что думаю, а вы, мистер Гловер, вольны толковать мои слова, как вам угодно. — Она говорила беззлобно, словно мягко увещевая ребенка.

Секунды две он смотрел на нее сумасшедшим взглядом, а потом пробормотал извинение. Элизабет едва заметно пожала плечами. Он ушел прочь.

— Это что, образец возвышенной беседы на Парк-лейн? — поинтересовался Фоксуэлл. — Этот тип похож на какого-то цыгана.

— Маркиза и пикнуть ему не дала бы, будь она с нами, — ответила Элизабет.

— А мне даже понравился этот ваш мистер Гловер, — сказал Фоксуэлл. — Было бы забавно потолковать с ним, встретив его на вашем следующем приеме.

— О да, правда, — согласилась его жена. — Когда он так близко, у него такой изможденный и измученный вид. Я уже обожаю его. — Казалось, она буквально вторила Арабелле Уиттэйкер.

— Вы серьезно? — от неожиданности выпалила Джорджиана.

Элизабет рассмеялась и сжала руку девушки.

— Знаете, это великий дар — артистическая натура, — задумчиво заговорил Фоксуэлл. — Чем более неотесан и непредсказуем ты в своем поведении, тем более интересным тебя находят окружающие, особенно дамы. Возможно, и мне стоит начать культивировать в себе некоторую резкость, тогда в сочетании с общей несносностью эффект получится поразительный.

— Хватит с нас и твоей язвительности, Фоксуэлл, — остановила его жена. — Я буду благодарна тебе, если ты станешь выпускать свой яд, продолжая оставаться джентльменом в своих речах и поступках.

— И прошу вас, продолжайте щадить наш теплый дружественный круг, направляя острие вашего ума на других, — добавила Элизабет.

Все снова весело засмеялись. Элизабет посмотрела на Дарси. У него резко испортилось настроение, и он свирепо смотрел куда-то вдаль.

Вызвали кареты. Увидев лакея, Дарси встал со своего места.

— Дорогая, ты готова? Карета ждет. — Они распрощались. Дарси подал руку Элизабет, и они под руку направились к карете. Она прильнула к нему и что-то прошептала. Он улыбнулся в ответ и погладил ее по руке. Стоявший в противоположном углу большой залы Гловер заметил эту сцену и погрузился в неизбывное отчаяние, совершенно неадекватное увиденному.

— Ах, вот и она, наша прекрасная прогульщица, со своим господином, обожаемая и обожающая! — воскликнул Уиттэйкер, проследив за взглядом Гловера. — Какая трогательная сцена! Кто из нас использует эту сцену в своей пьесе? Уступлю ее тебе, Гловер, если только ты не превратишь все в фарс.

— Я пишу комедии, потому что они продаются, Уиттэйкер.

— Ты излишне чувствителен сегодня, мой друг. Бери пример с меня! Поменьше поклоняйся музе.

— Тебе, Уиттэйкер, не приходится зарабатывать на жизнь работой. Я только приступил к созданию своего истинного творения.

— Дорогой сэр, мы надеялись услышать небольшую часть вашей новой работы сегодня вечером, — заметил кто-то из их компании.

— У меня отпало всякое желание, когда подошла моя очередь, — пробурчал Гловер.

— Неужели отсутствие нашей прекрасной дамы так повлияло на твое настроение? — поинтересовался Уиттэйкер, нанося предательский удар приятелю в спину. — Боже мой, я прав! Выкинь ее из головы, забудь о ней, Гловер! Поверь мне, дружище, ты ей вовсе не интересен.

— Но почему я не могу ценить ее мнение? — пробормотал драматург. — Леди Инглбур называет миссис Дарси одной из самых оригинальных женщин, которых она когда-либо встречала. Она особенная, и ей присуще сочетание ума и высоких принципов.

— Между тем некоторые из нас больше ценят ее за лукавство и прекрасные глаза.

— Можешь смеяться, Уиттэйкер, сколько тебе влезет. У тебя особые наклонности. Я же восхищаюсь ее мыслями.

— Она не раскрывает своих мыслей, мой введенный в заблуждение друг. Но так или иначе, ее юмор забавляет меня.

Гловер лихорадочно оглядел сидевших в зале. Большинству этих мужчин хватало порядочности счесть игру, затеянную Уиттэйкером, предосудительной, но стервятники «Зависть» и «Злословие» уже парили у них за плечами. Он откинул назад черные волосы.

— Надеюсь, не все из нас такие циники. — Он так резко подскочил, что уронил стул.

— Если ты надеешься наставить рога ее мужу, советую оставить эту мысль, — вкрадчиво произнес Уиттэйкер, и в глазах его мелькнул зловредный огонек. — Она слишком умна для этого.

Черные глаза Гловера зажглись в ответ таким отвращением, что Уиттэйкер вздрогнул.

— Вы мне отвратительны! — процедил Гловер и, бросив несколько монет на стол, ушел.

— Мистер Уиттэйкер, не следует так говорить о даме.

Уиттэйкер, вздернув брови, посмотрел на говорившего, потом оглядел остальных, упиваясь написанным на их лицах неодобрением.

— Лицемеры, — бросил он им с ленивой усмешкой.

Спальню освещали лишь отблески догорающего огня. Элизабет примостилась подле мужа, и он отодвинул прядь волос с ее лица.

— Элизабет?!

— Да?

— Ты любила бы меня, если бы я был беден?

— Нисколечко.

— Я серьезно.

— И я серьезно. Будь ты беден, ты с восторгом танцевал бы со мной в ту нашу первую встречу на ассамблее в Меритоне. Ты же тогда заявил, что я недостаточно привлекательна, чтобы обращать на себя внимание, и твоя неприязнь оказалась взаимной. Выходит, надежным предшественником нашей любви стала именно обоюдная нерасположенность друг к другу.

— Прошу тебя, хоть минуту побудь серьезной.

— Как я могу отвечать серьезно на такой вопрос? Если серьезно, я не знаю. Таким, какой ты есть, ты частично обязан своим положением в обществе.