На мельницу они въехали молча. Сам Егоров вышел к ним на встречу, и протянул Жекки руку, помогая сойти. Она без интереса выслушала его речь на счет своих семнадцати пудов, которые привез Филофей, рассеянно оглядела обширный двор. От подвод к воротам мельницы грузчики то и дело перетаскивали тяжелые мешки, стояли подводы, толпились возчики. Жекки едва кивнула Филофею, почтительно стянувшему перед ней шапку. Она не слышала собственного голоса, произносившего какие-то необходимые слова. В сущности, она так и не доехала до этой мельницы, оставшись на проселочной дороге, ошарашенная и подавленная.

Федыкин, напротив, как всегда деловито распоряжался, возмущаясь тем, что мужики не отвели под навес лошадей. Настаивал на пересчете привезенных мешков, разговаривал с приказчиком Егорова и с самим Егоровым, успевая при этом жестами подавать какие-то знаки своему батраку из Грачей и отмахиваться от вихрей мучной пыли. Кутерьма на мельнице захватила его с головой. Все его занимало, до всего было дело. А Жекки с трудом согласилась на чай в конторе Егорова. С неудовольствием выслушала хвастливое описание его неустанных трудов на благо «обчества». Безрадостно встретила сообщение о том, что «благодарение Богу дела идут не плохо, хотя хлебушка у мужичков не в пример прошлому году, а ить и тот был нескладен». Ей становилось скучнее с каждой минутой. И она так и не дотянула разговор до главной его темы — цены за помол и покупных цен на зерно, предоставив Федыкину самому продолжать обсуждение.

Жекки не терпелось остаться одной. Надо было без суеты, как следует подумать. Прощание с Егоровым вышло скомканным. Сославшись на ожидаемое с часу на час возвращение мужа, которое она, якобы, боялась пропустить, — Аболешев неделю назад отправился в Нижеславль, и сегодня должен был приехать двенадцатичасовым поездом, — она поспешила доверить Федыкину почетную роль главного переговорщика. Сама же, не задерживаясь больше ни на минуту, отправилась восвояси.

Некоторое облегчение она почувствовала только, когда миновала поворот, и дорога, выпрямившись, монотонно потянулась вдаль, по кромке пашни, теряясь почти у самого горизонта за темным лесным выступом. Ясный сухой день перевалил за половину. Было довольно тепло. Матовое солнце неравномерно разбрасывало золотые блики на высокие кроны сосен, выделяя ярко-зеленые пятна, прикрытые глубокими тенями и полностью охватывая стройные розовые стволы, почти до самой макушки лишенные ветвей. Затесавшиеся между сосен ели оставались почти незаметными, зато все лиственные — березы, осины, рябины и клены, ярко облитые солнечными лучами, пестрели всеми оттенками огненного прощального блеска. Порывы ветра приносили на дорогу шуршащие потоки листьев, и от них исходил тот пряный томительный запах, что один дает почувствовать осень.

Жекки ослабила поводья, позволив коню бежать, как тому вздумается, а Алкид, видимо, не слишком хотел возвращаться в конюшню. Судя по всему, его хозяйка намеренно не спешила. По крайней мере, лететь сломя голову на встречу блудному мужу Жекки не собиралась.

Частые поездки Павла Всеволодовича под довольно сомнительными предлогами давно вызывали у нее ревнивые подозрения, но сейчас нужно было хорошенько подумать совсем о другом. С Аболешевым она, так или иначе, встретится и при желании выскажет напрямик все, что сочтет нужным, а вот как быть с этой нежданно — негаданно навалившейся, внезапной бедой, о которой поведал Федыкин? Как быть с продажей леса? Что будет с Каюшинским казенным угодьем, если через него собираются провести железную дорогу? Ведь тогда от леса мало что останется. Деревья вырубят, птицы улетят, зверь разбежится. Куда тогда деваться Поликарпу Матвеичу? А Серый, что станет с ним?

Последний вопрос почему-то пересилил все прочие, так что предательский слезный ком, упрямо сдерживаемый уже более часа, подступил-таки к самому горлу и приготовился обернуться потоком неудержимых слез. Вообще-то, Жекки редко плакала, терпеть не могла плакс, и всегда считала слезы чем-то постыдным. Но, если уж они подбирались к ее глазам, их невозможно было унять. Вот и сейчас, медленно одиноко волочась по пыльному проселку, Жекки позволила себе поддаться маленькой слабости. Она начала шмыгать носом, отрывисто смахивать ползущие по щекам слезинки, оправдывая себя тем, что лучше уж сейчас дать волю нервам, чем потом раскукситься в самом неподходящем месте. Что же тут поделаешь… Тут слезами, конечно же, не поможешь. Ну вот, завтра они с Аболешевым отправятся в Инск проведать Коробейниковых. Заодно Жекки собиралась узнать, возможна ли отсрочка выплат по закладной. Теперь же, так получается, надо будет заняться еще и выяснением слухов о предполагаемом строительстве железной дороги. Это пока все, что она может сделать. Если выяснится, что ее сведения, по меньшей мере, не противоречат словам Федыкина, то тогда нужно будет переходить к решительным действиям, то есть сделать все, что только возможно для замедления или остановки этого подлого строительства. А именно — ни в коем случае не продавать свой участок, тем более, что Федыкин сказал, будто ее земля располагается «поперек стройки». Вот пусть и лежит поперек, как кость в их паршивом горле.

Жекки вытерла последнюю слезу, обмакнув уголки глаз платком. Высморкалась и вопреки непрошенным, остаточным спазмам, застрявшим где-то за грудиной, почувствовала себя намного лучше. Алкид прибавил ходу. Двуколка, подпрыгивая на затвердевших пригорках, словно пушинка полетела вперед.

Напротив старой полусгнившей сосны, сломанной во время грозы минувшим летом, начиналась развилка дороги. Правая половина шла на Никольское, а левая углубляясь в поля, выводила к сельцу Аннинскому. Там, где-то в изгибе круто петляющей колеи, за высоким холмом с одинокой раскидистой березой на вершине, прятался придорожный кабак. Жекки вспомнила о нем, увидев лежащего ничком прямо на дороге оборванного мужика. Мужик пытался ползти, издавая громкие, но нечленораздельные вопли. Над ним склонялся, пробуя безуспешно распрямиться во весь рост, другой, всклокоченный, с красными блуждающими глазами. Такие народные типажи попадались на дорогах довольно часто, и Жекки, не обратив на них особого внимания, проехала дальше.

А вот двое, еле плетущихся нищих почему-то надолго задержали ее взгляд. Они щли со стороны Аннинского и подходили к самой развилке, когда Жекки поравнялась с ними. Она отчетливо рассмотрела иссохшее, страшно изъеденное глубокими морщинами лицо старика с бельмами вместо глаз. Его голова, неестественно высоко запрокинутая и скошенная на бок, казалась обузой для худенького сморщенного тельца, одетого в истлевшие обноски. В правой руке старик сжимал длинный костыль, а левой опирался на босоного мальчика лет десяти, одетого тоже в лохмотья. Что-то заставило Жекки остановиться, хотя она, по правде говоря, с детства боялась всяких юродивых, покалеченных, убогих, шатавшихся по деревням в поисках пропитания.

Подъехав к обочине, Жекки придержала коня и подозвала мальчика. Тот подошел к двуколке, стягивая на ходу ветхий картузик. Подойти совсем близко он не решался. Жекки увидела его худенькое прозрачное от голода личико, все усыпанное веснушками, голое тощее плечо, вылезающее из дырки в грязной истрепанной сермяге, исцарапанные и покрытые цыпками босые ноги. И только большие васильковые глаза, бездонные как само страдание, смотрели с грустью и смирением, выдавая в этом маленьком двуногом зверьке нечто подлинно человеческое. Жекки вытряхнула из кошелька всю мелочь в подставленные горстью ладошки мальчика. «Дай Бог вам здоровья, добрая барыня», — сказал он, поклонившись, и пошел обратно к слепому. Тот тоже поклонился, и снова запрокинул голову кверху. «Спаси Господи», — послышалось ей, когда она уже тронула с места.

«Такие же люди ходили по этим дорогам и тысячу лет назад, — подумала она, — какие-нибудь проповедующие странники вроде Луки. Ничего не изменилось. Лохмотья, нищета, вера во всесильного Князя». Вспомнив сейчас про легендарного Князя, Жекки даже улыбнулась. Ну, как можно было бояться каких-то сказок. Голода, конечно, бояться стоит, потому что он расстроит правильный ход всех механизмов в ее хозяйстве. И конечно, вопрос гуманности, и все такое… мужичкам придется что-то отдать, может быть, помочь семенами. Но все это пустяки по сравнению с возможной потерей Каюшинского леса, леса отождествляющего собой весь ее мир. Жекки не может, не должна его потерять. Она вцепиться в него зубами и руками, она разорвет на куски любого, кто попробует отобрать его. Она уже все решила. Осталось только обдумать подробности и, не мешкая, приступить к исполнению задуманного.

X

Близость просторного денника, пропахшего его собственным потом и свежим сеном, все же вынудила Алкида ускорить бег. Дорога заворачивала к Волчьему Логу, и там, Жекки как обычно собиралась свернуть на тропу, порядком подзаросшую за последнее время, но существенно сокращавшую ее путь до Никольского. Солнце остывало, клонясь на запад, и последние проблески его обманчивого тепла расходились в сплетениях розовых теней, что, сползая в блеклую дорожную пыль скорбного русского проселка, придавали ему сочный тропический румянец. Розовый цвет этих теней, мутно розовеющий за верхушками деревьев склон неба, и слабые красноватые отблески, падавшие на деревья, напоминали о закатных лучах, уже рождающихся где-то в потаенных небесных глубинах, о скорых осенних сумерках, о мраке грядущей ночи, о прощании с чем-то дорогим и недолговечным, как сама жизнь.

Розовый свет бился прямо в глаза, мешая следить за дорогой, и Жекки даже зажмурилась, чтобы побороть ослепление, когда за поворотом на Волчий Лог увидела нечто совершенно неожиданное. Если бы она увидела там инопланетный корабль, то и тогда не испытала бы столь сильного потрясения.

У самого края дороги, обросшего густым кустарником, стоял настоящий автомобиль с открытым черным, сверкающим полированной сталью кузовом, и щедро рассыпал на тусклый проселок бриллиантовые брызги света от стекол, зеркал и металлических деталей. Зрелище было настолько восхитительное, что Жекки натянула вожжи. Алкид послушно остановился в десяти шагах от этого странного существа, резко пахнущего новой резиной, обивочной кожей сидений и еще чем-то особенно неприятным, похожим на керосин. Возможно, это и был керосин. Запах был сильный, дурманящий. Алкиду хотелось поскорей отойти прочь от источника этого запаха. Он фыркал и нетерпеливо перебирал ногами, но его хозяйка никуда не спешила.

Жекки, как завороженная уставилась на сияющее перед ней чудо техники, восхищенная как видом машины, так и тем, что автомобиль невероятным образом очутился в их уездной глуши. Ей доводилось прежде видеть автомобили в Москве, Петербурге, за границей. Она видела их и издалека, и вблизи, но ей до сих пор ни разу не довелось на них ездить, и она очень сердилась на маму за то, что та, в страхе перед неведомой безлошадной колымагой, так и не позволила ей однажды прокатиться вместе с компанией друзей на такой самобеглой коляске. Это было лет пять тому назад, и надо полагать, за истекшее время в автомобильном деле произошли огромные перемены.

Новенький, поблескивающий вороненым глянцем, автомобиль, застрявший на Никольской дороге, был зримым подтверждением идущего не по дням, а по часам технического прогресса. Самый воздух окрестных полей, еще недавно казавшийся упоительным, входя в соприкосновение с воздухом, наполненным присутствием чудесного автомобиля, становился непереносимо затхлым и скучным.

Жекки была так очарована, что не сразу обратила внимание на раскрытый капот машины, из-под которого поднимался легкий голубоватый дымок. За поднятой крышкой капота, укрепленной с помощью вертикального стержня, происходило какое-то движение. Спустя секунду Жекки увидела вплотную приближенную к капоту машины согнутую пополам фигуру мужчины, усердно что-то перебиравшего руками среди запутанных металлических внутренностей. Розовый свет, заливавший дорогу, как луч прожектора, четко выхватывал каждую черточку в деталях машины и в выразительной фигуре автомобилиста. Было видно, как под его тонкой рубашкой, рельефно обозначились сильные плечевые мускулы, как небрежно смяты по локоть закатанные рукава, как светлые блики то и дело проходят по его склоненному смоляному затылку.

Жекки догадалась, что автомобилист пытается исправить какие-то неполадки в двигателе. И она с удовольствием оказала бы ему любую посильную помощь, но не знала, как это сделать, ведь она ровным счетом ничего не понимала в машинах. Ей оставалось лишь молча наблюдать.

Автомобилист все еще не замечал ее присутствия, видимо, не слишком нуждаясь в помощниках, и был всецело увлечен копанием в моторе. Несколько минут его стараний не прошли даром. Голубоватый дымок перестал подниматься над крышкой капота. Затем, после непродолжительных ухищрений, фигура водителя распрямилась, капот захлопнулся, и Жекки увидела обращенный на нее быстрый вопрошающий взгляд, показавшийся ей сначала отстраненно-холодным, а потом — вызывающе-наглым.