Джейн Остин - Гордость и предубеждение

– Ничего, – ответила Элиза. – Но убеждена, что ничего хорошего. Поэтому лучше нам его не сердить и ни о чем не спрашивать.

Однако мисс Бингли, видимо, очень уж хотелось разозлить мистера Дарси, поэтому она начала упорно требовать объяснений относительно этих двух мотивов.

– Я дам вам объяснения безо всяких возражений, – сказал он, как только она дала ему возможность раскрыть рот. – Вы выбрали такой способ проведения вечера или потому, что, доверяя друг другу, хотите обсудить какие-то женские тайны, или потому, что решили продемонстрировать свои красивые телосложения, которые при ходьбе выглядят еще лучше. Если правдивым является первое, я вам совсем не нужен, если второе – то мне лучше любоваться вами, сидя у камина.

– Какой кошмар! – воскликнула мисс Бингли. – Никогда не слышала ничего более отталкивающего! Как мы накажем его за такое нахальство?

– Нет ничего проще, если вы действительно собираетесь это сделать, – сказала Элизабет. – Все мы можем надоедать друг другу и друг друга наказывать. Дразните его, насмехайтесь над ним. Вы – близкие друзья, поэтому вам лучше знать, как это делается.

– Но я не знаю, как это делается, честное слово. И то, что мы – близкие друзья, еще не значит, что я умею это делать. Как можно дразнить спокойного и рассудительного человека? Нет, мне кажется, что тут он просто нас проигнорирует. Что касается насмешек, то, насмехаясь без подходящего на то повода, мы будем выглядеть просто дурами. Мистер Дарси только обрадуется этому.

– Ага, значит над мистером Дарси вообще нельзя насмехаться? – воскликнула Элизабет. – Какая редкая привилегия! Надеюсь, что она так и останется редкой, мне бы не хотелось иметь много таких знакомых, потому что я очень люблю посмеяться.

– Мисс Бингли, – сказал он, – меня явно перехвалила. Самый рассудительный и достойный мужчина, нет – самые рассудительные и достойные деяния может превратить в посмешище человек, которому хлеба не давай – только дай посмеяться.

– Такие люди действительно существуют, – ответила Элизабет, – но надеюсь, что я к ним не отношусь. Надеюсь также, что никогда не буду высмеивать разумное и доброе. Глупость и бессмыслица, прихоти и непоследовательность действительно ублажают меня, что тут греха таить, и я смеюсь над ними при всякой возможности. Но, думаю, эти недостатки вам не присущи.

– Они присущи каждому. Просто я всю жизнь старался избегать тех пороков, которые часто дают веские основания для насмешек.

– Например, тщеславие и гордыня.

– Да, тщеславие – это действительно недостаток. Но надменность… умный человек всегда сможет держать ее под пристальным контролем.

Элизабет отвернулась, пряча улыбку.

– Думаю, вы уже закончили свое исследование мистера Дарси? – спросила мисс Бингли. – И к какому же выводу пришли?

– Я пришла к убеждению, что мистер Дарси – личность абсолютно безупречная. Кажется, он и сам этого не скрывает.

– Ничего подобного, – возразил Дарси. – Я не претендую на безупречность. У меня достаточно много недостатков, но надеюсь, что ни один из них не имеет отношения к моим умственным способностям. Однако за свой характер я ручаться не могу. Возможно, он не очень податливый – не знаю; недостаточно податливый, чтобы всем нравиться. Я не способен так просто забывать глупости и пороки других, тем более – обиды, которые они мне нанесли. Я не спешу откликнуться на первую же попытку надавить на мои чувства. Пожалуй, мой характер можно охарактеризовать как уязвимый. Если кто-то теряет мое уважение, он теряет его навсегда.

– Это действительно недостаток! – воскликнула Элизабет. – Безжалостная и непримиримая уязвимость действительно является недостатком характера. Что же, вы очень удачно выбрали ваш недостаток. Ничего смешного я в нем не вижу. Можете меня не бояться.

– Мне кажется, что любой человек имеет склонность к определенным недостаткам, какому-то врожденному пороку, который не могут преодолеть даже хорошее образование и воспитание.

– И ваш недостаток – это склонность относиться ко всем людям с презрением?

– А ваш, – ответил улыбаясь Дарси, – это склонность упираться в своем нежелании правильно этих людей понимать.

– Давайте немного помузицируем! – воскликнула мисс Бингли, устав от разговора, в котором ей не суждено принять участие. – Луиза, ты не против, если я разбужу мистера Херста?

Ее сестра нисколько не возражала, и вскоре открыли фортепиано, а Дарси, немного поразмыслив, решил, что так, наверное, будет лучше, потому что в его сознание закралось неприятное подозрение: не слишком ли много внимания он уделяет Элизабет?

По договоренности между сестрами, на следующее утро Элизабет написала своей матери и попросила, чтобы в течение дня прислали карету. Но миссис Беннет, которая рассчитывала, что ее дочери останутся в Недерфилде до следующего вторника – когда прошла бы раз неделя с тех пор, как Джейн поехала туда, – эта просьба не доставила большой радости. Поэтому ее ответ не был благоприятным – по крайней мере, для Джейн, – потому что ей хотелось скорее попасть домой. Миссис Беннет известила их, что никак не сможет прислать им карету до вторника, а в постскриптуме добавила, что если мистер Бингли и его сестра будут умолять их остаться еще на некоторое время, то она прекрасно сможет без них обойтись. Но Элизабет была решительно настроена против того, чтобы оставаться – не слишком она надеялась также, что их об этом станут умолять. Наоборот – она опасалась, что их дальнейшее пребывание будет казаться несколько навязчивым, и поэтому настойчиво попросила Джейн, чтобы та немедленно заняла у мисс Бингли карету. Наконец сестры решили, что они – в соответствии со своим первоначальным замыслом – заявят о своем намерении покинуть Недерфилд в то же утро, а также попросят предоставить им карету.

Их сообщение вызвало большую обеспокоенность; было высказано много пожеланий, чтобы они остались, по крайней мере, до следующего дня, чтобы дать возможность Джейн окрепнуть, поэтому до следующего дня их отъезд и был отложен. Мисс Бингли сразу же пожалела, что предложила сестрам остаться, потому что ее ревность и антипатия к одной сестре намного превышали ее симпатию к другой.

Хозяин дома с неподдельным сожалением выслушал новость об их отъезде и неоднократно пытался убедить мисс Беннет в опасности такой поездки, потому что она еще недостаточно выздоровела, но Джейн, чувствуя, что поступает правильно, была неумолимой.

Дарси воспринял это сообщение с удовольствием, потому что Элизабет оставалась в Недерфилде слишком долго. Она влекла его сильнее, чем ему этого хотелось; к тому же мисс Бингли обращалась с ней невежливо, а к нему придиралась чаще, чем обычно. Поэтому он мудро решил проявлять повышенную осторожность, чтобы никоим образом не выразить ни намека на свои настоящие чувства, не выдать ничего такого, что могло бы породить в ней надежду на его благосклонность. Он понимал, что если такая надежда и возникла, то последний день пребывания будет иметь большое значение – от его поведения зависит, будет жить эта надежда или умрет. Твердый в собственной решимости, он в течение всей субботы не обмолвился с Элизабет и десятком слов, и, несмотря на то, что однажды они оставались вдвоем в течение получаса, он усердно держался за свою книгу, а на нее даже не взглянул.

В воскресенье, после утренней службы, расставание, столь желанное почти для всех, наконец произошло. Мисс Бингли сразу стала удивительно вежливой с Элизабет, а ее симпатия к Джейн резко возросла. Когда же они уезжали – после того как Джейн получила заверения, что ее рады видеть как в Лонгберне, так и в Недерфилде, и после жарких объятий, – мисс Бингли даже обменялась с Элизабет рукопожатием, и последняя уехала, находясь, видимо, в лучшем настроении изо всех, кто принимал участие в церемонии расставания.

Мать встретила их не слишком приветливо. Миссис Беннет удивилась их приезду, считая, что не стоило себе и хозяевам причинять столько хлопот, и выражая опасения, как бы Джейн снова не простудилась. Но их отец, невзирая на лаконичность удовлетворительных высказываний по поводу их приезда, был действительно рад их видеть, потому что хорошо знал, какое важное место занимают они в семейном кругу. Из-за отсутствия Элизабет и Джейн вечерние семейные разговоры стали далеко не такими интересными и почти потеряли свой смысл.

Сестры застали Мэри погруженной – как обычно – в занятия музыкой и в изучение человеческой природы и имели возможность оценить ее новые выписки и выслушать некоторые из ее новых сентенций относительно падения нравственности. Кэтрин и Лидия сообщили им новости несколько иного рода. Многие события и разговоры произошли в полку с минувшей среды: несколько офицеров недавно обедали с их дядей, какого-то солдата выпороли для наказания, а полковник Форстер, по слухам, собирался жениться.

– Надеюсь, моя дорогая, – сказал мистер Беннет своей жене на следующее утро за завтраком, – что сегодня ты приказала приготовить хороший обед, у меня есть основания ожидать пополнения в нашей семейной компании.

– Что ты хочешь этим сказать, дорогой? Что-то я не слышала, чтобы кто-то собирался прийти, разве что случайно зайдет Шарлотта Лукас – надеюсь, мои обеды ей по вкусу. Не думаю, что дома ей часто выпадают такие хорошие обеды.

– Человек, о котором я говорю, – джентльмен, и к тому же приезжий.

Глаза миссис Беннет заискрились. Джентльмен, да еще и не из наших краев! Это точно мистер Бингли. Ну, хороша ты, Джейн! Могла бы меня хоть как-то предупредить, хитруха! Что же, я буду очень рада увидеться с мистером Бингли. Но… О, Господи! Сегодня мы не сможем разжиться ни кусочком рыбы. Такая неудача! Лидия, дорогуша, дерни звонок – я должна дать распоряжение экономке.

– Это будет не мистер Бингли, – сказал ее муж, – а человек, которого я ни разу не видел за всю свою жизнь.

Все невероятно удивились, а мистер Беннет получил немалую радость, когда его жена и дочери сразу набросились на него и хором начали расспрашивать – что и как. Потешившись некоторое время над их любознательностью, он, наконец, дал объяснение.

– Примерно месяц назад я получил письмо и примерно две недели назад дал на него ответ, потому что признал это дело довольно деликатным и требующим неотложного внимания. Это письмо – от моего двоюродного брата, мистера Коллинза, который – в случае моей смерти – может всех вас выгнать из этого дома, как только ему заблагорассудится.

– Умоляю, дорогой, – не надо! – воскликнула его жена. – Я не могу слышать об этом без дрожи. Пожалуйста, не говори об этом ненавистном человеке! Нет ничего хуже, когда твое имение наследуют не твои дети, а кто-то другой; знаю – если бы я была на твоем месте, уже давно попыталась бы что-нибудь придумать и найти выход из этой неприятной ситуации.

Джейн и Элизабет пытались объяснить ей сущность майоратного наследования, но тщетно. Они и раньше пытались это сделать, но не могли достучаться до здравого смысла миссис Беннет; поэтому она упорно продолжала неистово сетовать по поводу такого порядка наследования, который позволяет отобрать имение у семьи, в которой аж пять дочерей, в пользу какого-то никому не нужного ничтожества.

– Такое обстоятельство действительно очень несправедливо, – сказал мистер Беннет, – и ничто не сможет загладить вину мистера Коллинза, которая заключается в том, что он унаследовал Лонгберн. Но если вы послушаете это письмо, то, может, его стиль хоть немного смягчит вашу суровость. – Нет, я уверена, что этого не произойдет. И я считаю, что с его стороны было огромной наглостью и лицемерием писать тебе вообще. Терпеть не могу таких фальшивых благотворителей. Лучше бы продолжал ссориться с вами, как это делал до него его отец.

– А что, кажется, у него действительно были какие-то сыновние угрызения совести по этому поводу – вот увидите.

«Гансфорд, что возле Вестерхема, Кент.

(15 октября)

Уважаемый господин!

Спор между вами и моим уважаемым покойным отцом всегда был для меня поводом для большого беспокойства. С тех пор, как я имел несчастье потерять отца, я часто желал устранить недоразумение, и некоторое время меня сдерживали сомнения – я боялся, что хорошие отношения с теми людьми, с которыми он всегда имел удовольствие ссориться, были бы надругательством над памятью о нем. – «Вот это место, миссис Беннет». – Однако теперь мое мнение по этому поводу вполне определено, поэтому, получив посвящение в Истер, я имел счастье быть назначенным на должность ее светлостью леди Кэтрин де Бург, вдовой сэра Льюиса де Бурга. Именно благодаря ее щедрости и благотворительности я получил важную должность приходского священника в ее приходе, где я теперь ревностно и смиренно, с благодарным уважением отношусь к ее светлости и буду всегда готов выполнять обряды и торжественные церемонии, введенные Англиканской Церковью. Более того, как духовное лицо я считаю своим долгом способствовать установлению благословенного мира во всех семьях, которыми мне придется заниматься. Утешаю себя мыслью, что эта моя душевная попытка примирения является достойной всяческих похвал и то обстоятельство, согласно которому я должен унаследовать поместье Лонгберн, будет с вашей стороны доброжелательно проигнорирована и не заставит вас отбросить предлагаемую мной оливковую ветвь мира. Меня не может не беспокоить тот факт, что для ваших дочерей являюсь олицетворением бедствия, поэтому прошу вас разрешить мне извиниться и заверить вас в своей готовности ко всевозможной компенсаций со своей стороны – но об этом мы поговорим позже. Если вы не возражаете против того, чтобы принять меня в вашем доме, то я охотно нанесу вам и вашей семье визит в понедельник, восемнадцатого ноября, в четыре часа; позвольте мне воспользоваться вашим гостеприимством до следующей субботы, лично для меня это не вызовет каких-либо неудобств, поскольку леди Кэтрин совсем не возражает против того, чтобы я время от времени мог в воскресный день пойти по своим делам при условии, если к ведению службы привлекается какой-то другой священник. С искренними пожеланиями добра вашей жене и дочерям, ваш уважаемый господин, неизменный доброжелатель и друг