Пришла экономка – степенная пожилая женщина, менее элегантная и более вежливая, чем представляла себе Элизабет. Она провела их в столовую. Это была большая, пропорционально спланированная и прекрасно обставленная комната. Элизабет, бросив на нее беглый взгляд, подошла к окну, чтобы насладиться видом, который из него открывался. Холм с лесной короной на вершине, из которого они недавно спустились, представлял собой прекрасное зрелище и на расстоянии выглядел еще более обрывистым. Замечательным был каждый участок ландшафта; и Элизабет – сколько можно было охватить взглядом – в восторге созерцала этот вид: реку, деревья, разбросанные по ее берегам, извилистую долину… Когда они переходили в другие комнаты, то эти объекты можно было рассматривать под другим углом, но из каждого окна открывался прекрасный вид. Комнаты были высокие и красивые, а мебель в них – соизмерима с богатством их владельца, но Элизабет, с восторгом отдавая должное его вкусу, увидела: эта мебель не была безвкусной, ни чрезмерно изысканной – менее роскошна, но более элегантна, чем мебель в Розингсе.

– Подумать только: я могла быть хозяйкой всего этого! – думала Элизабет. – Я бы уже успела привыкнуть к этим комнатам! Вместо того чтобы созерцать их как чужой, я уже могла бы наслаждаться ими как своей собственностью и приглашать в них визитеров – моих дядю и тетю! Но нет! – пришла она в себя. – Этого бы никогда не могло быть: с дядей и тетей мне пришлось бы распрощаться; мне бы не позволили их приглашать.

Это была своевременная мысль – она спасла ее от чего-то очень похожего на ропот.

Элизабет хотелось спросить у экономки, действительно ли хозяин был в отъезде, но она никак не решалась этого сделать. Однако, наконец этот вопрос задал ее дядя; Элизабет с ужасом отвернулась в сторону, а миссис Рейнольдс ответила, что хозяин действительно в отъезде, добавив при этом: «Но мы ожидаем, что он вернется завтра с большой компанией друзей». Элизабет была чрезвычайно рада тому обстоятельству, что их поездка ни при каких условиях не могла быть отложена ни на день.

Затем тетя позвала ее посмотреть на одну картину. Элизабет подошла и увидела портрет мистера Викхема, висейший над камином среди других миниатюр. Тетя с улыбкой спросила, нравится ли ей этот портрет. Тут к ним подошла экономка и объяснила, что это портрет молодого джентльмена, сына управляющего имением ее покойного хозяина, который воспитал его и дал ему образование за свой счет. «Сейчас он в армии, – добавила она, – но боюсь, что из него не будет толку – он такой непутевый».

Миссис Гардинер посмотрела на свою племянницу и улыбнулась, но Элизабет не решилась улыбнуться в ответ.

– А это – портрет моего хозяина, – сказала миссис Рейнольдс, показывая на другую миниатюру, – сходство великолепное! Его нарисовали тогда же, когда и портрет мистера Викхема – примерно восемь лет назад.

– Я много слышала о красивой внешности вашего хозяина, – сказала миссис Гардинер, рассматривая портрет, – тут внешность действительно хорошая. Но, Лиззи, скажи нам – есть сходство или нет.

Миссис Рейнольдс, услышав, что Элизабет знакома с ее хозяином, посмотрела на нее с неподдельным уважением.

– Эта девушка знает мистера Дарси?

Элизабет покраснела и ответила:

– Знаю немного.

– А вы считаете, что он – очень красивый джентльмен, сударыня?

– Да, считаю, что очень красивый.

– Как по мне, так нет мужчины, красивее его; но в галерее наверху вы увидите еще лучше, больше его портрет. Эта комната была любимой комнатой моего мужа, и эти миниатюры висят на том же месте, что и тогда. Они ему очень нравились.

Тут Элизабет наконец поняла, почему среди них был портрет мистера Викхема.

Затем миссис Рейнольдс направила их внимание на портрет мисс Дарси, нарисованный тогда, когда ей было всего восемь лет.

– А сейчас мисс Дарси – такая же красивая, как и ее брат? – спросил мистер Гардинер.

– Ну, конечно же! Самая красивая девушка из когда-либо виденных мною; а как она образованна и воспитанна! Играет и поет весь день. В комнате рядом стоит новый инструмент, который только что для нее привезли, – подарок моего хозяина; завтра она приезжает вместе с ним.

Мистер Гардинер, имея манеры непринужденные и приятные, поощрял разговорчивость экономки своими вопросами и замечаниями, а миссис Рейнольдс – то ли от чувства собственной значимости, то ли от любви к жителям поместья – с явным удовольствием рассказывала о хозяине и его сестре.

– Как часто ваш хозяин бывает в Пемберли в течение года?

– Не так часто, как мне хотелось бы, господин; но смею сказать, что он проводит здесь примерно половину своего времени, а мисс Дарси летом всегда уезжает на юг.

«За исключением тех случаев, – подумала Элизабет, – когда она ездит в Ремсгейт».

– Если ваш хозяин женится, то, возможно, тогда вы сможете видеть его чаще.

– Да, господин, но я уже и не знаю, когда это произойдет и произойдет ли вообще. Не знаю, сможет ли он найти себе достойную пару.

Мистер и миссис Гардинеры улыбнулись, а Элизабет не удержалась и сказала:

– Если вы такого мнения о нем, то, пожалуй, он действительно человек чрезвычайно достойный.

– Я не говорю ничего, кроме правды и кроме того, что скажут все, кто хорошо его знает, – ответила миссис Рейнольдс. Элизабет подумала, что это уже слишком; и с растущим удивлением услышала, как экономка добавила:

– Ни разу в жизни я не слышала от него плохого слова, а я знаю его с тех пор, когда он был четырехлетним мальчиком.

Это была удивительная из всех похвал, полностью противоречащая ее представлениям о мистере Дарси. До сих пор Элизабет твердо придерживалась того мнения, что он не был человеком доброжелательным. Эта фраза пробудила в ней самый живой интерес, ей очень захотелось услышать еще, и она была очень благодарна своему дядюшке, когда он сказал:

– Очень мало существует людей, о которых можно услышать хорошее мнение. Вам повезло иметь такого хозяина.

– Да, господин, я знаю, что мне очень повезло. Весь мир можно обойти, а лучше не найдешь. Но я всегда отмечаю, что те, кто в детстве доброжелательны, остаются доброжелательными и во взрослом возрасте; он же всегда был очень кротким и самым великодушным мальчиком во всем мире.

Элизабет уставилась на нее, едва скрывая свое удивление. «Неужели это – мистер Дарси?» – подумала она.

– Его отец был прекрасным человеком, – сказала миссис Гардинер.

– Да, госпожа, именно таким он и был, а его сын будет таким же, как и отец, – таким же любезным с людьми бедными.

Элизабет слушала, едва веря, и сомневалась; ей очень хотелось услышать больше. Из всего, о чем рассказывала миссис Рейнольдс, ее интересовала только эта тема. Зря экономка говорила о содержании картин, размерах комнат и стоимости мебели. Мистер Гардинер, весьма удивлен той фамильной предвзятостью, которой он объяснил чрезмерную, по его мнению, похвалу миссис Рейнольдс в адрес своего хозяина, вскоре вернулся к этой теме, и экономка снова стала энергично перечислять достоинства мистера Дарси, когда они вместе поднимались по широкой лестнице.

– Он – лучший землевладелец и лучший хозяин, – сказала она. – Другого такого я не знаю. Не то, что нынешние неистовые и безголовые молодые люди, которые только о себе и думают. Среди его арендаторов и слуг найдется немало таких, которые отзовутся о нем добрым словом. Кто-то может возразить, что он надменный; но уверяю вас – ничего подобного я никогда не видела. Насколько я понимаю, ему приписывают надменность только потому, что он не тарахтит без умолку, как другие молодые люди.

«В каком привлекательном свете это его выставляет», – подумала Элизабет.

– Такая чрезвычайно доброжелательная характеристика, – прошептала ее тетушка, когда они поднимались по лестнице, – как-то не вяжется с его отношением к нашему бедному приятелю.

– Возможно, нас обманули.

– Вряд ли; думаю, что эти сведения заслуживают доверия.

На верхнем этаже они сначала попали в просторную прихожую, а потом миссис Рейнольдс провела их в чистенькую гостиную, недавно обставленную с большей элегантностью и изысканностью, чем комнаты внизу, и сообщила, что все это было сделано только в угоду мисс Дарси, которой понравилась эта комната, когда она была в Пемберли последний раз.

– Он действительно хороший брат, – сказала Элизабет, подходя к одному из окон.

Миссис Рейнольдс уже предчувствовала, как обрадуется мисс Дарси, когда войдет в комнату.

– Таким он всегда и был, – добавила она. – Все, что может доставить удовольствие его сестре, будет сделано обязательно и безотлагательно. Он ничего для нее не пожалеет.

Им осталось посмотреть только картинную галерею и две-три большие спальни. В первой было много хороших картин, но Элизабет плохо разбиралась в живописи, поэтому от картин, подобных тем, которые уже видела внизу, она охотно перешла к созерцанию некоторых карандашных рисунков мисс Дарси, сюжеты которых были для нее интереснее и понятнее.

В галерее было много портретов членов семьи, но они содержали мало такого, на чем мог бы задержаться взгляд постороннего человека. Среди них Элизабет пыталась найти то единственное лицо, черты которого были ей знакомы. Наконец взгляд ее остановился – у портрета было поразительное сходство с мистером Дарси, на лице которого была и самая широкая улыбка, с которой – как она помнила – он часто на нее смотрел. Серьезно задумавшись, она постояла несколько минут перед портретом, а при выходе из галереи снова задержалась возле него. Миссис Рейнольдс довела до их сведения, что этот портрет был нарисован при жизни отца мистера Дарси.

Пожалуй, именно в этот момент в сердце Элизабет появилось к оригиналу этого портрета чувство более теплое, чем когда-либо за все время их знакомства. Похвала в его адрес из уст миссис Рейнольдс не была чем-то малозначимым. Разве есть что-то ценнее доброго слова умного слуги? И чуткий брат, и землевладелец, и хозяин! Сколько людей зависело в своем счастье от его опеки! Сколько радости или боли властен он был им причинить! Сколько добра или зла! Все, что рассказывала о мистере Дарси экономка, представляло его в выгодном свете, поэтому, стоя перед полотном, на котором он был изображен и с которого смотрел на нее немигающим взглядом, Элизабет уже с более глубокой, чем когда-либо, благодарностью вспомнила о его любви к ней, вспомнила его горячее признание и простила ему тот неуместный способ, которым он это признание сделал.

Осмотрев всю ту часть дома, которая была открытой для гостей, они спустились вниз и после прощания с экономкой были передоверены садовнику, который ждал их у входа в зал.

Когда они шли через лужайку к реке, Элизабет повернулась, чтобы снова посмотреть на дом; ее дядя и тетя тоже остановились, и пока первая терялась в догадках относительно возраста здания, с дороги, ведущей позади него к конюшням, появился сам его хозяин.

Их разделяли двадцать ярдов, и появление мистера Дарси было настолько неожиданным, что Элизабет не успела избежать его взгляда. В тот же миг их глаза встретились, а их щеки густо покраснели. Он вздрогнул и на мгновение замер от удивления, но, быстро оправившись, стал приближаться к компании и обратился к Элизабет – возможно, с небезупречным равнодушием, зато с безупречной вежливостью.

Она уже инстинктивно отвернулась, но остановилась при его приближении и выслушала вежливое приветствие со смущением, которое не могла преодолеть. Если первого появления мистера Дарси или его сходства с только увиденными портретами для спутников Элизы было недостаточно, чтобы убедиться, что это именно он и был, то это подтвердилось удивлением, которое появилось на лице садовника, когда тот увидел своего хозяина. Гардинеры стояли чуть поодаль, когда мистер Дарси разговаривал с их племянницей, которая от удивления и смущения не могла поднять на него глаза; поэтому они не слышали ответы на вежливые расспросы о здоровье ее семьи. Элизабет была поражена переменой его манер, которая произошла с тех пор, как они виделись в последний раз, ее неловкость росла с каждым его словом; ей не давала покоя мысль о неуместности появления здесь, поэтому те несколько минут, которые они провели вместе, были самыми трогательными минутами ее жизни. Мистер Дарси, казалось, был взволнован не меньше ее, его голосу явно не хватало привычной солидности; и он продолжал расспрашивать Элизабет о времени ее отъезда из Лонгберна так часто и так поспешно, что видно было – он просто пытается отвлечься от других мыслей и совсем других вопросов.

Наконец мистер Дарси замолчал, явно не зная, о чем говорить дальше. Помолчав так мгновение, он овладел собой, быстро попрощался и ушел.

После этого ее спутники присоединились к ней и выразили свое восхищение его прекрасной фигурой, но Элизабет уже ничего не слышала и молча шла за ними, поглощенная собственными чувствами. Стыд и раздражение переполняли ее. Как глупо и опрометчиво поступила она, приехав сюда. Каким странным показался, наверное, мистеру Дарси ее приезд! Ему могло показаться, что она сделала это нарочно! О, зачем она приехала сюда?! Почему он вернулся на день раньше?! Если бы только они ушли на десять минут раньше, то он уже не смог бы их увидеть, потому что видно было, что он только что приехал, только встал с лошади или выбрался из кареты. Неуместность этой встречи снова и снова заставляла ее густо краснеть. А его поведение настолько поразительно изменилось, – что бы это могло значить? Удивительно, что он вообще заговорил с ней – с такой учтивостью, да еще и о ее семье спрашивал! Никогда в жизни не видела она, чтобы в его манерах было так мало важности, еще никогда не говорил он с ней с такой нежностью, как во время этой неожиданной встречи. Какой разительный контраст представляло все это в его манерах во время их последней встречи в Розингсе, когда он вручал ей свое письмо! Элизабет не знала, что и думать и как все это объяснить.