Лавейл Спенсер - Горькая сладость

— Расскажи мне о Миннеаполисе, — попросила Мэгги.

Попивая вино и изучая друг друга в свете свечей, он рассказывал, а она слушала. Потом она подала салат и французский хлеб с хрустящей корочкой, которая начинала крошиться, стоило только отломить кусочек. Эрик зачарованно смотрел, как Мэгги, облизав палец, собрала парочку мелких крошек со стола и слизнула их.

— Когда ты собираешься открыть свою гостиницу?

Она ответила, следя глазами, как он наполняет бокалы, мажет маслом еще один кусок хлеба, с аппетитом откусывает и вытирает рот цветастой столовой салфеткой.

Чуть позже она подала ему лосося с соусом из яблочного сидра, жареный картофель с сыром и спаржу, украшенную алыми розами, которые как-то умудрилась вырезать из куска мяса.

— Неужели ты сама все это приготовила? — спросил он в изумлении.

— Мм-мммм.

— Это можно есть или поместить в рамку?

— Как хочешь.

Он ел, смакуя каждый кусок, ценя угощение как первый, но многообещающий дар — это обещали ее глаза, которые в таинственном свете свечей он мог изучать до полного сердечного удовлетворения.

А потом, позже, когда тарелки были убраны и вино допито до дна, она появилась из кухни, неся тяжелый, величиной со шляпу, шоколадный пирог на подносе «Фостория» с плавающей в центре свечкой, как бы продлевающей стеклянную ножку основания подноса.

— Та-даа, — попыталась изобразить подобие туша Мэгги.

Он обернулся и залился смехом, откинувшись на спинку стула и наблюдая, как она устанавливает перед ним свое коронное блюдо.

— Если сможешь его съесть, получишь в награду еще один такого же размера.

Когда Мэгги наклонилась, сервируя стол к чаю и смеясь вместе с ним над тортом невероятного размера, его рука обвилась вокруг ее бедер.

— Это чудовище, но он мне нравится.

— Сможешь его съесть?

Продолжая улыбаться и глядя ей в глаза, он ответил:

— Если я это сделаю, то потребую награды.

Его руках обхватила ее покрепче, и улыбки исчезли.

— Мэгги, — прошептал он и притянул к себе так близко, что ее колени уперлись в сиденье стула. — Этот месяц стоил мне года.

Он уткнулся лицом в ее грудь. В ее карих глазах заплясали отсветы свечей, и она положила ладонь на его голову.

— Наверное, ты готовила этот стол несколько дней, — добавил он приглушенно, не отрывая лица от груди Мэгги.

Она лишь улыбнулась в ответ и склонилась к его волосам, пахнущим кокосовым орехом.

— Я соскучился по тебе, я хочу тебя, — сказал Эрик, — больше, чем торт.

Она подняла его лицо, и, удерживая в ладонях, прошептала:

— Дни без тебя кажутся мне пустыми и бессмысленными.

Наклонившись, она поцеловала его так, как мечтала в безысходно долгие одинокие дни — в поднятое навстречу ее губам лицо. Оторвавшись от его рта, она нежно провела подушечками пальцев по щеке, чувствуя, как под ними растворяется напряженность отчаянья, накопившаяся за четыре недели разлуки.

— Какой самообман, как глупо было думать, что мы сможем подавить свое чувство, боясь осложнить будущую жизнь,

В «Бельведере» ее розовый наряд соскользнул на пол рядом с его парадным костюмом. Они расторгли обет воздержания и отпраздновали конец добровольной пытки. А много позже, лежа обнявшись, они делились своими переживаниями в разлуке, изумляясь той безысходности бытия, когда чувствуешь себя разодранным надвое, и радуясь возвращению полноты и цельности жизни сейчас, когда они вновь обрели друг друга.

— Тоскуя по тебе, я читала стихи, — призналась Мэгги.

— А я ездил на снегоходе, пытаясь не думать о тебе.

— Однажды в городе мне показалось, что ты идешь впереди меня, и я побежала, чтобы тебя догнать. Но это оказался незнакомый человек, и с досады я чуть не разрыдалась прямо на улице.

— Я думал о тебе во всех гостиницах, не мог заснуть и мечтал, чтобы ты оказалась рядом. О Боже, как мне тебя хотелось! — Эрик тронул ее подбородок. — А когда я сегодня вошел в твой дом, и ты встретила меня в своем роскошном розовом наряде, я ощутил... Я понял, что, наверное, чувствуют моряки, возвращаясь домой после долгой разлуки. И кроме как быть здесь, рядом с тобою, и снова смотреть на тебя, мне ничего не надо.

— Я тоже это чувствовала. Как будто ты унес с собой часть меня, самую главную, ту, которая находится здесь. — И она положила руку на сердце. — А когда ты вернулся, этот кусочек встал на свое место, и я вновь ожила.

— Я люблю тебя, Мэгги. Ты именно та женщина, которая должна была стать моей женой.

— А если я отвечу, что не против?

— Тогда я скажу ей все и покончу с этим раз и навсегда. Идет?

— Странно, но я так люблю тебя, что мне кажется, будто этот выбор делается не мной и не тобой.

Эрик с удивлением посмотрел на нее.

— Так ты не против, Мэгги?

— Я «за», Эрик. Я люблю тебя... люблю... люблю! — И каждое «люблю» сопровождалось поцелуями в ключицу, в щеку, в лоб... — Я люблю тебя и, как только ты разведешься, стану твоей женой.

Они снова крепко обнялись и он перекатился на спину, положив ее на себя. Постепенно их охватила задумчивость. Они тихо лежали рядом и смотрели в глаза друг другу. Он нежно поднес ее руку к губам и поцеловал ладонь.

— Я подумал... что вот так и состарюсь рядом с тобой, — тихо сказал Эрик.

— Мне нравится эта мысль.

И он искренне верили, что все так и будет.

В пятницу в четверть седьмого вечера Нэнси подъехала к дому. Темнело. Из кухонного окна Эрик увидел, как фары ее машины осветили двор и уперлись в гараж, старомодный и неудобный, который она ненавидела. Завести в него машину было не так-то просто. И хотя опустить дверцу гаража было намного легче, чем поднять, Эрик все же вышел помочь Нэнси запарковать машину и все закрыть.

Холод проник ему в рукава и заставил поежиться, пока он стоял и наблюдал, как жена достает чемодан. У нее потрясающие ноги. Она всегда покупала очень дорогие чулки, на этот раз под цвет костюма — голубовато-зеленые. Было время, когда один только вид ее ног возбуждал его, а теперь он смотрел на них, сожалея о прошлой страсти, упрямо отстаивая в душе свой дом и этот неудобный гараж, который она так ненавидела. Возможно, уступи он ей в чем-то, она бы тоже пошла ему навстречу, и они не докатились бы до такой степени отчуждения.

Наконец она выбралась из машины и заметила Эрика.

Нэнси застыла в ледяном молчании, которое, как дальний дымок от ружья, предвосхищало звук выстрела. С момента его сексуального подвига с Мэгги холодное отчуждение с женой стало привычным явлением.

Наконец Нэнси шевельнулась.

— Что тебе надо?

— Я занесу вещи в дом, — сказал Эрик, входя в гараж и поднимая чемодан. Нэнси взяла с заднего сиденья портфель, повесила на плечо сумку с одеждой и резко захлопнула дверцу машины.

— Как прошла неделя? — спросил он.

— Неплохо.

— Как доехала?

— Хорошо.

С того вечера все их разговоры стали пустыми и отрывистыми. К дому они подошли, не проронив больше ни слова.

Переступив порог, Нэнси поставила на пол портфель и потянулась к дорожной сумке.

— Давай я отнесу, — предложил Эрик.

— Я сама, — остановила его Нэнси и потащила вещи наверх.

Оставшись один, Эрик ощутил, насколько он взвинчен и уязвим. Разойтись! Решение, конечно, правильное, но предстоящий вечер не сулил ему ничего хорошего.

Нэнси вернулась — в юбке из шерсти чирока, в белой блузке с длинными руками и с алой розой, приколотой на уровне ключицы. Она пересекла комнату, избегая его взгляда. Он стоял, опираясь на раковину, и наблюдал, как она приоткрыла крышку кастрюли с кипящим супом из красного перца, нашла половник, достала ложки и тарелки и стала разливать суп.

— Мне не надо, — предупредил он ее.

Она взглянула на него холодным и отсутствующим взглядом, который продолжала совершенствовать с той злополучной ночи, когда он так грубо овладел ею.

— Я уже поел. — Это была неправда, но та пустота в желудке, которую он чувствовал, не могла быть заполнена едой.

— Так что же случилось? — спросила Нэнси.

— Сначала поешь, а потом поговорим.

Стоя у мойки, он смотрел сквозь кухонное окно на грязный снег, растворяющийся в сумерках зимнего вечера. Нервное напряжение до холода в животе и бледности на щеках угнетало его, как тяжелое ярмо. То, что он собирался сделать, давило его своей тяжестью.

Огромная часть его жизни прошла рядом с этой женщиной.

Он посмотрел ей в лицо.

— Нэнси, лучше сядь, нам надо поговорить.

— «Лучше сядь», «сначала поешь», — взъелась она на него. — Что еще прикажешь сделать? Говори, чтобы я смогла выполнить твои желания.

Эрик прошел в комнату и отодвинул от стола два стула.

— Пожалуйста, иди сюда и садись, — сказал он.

Когда она уселась, приняв напряженно-выжидательную позу, Эрик сел напротив и, положив ладони на стол, какое-то время изучал деревянные фрукты, которые так его раздражали.

— Для того, что я хочу тебе сказать, нет подходящего момента ни до еды, ни после, как бы ты ни огрызалась... А-а, черт. — Он сцепил пальцы, поднял глаза и, встретив ее взгляд, спокойно закончил: — Нэнси, я хочу развестись.

Она побледнела, широко открыв глаза, и злобно выкрикнула:

— Кто она?

— Я знал, что ты спросишь об этом.

— Кто? — взвизгнула Нэнси, ударяя кулаком по столу. — Только не вздумай сказать, что никого нет, потому что в течение этой недели я дважды звонила домой в одиннадцать вечера и не заставала тебя. Ты был у нее. Кто она?

— Это наше личное дело, оно касается меня и тебя, и больше никого.

— Можешь не говорить: я знаю! Это твоя школьная подружка, правда? — Нэнси с вызовом тряхнула головой. — Она?

Он вздохнул и машинально ущипнул себя за переносицу.

— Она, я знаю. Миллионерша-вдова. Ты ее уже оттрахал, Эрик?

Он медленно перевел взгляд на жену.

— Побойся Бога, Нэнси!..

— Трахаетесь! Ты трахал ее еще в школе, трахаешь и теперь! Я знала, что так будет, как только она объявилась у нас в городе. Ей потребовалось постоять не более пяти минут на ступеньках церкви, чтобы вздыбить твои штаны. И нечего говорить мне про наше личное дело, которое никого не касается! Где ты был в среду в одиннадцать ночи? — И она снова грохнула кулаком по столу. — Где?

Эрик сдержался.

— А прошлую ночь?

Он не хотел отвечать той же монетой, это бы только сильнее разожгло ее гнев.

— Сукин ты сын, — вскрикнула Нэнси и, перегнувшись через стол, отвесила ему пощечину. Злую и тяжелую. Настолько тяжелую, что он чуть было не упал со стула. — Черт бы тебя побрал!

Она обогнула стол и размахнулась для второго удара, но Эрик перехватил ее руку, и она лишь ногтями проехалась по его щеке.

— Прекрати, Нэнси!

— Ты трахаешь ее, трахаешь! Признавайся!

Он держал ее руки, но она вырывалась, билась об стол, отчего расплескался суп, а деревянные персики скатились на пол. Поцарапанная щека начала кровоточить.

— Прекрати, говорю тебе! Прекрати сейчас же. — Он все еще сидел и удерживал ее руки.

— Ты ночуешь у нее, я знаю! — плача кричала Нэнси. — И не только последнюю неделю, но и раньше. Я и раньше звонила и не заставала тебя!

— Нэнси, прекрати кричать!

Капля крови капнула на рубашку.

Крепко обхватив ее руками, Эрик ждал, когда к ней вернется самообладание. Заливаясь слезами, она опустилась на свой стул и уставилась на него. Эрик поднялся, принес кухонную тряпку и стал вытирать пролитый суп. Ее взгляд следовал за ним от стола к мойке и обратно. А когда он, наконец, снова сел напротив, она сказала:

— Я этого не заслужила. Я была тебе верной женой.

— Это не вопрос верности или неверности. Просто мы не те люди, которые могут вместе взрослеть и стариться.

— В какой газетенке ты вычитал эту пошлость?

— Посмотри сама. — Он прижал сложенный носовой платок к щеке, взглянул на впитавшуюся в него кровь и продолжил: — Что общего осталось между нами? Пять дней в неделю мы вообще не видим друг друга, а остальные два — это два дня несчастья.

— Они не были такими, пока не появилась эта баба.

— Оставь ее в покое. Все началось задолго до ее приезда в Рыбачью бухту. И ты знаешь об этом.

— Ты врешь!

— Нет, не вру. Мы стали чужими уже много лет назад.

И вдруг, к своему удивлению, он заметил, что ее злость превратилась в страх.

— Ты о моей работе? Я же сказала, что попрошу вдвое сократить свой объем.

— Ты, правда, этого хочешь, не врешь?