Пьер Лоти - Горький мед любви

Появилась женщина и, увидев меня под кокосовыми пальмами, направилась в мою сторону. Была уже ночь. Когда она подошла ближе, я увидел ее отвратительное смеющееся лицо.

— Ты Таимага? — спросил я.

— Таимага? Нет, меня зовут Теваруе, из округа Папетоои. Я приходила собирать раковины и кораллы. Хочешь купить их у меня?

Я прождал до полуночи и на другой день узнал, что настоящая Таимага уехала на заре на свой остров. Я не выполнил задуманное. Она уехала, не зная, что на берегу ее долго ждал брат Руери…

Таравао, 1872 год

«Дорогой брат Джон!

Посланному, который принесет тебе письмо, поручено передать тебе еще и множество подарков. Во-первых, посылаю тебе перья из хвоста красного фаэтона — весьма ценный подарок, сделанный мне начальником Тегациое; затем — ожерелье из трех сортов белых раковин, подарок начальницы; и, наконец, — два пучка рева-рева, которыми вчера украсила мою голову для праздника Таравао некая знатная женщина из округа Папеурири.

Я пробуду здесь еще несколько дней у начальника, бывшего другом моего брата, пользуясь разрешением адмирала. Недостает только твоего присутствия, чтобы мое пребывание в Таравао было совсем приятным. Окрестности Папеэте не могут дать ни малейшего представления о том, что такое полуостров Таравао. Это мирный, тенистый, восхитительный уголок, поросший гигантскими померанцевыми деревьями, плоды и цветы которых усеивают землю, покрытую мягкой травой и мхом.

Под деревьями разбросаны хижины из лимонного дерева, где по-прежнему живут маори. Они, как всегда, гостеприимны — угощение в тени деревьев, жалобные звуки флейты, hymene, песни и пляски.

Я живу один в хижине, стоящей на сваях в море. Свесив голову с кровати, я вижу, как живет и волнуется подо мною этот особый мир, мир кораллового рифа. Среди белых и розовых причудливо переплетенных ветвей плавают тысячи маленьких рыбок, ярких, как драгоценные камни или колибри, — красных, зеленых, голубых — и еще много других радужных существ, совершенно непохожих на рыб. Днем, в часы сиесты, в минуты размышлений, я невольно любуюсь этим подводным мирком, неизвестным даже натуралистам.

По ночам мое сердце сжимается от тоски. Свистит ветер, море зловеще ревет, и я чувствую, как я одинок в этом затерянном уголке дальнего острова, среди необозримого океана, тянущегося до таинственных берегов полярных стран.

В одну из моих экскурсий с начальником Тегациое, я увидел озеро Ваириа, внушающее туземцам суеверный страх. Мы провели ночь на его берегу. Глазам представилось страшное зрелище. Немногим доводилось видеть подобное. Любопытство редко приводит сюда европейцев — дорога длинна и тяжела, а берега неприступны. Представь себе в тысячах футов над уровнем моря среди скал мертвое озеро; и кругом — голые вершины, острые силуэты которых вырисовываются в светлом вечернем небе. Воды его холодны, глубоки и неподвижны. Ни порыва ветра, ни звука, ни единого живого существа…

— Но было время, — сказал мне начальник Тагациое, — по ночам сюда спускались с гор Тупапагу особой породы и вздымали воду своими крыльями.

Если ты отправишься в среду на вечер к губернатору и увидишь там принцессу Ариитеа, то скажи ей, что я помню о ней и надеюсь с ней танцевать на будущей неделе, на балу у королевы. А если ты встретишь в садах Фаиману или Терию, то можешь передать им все, что только придет тебе в голову.

Милый брат, прошу, сходи к ручью Фатауа и передай от меня привет маленькой Рарагю из Апире. Клянусь тебе, я всем сердцем люблю эту милую девочку!..»

Рарагю совсем не знала бога Таароа, так же как и многочисленных богинь его свиты; она даже никогда не слышала про них. Одна королева Помаре, из уважения к традициям своей страны, знала и помнила имена этих богов и хранила в памяти странные легенды прежних времен.

Но все эти странные, поразившие меня слова полинезийского языка со смутным мистическим смыслом, непереводимые на наш европейский язык, были хорошо известны Рарагю, которая очень оригинально поясняла мне их значение.

— Если б ты почаще оставался со мной ночью в Апире, — говорила мне она, — то гораздо быстрее узнал бы слова, совершенно неизвестные девушкам из Папеэте. Когда мы вместе испугаемся, я расскажу тебе о Тупапагу то, чего ты пока не знаешь.

Действительно, в языке маори существует много слов и образов, которые становятся понятными только со временем, когда поживешь среди туземцев, не раз побываешь ночью, во время бури, в лесу и прислушаешься к таинственным голосам природы.

В лесах Таити не слышно пения птиц; ушам маори незнакома эта наивная музыка, которая наполняет жизнью европейские леса. Все неподвижно в этой глубокой тени, среди лиан и громадных папоротников, здесь царит такая же странная тишина, как и в меланхолическом воображении туземцев. Только в горах, на страшной высоте, парит фаэтон, маленькая белая птичка с длинным белым или розовым пером на хвосте. Вожди украшали когда-то свои головы пучком этих перьев, и требовалось немало усилий, чтобы добыть себе это аристократическое украшение…

Известные человеческие надобности существуют как будто именно для того, чтобы напоминать нам о нашем несовершенстве. Им подлежат королевы, наравне с пастушками.

Когда королева Помаре ощущает эту тягостную нужду, она удаляется вместе с тремя женщинами в таинственное убежище, расположенное под бананами. Первая из этих священнодействующих обязана поддерживать королевскую особу во время процедуры. Вторая держит в руках тщательно отобранные листья бурао, самые свежие и нежные. Третья, последняя, держит флакон с кокосовым маслом, ароматизированным сандалом (monoi), которым смазывает места, раздраженные прикосновением листьев бурао… Дело сделано, и процессия торжественно возвращается во дворец.

Рарагю и Тиауи ссорились. Из их детских уст беспрерывно вылетали самые нелепые и самые бесстыдные ругательства. Это была первая ссора девочек, и она очень забавляла зрителей. Молодые женщины, лежавшие на берегу ручья, хохотали во все горло и стравливали их…

— Ты должен быть доволен, Лоти, — сказала мне Тетуара, — они ведь ссорятся из-за тебя!

Они действительно ссорились из-за меня, Рарагю приревновала ко мне Тиауи, что и стало поводом к ссоре. Обе девочки, как два готовых сцепиться котенка, побледнели и дрожали от гнева.

— Finito oufa (любовница китайца)! — воскликнула Тиауи, не находя слов для ругательств и опасно намекая на красивую тапа из зеленого газа.

— Oviri amotakta (дикарка, людоедка)! — возражала Рарагю, знавшая, что ее подруга была привезена еще ребенком с дальнего острова Помоту и что если Тиауи сама не людоедка, то такие наверное были в ее семье.

Оскорбления попали в цель, и девочки, бросившись друг на друга, стали царапаться и кусаться. Их разняли. Они начали плакать, и Рарагю бросилась в объятия Тиауи. Они обожали друг друга и поцеловались в знак примирения.

Тиауи, забывшись, «поцеловала» Рарагю носом, сообразно старому, забытому обычаю племени маори — привычка эта сохранилась у нее с раннего детства. Она коснулась своим носиком округлой щеки Рарагю и сильно втянула в себя воздух. Так раньше приветствовали друг друга маори: поцелуй губами был привезен к ним из Европы.

Рарагю, несмотря на свои слезы, с усмешкой взглянула на меня, и эта усмешка означала приблизительно следующее: «Видишь, какая она дикарка! Я была права, назвав ее так, Лоти! Но я все равно очень люблю ее!»

И они крепко поцеловались. Через минуту все уже было забыто.

Под старыми кокосовыми пальмами, в пустынных местах у голубого моря, всегда печальных, возвышаются похоронные холмы — высокие коралловые тумулусы… Это — marae, места погребения вождей. Их история теряется в неведомом прошлом Полинезии. Эти захоронения встречаются на взморье всех островов, где обитают маори. Таинственные островитяне Ранану украшали эти могилы гигантскими статуями с устрашающими лицами; таитяне сажали на них железные деревья. Железное дерево для них то же, что для нас кипарис — у него темная листва, а морской ветер с загадочным свистом проникает в его неподвижные ветви… Эти тумулусы, белые, несмотря на древность, и поросшие темными деревьями — ужасное напоминание о прошлом. Они служили алтарями, на которых приносились человеческие жертвы в память умерших.

Таити, по словам Помаре, — единственный остров, где даже в самые древние времена жертву не съедали после заклания, а только делали вид, что приступают к похоронной тризне. Жертве вырывали глаза, клали их на блюдо и подавали королеве, это было ее странной прерогативой (рассказано Помаре).

Тагапаиру, приемный отец Рарагю, занимался промыслом до такой степени необычным, что даже в нашей Европе, столь изобретательной в этом отношении, наверное, еще не выдумали ничего подобного.

Он был очень стар, что большая редкость в Океании; кроме того, у него была белая борода, что еще большая редкость. На Маркизских островах белая борода — драгоценность, из которой делают украшения для начальников, для этого там специально содержат нескольких стариков.

Два раза в год старый Тагапаиру остригал свою бороду и отправлял ее на Гивкоа, самый варварский из Маркизских островов, где она продавалась на вес золота.

Рарагю с большим вниманием и страхом рассматривала лежавший на моих коленях череп. Мы сидели на самой вершине кораллового тумулуса, под огромными железными деревьями. Был вечер, солнце медленно погружалось в зеленый океан среди нерушимой тишины.

В этот вечер я смотрел на Рарагю с особенной нежностью. «Rendeer» на время уплывал, чтобы посетить северную часть архипелага Маркизских островов. Рарагю, серьезная и сосредоточенная, была погружена в одно из тех детских мечтаний, которые были не вполне доступны моему пониманию. Золотистый свет на одно мгновение озарил ее всю, а затем солнце погрузилось в волны.

Рарагю никогда не видела так близко лежавший на моих коленях зловещий предмет. Было заметно, что череп наводил ее на смутные размышления.

Череп, очевидно очень древний, был окрашен в красный цвет, которым окрашивает земля Таити все камни и кости. Смерть уже не так ужасна, если случилась давно.

— Riara! — повторяла Рарагю.

Слово это означает в переводе «ужасный», но только приблизительно, так как мы чужды того мрачного страха, который испытывают там по отношению к мертвым и привидениям.

— Что так пугает тебя? — спросил я Рарагю.

Она отвечала, указывая на беззубый рот:

— Его смех, Лоти! Его смех, похожий на смех Тупапагу!

Была уже ночь. Мы возвратились в Апире, и Рарагю всю дорогу дрожала от страха. В этой стране, где совсем нечего опасаться, ни растении, ни животных, ни людей, где можно уснуть под открытым небом без всякого оружия, туземцы боятся ночи и дрожат от страха при мысли о привидениях. На открытых местах все еще шло благополучно. Рарагю крепко держалась за мою руку и громко пела hymene, чтобы придать себе мужества. Но, попав в лес из кокосовых пальм, испугалась. Она шла впереди, протянув мне назад обе руки, что было не очень удобно при быстрой ходьбе, но так она чувствовала себя безопаснее и была уверена, что ее не схватит сзади за волосы мертвая голова кирпичного цвета.

В лесу царил глубокий мрак. Витали ароматы растений. Почва была усыпана сухими листьями пальм, хрустевшими под нашими ногами. Слышался характерный звук — металлический шелест кокосовых листьев. Из-за деревьев доносился смех Тупапагу, а вокруг отвратительно шуршали целые полчища голубых крабов, которые при нашем приближении спешили укрыться в свои подземные жилища…

Назавтра мы прощались. Вечером я рассчитывал наконец увидеть Таимагу. Она, как мне передали, вернулась на Таити, и я назначил ей через одну служанку королевы свидание на морском берегу округа Фарета с наступлением ночи.

Явившись в назначенный час в это уединенное место, я увидел сидящую неподвижно женщину, с головой, покрытой белым покрывалом.

Я приблизился и позвал: