— А вы совсем не похожи на вашу сестру, — откровенно продолжил Грег, обращаясь уже подчеркнуто к Ляле. — И можете мне не верить, но вопреки строгому суждению Евгении Павловны, я готов утверждать… я бы сказал, у меня вполне определенное чувство, что мы с нею давно знакомы, и даже встречались совсем недавно.

— Но… но, я не понимаю… — выдохнула Жекки, чувствуя, как мурашки защекотали ей спину.

— Совершенно невероятно, — тотчас возразила Елена Павловна. — Они только вчера приехали из деревни, и еще нигде не успели побывать.

— Разве что в синема, — предположил Николай Степанович.

— А вы были в синема? — удивился Грег.

— Только что оттуда.

— И как вам понравилась фильма?

Неизвестно к кому именно обратился Грег, но ответить ему с величайшей охотой пожелала Елена Павловна. Она все еще продолжала чувствовать сильное возбуждение. Вся окружающая обстановка и особенно внимание необычного знакомого, столь явно выказывающего ей расположение, разжигали в ней подзабытый огонек самодовольства и обдавали свежим бодрящим порывом к завоеванию всего местного общества.

— Фильма на редкость пошлая, — сообщила Елена Павловна, на всякий случай искоса взглянув на Николая Степановича. — В прошлый раз мы смотрели американскую комедию с каким-то забавным клоуном, так та, по крайней мере, была уморительна по-настоящему. В этой же все дешево и фальшиво.

— Ну, Лялечка, не преувеличивай, — попробовал заступиться доктор, — такова особенность жанра, тут ничего не поделаешь. Правда, вот Аболешев ушел, не досмотрев. Так что, видно, вы люди с чувствительной организацией, в самом деле, смотрите слишком серьезно и всюду видите фальшь, там, где надо всего лишь немножко расслабиться.

— Просто я заскучал, — довольно неожиданно для всех сообщил Павел Всеволодович. — А фильма была безвкусна не более, чем этот зал или улица, по которой мы ехали. Только топер перебирал с пафосом.

— Вот-вот, — поспешила встрять Ляля, — перебор — это самое верное определение всего этого новейшего действа, и вот почему от него все словно с ума посходили, особенно здесь у нас, в глуши, где редко гастролируют хорошие артисты, и люди годами не видят ничего, кроме балаганного искусства заезжих циркачей. Перебор, излишество, назовите как угодно. Вот вам и удар по хорошему вкусу, потому я и упомянула про фальшь. Разве вы ее не заметили?

Аболешев вяло пожал плечами.

— Если бы не топер, я не нашел бы вообще никаких недостатков, — сказал он.

— Тогда почему же ты ушел? — усомнился доктор.

— Я же сказал — топер. Все дело в нем.

Жекки не очень-то хотелось ввязываться в этот малоинтересный спор. Она чувствовала, что не готова к серьезным разговорам. Из всех возможных общих тем, пользующихся спросом, тема искусства была самой проигрышной для нее. Хуже могла быть только политика, но ее, слава богу, вряд ли стали бы обсуждать в обществе малознакомого лица, то бишь, Грега.

— …признать его, если только это искусство, — не унималась Ляля, — пока же оно оставляет по себе даже не след, а только тень впечатления, несмотря на всю напыщенность и яркость иллюзии, которую создает. Синема, по-моему, ближе всего стоит к цирку, но ведь не станете вы утверждать, что цирк оставит по себе какой-то бессмертный след? Нельзя же, в конце концов, объединять простонародное сиюминутное развлечение с тем, что останется в вечности.

— В вечности, по счастью, не останется ничего, — опять неожиданно для всех и с прежней холодностью произнес Аболешев.

— Ну, этого, дорогой Павел, мы знать не можем, — осторожно заметил Николай Степанович. — Хотя я и не признаю, само собой, возможности загробного мира. Хотя бы потому что, будучи конечным, не могу рассуждать о том, что не поддается измерению.

— Что ж, ты не столько возразил, сколько поддержал меня, — заключил Аболешев, и по тому, как он расслабленно откинулся на спинку стула, Жекки поняла, что он устал разговаривать.

— Ну а что же музыка? — вдруг спросил Грег.

Он прямо посмотрел в глаза Аболешеву с явным намерением добиться от него столь же прямого ответа.

— Разве и для нее, для ее лучших и самых совершенных воплощений, вы не делаете исключения?

— В самом деле, Павел Всеволодович, — тут же подхватила Елена Павловна. — Ведь иные, быть может, и излишне экзальтированные меломаны полагают, что настоящая музыка проникает к нам не иначе, как из того самого предвечного мира, реальность которого вы сейчас отрицаете, и что в истинных своих проявлениях она ни больше ни меньше, как отзвук иного, невидимого, недоступного.

— Дуновение голубого эфира, — почему-то счел нужным вставить не без иронии доктор.

— Синего, — вполголоса произнес Аболешев.

— Что? — неуверенно переспросил Николай Степанович, выразив, кажется, общее непонимание.

— Нездешний свет — синий, — пояснил Аболешев.

По его виду сейчас никто бы не мог сказать, поддерживает ли он Николая Степановича с его иронической интонацией или говорит серьезно.

— Но вы же не можете опровергать реальность высокого искусства, музыки? — попыталась прервать наступившую заминку и настоять на своем Ляля.

Жекки бросила на сестру недовольный взгляд, посмотрела на Аболешева и почувствовала, как засаднило в эту секунду его сердце. Среди всех оттенков бесстрастности на его лице отчетливо выплыло выражение задавленной боли, смешанное с более характерным для него легким презрением не то к окружению, не то к самому себе. Не желая смотреть на Грега, Жекки, тем не менее, почувствовала исходящую от него бравурную триумфаторскую волну. Если бы она могла выразить этому наглецу всю меру своего негодования, весь накал разгоревшейся внутри ненависти, то, наверное, это хотя бы отчасти возместило ей тяжесть теперешнего сопереживания мужу. Но ни о чем подобном нельзя было даже мечтать.

Ожидание ответа, между тем, явно затягивалось. Все взгляды, обращенные на Аболешева, стали по-разному напряжены, но сам Павел Всеволодович молчал, как ни в чем не бывало. Его невозмутимость и твердое нежелание отвечать мало-помалу начали производить впечатление чего-то естественного. В итоге в неловком положении оказались все те, кто побуждал его к этому молчаливому обособлению.

— Вы же любите музыку? — с новой отточенной прямотой обратился к нему Грег, упрямо рассчитывая добиться какой-то своей, по всей видимости, вполне определенной цели.

— Вовсе нет, — сказал Аболешев, переводя глаза куда-то в сторону.

— Как так? — Ляля настолько потерялась, что не сразу нашлась с возраженьями. — Вы, должно быть, шутите? Но вы же все время музицируете, не говоря о том, что не упускаете случая послушать других, и неужели же вы можете…

— Просто я не знаю ничего лучше, — прозвучало в ответ откуда-то со стороны, поскольку Павел Всеволодович все еще рассеянно осматривал аляповатый интерьер зала, как будто слегка удивляясь тому, что очутился в таком странном месте.

XXV

— Вот те на, — буркнул Николай Степанович и, вероятно, пожелав сгладить общую неловкость от этого эпизода, добавил довольно глубокомысленно: — Как всегда, принявшись говорить об абстракциях, мы упираемся в стену, а по сему, я умываю руки. К тому же, Павел убежал из синема, а я-то, признаюсь, досмотрел фильму до конца и с преогромным удовольствием.

— А я не понимаю, как можно всерьез воспринимать всю эту бутафорию, — с волнением повторила себя Ляля. — Все эти размалеванные физиономии, высокопарные жесты, дикая мимика просто ужасны. Жекки вот чуть не разревелась Разве не странно? Просто не понимаю.


— А вот это уж никуда не годится, — сказал Грег. Жекки почувствовала, как на ее глазах всего за несколько минут изменилось настроение этого человека.

Казалось, он совершенно перестал замечать ее. Ни разу не посмотрел в ее сторону и ни обмолвился с ней ни словом. Зато то и дело бросал напряженные взгляды на Лялю. Он с неподдельным любопытством прислушивался к ее многословным изречениям, тогда как фразы Лялиных оппонентов словно нарочно процеживал сквозь сито обостренной симпатии к ней, не оставляя им ни малейшего шанса быть одобренными. «Ну и прекрасно, — подумала Жекки с необъяснимым стеснением, — может, его угораздит даже влюбится в нее. На здоровье». В самом деле, ощутив эту внезапную охлаждающую перемену, Жекки незаметно для себя перестала испытывать угнетенность от присутствия Грега, хотя что-то необъяснимое не позволяло ей полностью избавиться от нее. «Самое главное, чтобы сестрица не увлеклась».

— Синема, пожалуй, еще не заслуживает названия искусства, — сказал после недолгой паузы Грег, — и в этом вы, Елена Павловна, безусловно, правы. Пока оно слишком грубо и непритязательно, но я… Знаете, я смотрю на него с немалой надеждой. Как человек меркантильный. я позволил себе вложить кое-какие средства в нашу крымскую студию.

— Вы владелец киностудии? — воскликнула Ляля. Жекки с трудом удержалась от такого же изумленного вскрика.

— Точнее — совладелец. Стараюсь не отстать от века. Фильмовая промышленность уже сейчас довольно прибыльна, но я думаю, в будущем сможет приносить намного больше. Кстати, как называлась фильма, которую вы смотрели?

— Ой, — с досадой проговорила Ляля, — ведь только что помнила. Как-то так замысловато… Что-то такое…Ты не помнишь? — обратилась она к мужу. — Помню актриса — мадмуазель Тимм. И что-то такое словно бы красное с черным.

— Мертвые цветы, кажется, — сказал доктор Коробейников.

— Горящие цветы, — не выдержала Жекки и вынужденно посмотрела на Грега.

— Правильно, — подтвердила Ляля. — Как это я забыла.

— Ах, это. Ну, в таком случае, — протянул Грег все с той же успокоительной манерой благодушного невнимания к Жекки, — могу сообщить, что ее соорудили у Стоженкина наши злейшие конкуренты. Неужели вам понравилось? — и, не дожидаясь ответа, прибавил: — Сам я мало что смыслю в синема, и вообще фильмы, как и спектакли, ставят режиссеры. А я просто вижу ежемесячные отчеты о доходах, расходах, о уже отснятых картинах, готовых к показу. Словом, я денежный мешок для этих самых цветов.

— Как это ужасно звучит, — вздохнув, сказала Елена Павловна. Ее искренность не могло поколебать даже желание понравится приятному ей человеку. — Вы не находите?

— Нимало, — ответил Грег. — По-моему, все, что перетекает в мой карман, звучит восхитительно.

— Ну, это уж слишком, — чуть не шипя, восстал Николай Степанович, — Послушайте, вы, вы, милостивый государь… нельзя же так, в самом деле. Разумеется, ваша откровенность, делает вам честь, но не сочтите за труд, воздержитесь от нее хотя бы в нашем присутствии. Во всяком случае, прошу учесть, что я не намерен далее сносить… мм…

Лицо доктора словно бы сузилось, голос стал прерывистым. Окончание фразы застряло у него где-то под языком, затвердевшим от гнева.

— Да, полноте, Николай Степанович, — Грег нехотя улыбнулся. — На что тут сердиться?

— Сердиться? — слишком мелко.

— И все-таки вы рассердились, и рассердились напрасно.

— У меня довольно иных причин, кроме ваших замечаний, быть… как это говорится, не совсем деликатным. По контрасту, знаете ли. — Доктор нервно переставил пустой бокал, зачем-то переложил с места на место нож и вилку. — Да-с. Между прочим, только третьего дня вернулся из уезда. И собственно, не увидел ничего нового. Та же грязь и нищета. Да-с. А тут вы, прошу прощения, с вашими самодовольными сентенциями. — Николай Степанович снова метнул на Грега сердитый взгляд. — Я, изволите знать, ездил в Новоспасское по службе, с маленькой инспекцией. Там наконец-то открылся фельдшерский пункт. И как только представлю… — Доктор неопределенно повел рукой. — Почти семь лет добивался, чтобы открыли волостную больницу, всего лишь вторую волостную больницу в нашем уезде, чтобы, по крайней мере, из ближайших деревень мужики обращались туда, а не тащились за тридевять земель в Инск. Но вот, изволите видеть, у земства в настоящее время на больницу нет средств. Так что пока только фельдшерско-акушерский пункт, и то… А, да что там, — Николай Степанович устало махнул рукой. — Ну, приехали. Акушерка, Нина Савельевна, да фельдшер — вот и весь персонал. Домишко старенький, небольшой, правда, кое-как подремонтированный.

Каждый день привозят больных, рожениц. А куда их девать? Этот пункт не обеспечивает и четверти потребностей. Ну, прооперировал бабу с неправильным положением плода. Ребенок ее умер, а баба, надеюсь, будет жить. Вышел на крыльцо, смотрю — мимо идут человек пять: старик, две бабы с девчонкой, а впереди мужик тащит на плече какой-то небольшой ящик. Пригляделся — сколочен кое-как из плохих досок, не сразу даже догадался, что он такое. Идут тихо, молча, бесчувственно. «У этих и покрестить не успели, — пояснила Нина Савельевна, — так за оградой закопают. Помер младенчик на третий день, как родился. Кажется, мальчик». С ее же слов, в Новоспасском каждую неделю хоронят по пять-шесть младенцев. Тамошнее приходское кладбище пользуется популярностью. Из ближайших деревушек свозят хоронить тоже туда. Что ж, младенческая смертность — явление в наших краях самое заурядное, столь заурядное, что сами мужики не считают смерть своих новорожденных слишком большим горем. Впрочем, их равнодушие к смерти общеизвестно, и кажется, идет от равнодушия к жизни. Собственно, мне дела нет до их философии. Я — врач, и не могу молча наблюдать за… за всем этим. Я должен работать. Вот так, милостивый государь, — закончил Николай Степанович, озлобленно сверкнув на Грега из-под пенсне. — Слышите, дела нет до философии, особенно такой, как ваша. Любите свои деньги, подсчитывайте барыши, растрачивайте их на что вам заблагорассудится, только не требуйте, чтобы я молча сносил ваше бахвальство или уж тем более выражал вам одобрение.