Мэри Пирс - Горький ветер

Если бы не сцена, которая произошла между их соседями по купе — дородной медсестрой и молодым человеком, напоминавшим клерка, Бетони и молодой офицер Майкл Эндрюс, сидевшие друг против друга всю дорогу от самого Падингтона, никогда и не завязали бы знакомства.

В Падингтоне вагон был переполнен. После Оксфорда он наполовину опустел. Медсестра села в Лонг Стоуне, а клерк в Милстоне, и она сразу же уставилась прямо на него, рассчитывая смутить молодого человека.

— Как вам не стыдно! — сказала она, когда он по глупости встретился с ней взглядом. — Здоровый молодой человек, в самом расцвете сил, полный энергии и годный к службе, и все еще в гражданском! Да уж! Мне было бы стыдно! Да, было бы!

— Это потому, что у меня астма, — сказал молодой человек, смущенно покраснев и спрятавшись за газетой.

— Они все теперь так говорят. По мне, вы выглядите достаточно здоровым, и если бы были настоящим мужчиной, то уже были бы капитаном и делали бы то, что делают другие доблестные солдаты.

Женщина взглянула на Майкла. Она ожидала его поддержки. Потом она наклонилась к клерку:

— Забавно, однако, как много случаев астмы обнаружилось за последнее время, не говоря уже о гастрите и странных случаях родильной горячки. Я бы назвала все это по-другому, если бы меня спросили!

Майкл уже больше не мог этого слышать.

— Мадам, успокойтесь! — сказал он резко. — Оставьте молодого человека в покое и попридержите язык!

Женщина была поражена, рот у нее открылся, обнажая зубы с прилипшими на них леденцами, которые она сосала.

— Вы не имеете права так со мной разговаривать. Если бы муж был со мной, вы бы просто не посмели так себя вести.

— Если бы ваш муж был здесь, он, я надеюсь, последил бы за вами.

— Ах, так! — воскликнула она. — Невероятно!

Она молчала всю дорогу, откинувшись на спинку сиденья и бросая гневные взгляды на газету, за которой спрятался клерк. Майкл снова повернулся к окну, и Бетони взглянула на него с интересом. Прямые светлые волосы немного в беспорядке, загоревшая кожа, лицо с орлиным носом, усталые серые глаза и рот с морщинками в уголках. За четырнадцать месяцев войны она успела уже привыкнуть к этим молодым, но постаревшим лицам.

Поезд останавливался на каждой станции. Когда клерк и медсестра вышли в Сэлтоне, Майкл повернулся к Бетони.

— Мне очень жаль, но эта чертова женщина меня просто достала.

— Это новое развлечение — насмехаться над гражданскими, — сказала Бетони.

— Если бы она знала, что это такое, если бы она хоть пять минут побыла там, ее самодовольное румяное лицо уже не расплывалось бы в улыбке.

— Но ведь кто-то должен идти сражаться.

— Конечно, — сказал он как-то нетерпеливо. — Но здесь все такие самодовольные, слишком разговорчивые, высокомерные и чертовски хотят крови!

— Но чего же вы от нас хотите? — спросила Бетони.

Он улыбнулся.

— Чтобы все были спокойными… довольными… тихими… — сказал он, — беседующими о крикете и рыбалке или урожае и о том, несутся ли теперь куры.

Бетони кивнула. Глядя на него, она чувствовала, что он очень устал.

— Вы были ранены, не так ли? — Она видела, как он неловко поворачивал плечо.

— Я ранен три раза, и вот опять как новенький. Просто заколдованный. Еще меня отравили газом во время последнего караула. Вот почему у меня такой грубый голос. Но не очень сильно, конечно, иначе бы я не рассказывал здесь свои истории.

— Вы в отпуске надолго?

— Пока не поправлюсь, возможно, на месяц.

— И куда потом?

— Опять слушать эту музыку.

— Как вы это выносите? — спросила Бетони восхищенно.

— У меня нет выбора, — сказал он, переводя разговор на нее. — Вы много путешествуете? — Он взглянул на ее чемодан, лежащий на полке.

— Достаточно много, но обычно не дальше Лондона. Я была там на одной конференции. Но в основном я езжу по центральным районам, слежу за условиями, в которых работают женщины на военных заводах.

— Вам это нравится?

— В какой-то степени да. В конце концов, это то, что делать необходимо. Но я всегда рада вернуться домой, в Коббз, где царят покой и тишина.

— Коббз? Где это?

— В Хантлипе, рядом с Чепсвортом.

— Я сам живу в Чепсворте, — сказал он. — Оттуда до Хантлипа можно прекрасно прогуляться. Могу я как-нибудь навестить вас?

— Конечно, приходите познакомиться с моей семьей, — ответила Бетони. — Я не могу поручиться, что они будут говорить о крикете, но кто-нибудь непременно вспомнит кур.

— В войне есть одна прелесть: мы можем быстро познакомиться, даже с противоположным полом.

Но он почувствовал, что, даже не будь войны, она не отказала бы. Она была спокойна, уверена в себе, прямолинейна и искренна с ним, а внешне очень приятна: с чистыми голубыми глазами и очень светлыми волосами. В ней была та безмятежность, к которой он стремился.

— Расскажите мне о своей семье, — попросил он.

На вокзале в Чепсворте Джесс Изард уже ждал дочь, готовый с важностью, присущей моменту, нести ее чемодан и сумку. Его честное лицо сияло, как и всегда, когда он приветствовал ее возвращение домой. Его гордость за дочь еще более возросла, когда она представила ему Майкла Эндрюса.

— Капитан Эндрюс будет навещать нас, папа. Он хочет посмотреть мастерскую плотника.

— Да, конечно, — сказал Джесс, пожимая руку Майкла. — Добро пожаловать. Вы тот самый капитан Эндрюс, что из Кингз-Хилл-хауса?

— Да, тот самый, — сказал Майкл. — Оттуда, прямо за станцией.

— Я как-то ставил вам новую изгородь на выгоне. Давно, еще когда был жив ваш отец.

— Вам, наверное, было бы приятно узнать, что она еще стоит.

— Еще бы, — сказал Джесс. — Она сделана из отличной древесины.

Его чувство собственной значительности не знало границ. Он расхаживал с важным видом. Эндрюсы были людьми известными. Они жили в Чепсворте многие годы. Но сегодняшнее торжество Джесса было несколько омрачено. Вместо маленького нарядного пони с коляской на станции их ждал старый фургон с мешками стружек и опилок, запряженный понурой лошадью по кличке Кольер.

— Во всем виноват твой дед, — сказал Джесс ворчливо. — Он взял коляску, чтобы ехать в Апхэм. И прочистив горло, обратился к Майклу: — Мы можем подвезти вас, капитан?

— Спасибо, я лучше прогуляюсь немного.

Он постоял на тротуаре, помахав им вслед. Джесс помахал в ответ, немного смутившись.

— Как ты думаешь, он отказался ехать из-за этого фургона?

— Ну конечно же, нет, — сказала Бетони. — Он не такой сноб, как ты, папа.

Сидя рядом с ним, она сжала его руку, как бы ободряя. Он не всегда мог понять, когда его дразнят.

Старый дом в Коббзе был тихим и спокойным в окружении дубов и вязов. Из плотницких мастерских сюда не доносился никакой шум. Теперь по субботам работу заканчивали в двенадцать часов. Только старик Тьюк всегда находил себе какую-нибудь работу.

— Вы покрасили вывеску, — заметила Бетони, когда они проезжали мимо ворот мастерской. Фамилии Изарда и Тьюка сияли свежей черной краской на белом фоне. — Что происходит, когда меня нет даже несколько дней!

— Это молодой Том сделал. У него хорошо получается покрасить что-нибудь. У него это от бедного покойного папаши.

В большой кухне мать накрывала на стол. Когда Бетони вошла, она остановилась и приветливо улыбнулась ей. Ее беспокойный взгляд предупредил Бетони, что кто-то прячется за дверью. Она рывком открыла ее и прижала маленького братишку, Дика, который уныло вошел, держась за нос.

— А, они тебе сказали! — протянул он с досадой. — А я собирался напугать тебя!

— Ты слишком любишь пугать людей, — сказал Джесс. — Вот, отнеси-ка сумку наверх к сестре.

— Нет, не нужно, — сказала Бетони. — Там есть кое-что, что я покажу вам, когда все соберутся.

— Она привезла подарки, — сказал Дик.

Ему было только пятнадцать, он еще был слишком маленьким и дожидался возвращения сестры дома. А вот Вильям и Роджер, сохраняя мужское достоинство, не спеша вошли немного позже.

— Хорошо съездила? — спросил Вильям.

— Держу пари, еле тащились, останавливались на каждой захолустной станции, — сказал Роджер.

— А что было в Лондоне, когда ты увидела этих шишек?

— Твоей сестре поручили важное дело, — сказал Джесс. — Она заведует целым регионом.

— Это как раз для Бетони, — сказал Дик, — учить народ, что и как делать.

К обеду бабушка Тьюк вышла из гостиной с очками на лбу. Старый Тьюк вернулся из Апхэма, где он приценивался к лесу, который так и не купил из-за высокой цены.

— Пользуются положением! — сказал он, ругаясь. — Они пользуются сложившимся положением, куда ни сунься.

— Где Том? — спросила Бетони.

— Опаздывает, как всегда. Мы начнем без него.

— Думаю, ухаживает за кем-нибудь, — сказал Дик.

— Скорее всего, пьет в «Розе и короне».

— Он плохо кончит, этот парень. Как и его отец, — сказала Тьюк, разыскивая повсюду свои очки. — Кругом одни пройдохи. Что общего у порядочного парня с этими пройдохами?

— Наша Бетони познакомилась с молодым человеком, — сказал Джесс. — С капитаном Эндрюсом из Кингз-Хилл-хауса. Они разговорились в поезде, и он, вероятно, придет к нам в гости.

— Один из этих денежных мешков?

— Все из горчицы слеплены, — сказал старик, — а теперь они живут как поместные дворяне.

— Капитан хороший парень, — сказал Джесс. — Чудесный молодой джентльмен, очень честный.

— Он будет думать о себе Бог знает что, — сказал Вильям с набитым ртом, — он же носит форму и все такое.

— Да нет же, нет! — воскликнула Бетони. — Разве он какой-то особенный?

— Да такой же, как и мы все, — сказал Вильям.

— Ну конечно! Ты рискуешь жизнью каждый день в мастерской, когда берешь молоток или стамеску!

— Ах, вот как?! — возмутился Вильям. — Теперь нам откроют глаза на правду! — Его лицо побагровело, а синие глаза вспыхнули. — Ты хочешь, чтобы и я надел форму и отправился на фронт жить в окопах, как крыса?

— Нет, я не хочу, — сказала Бетони. — Мне просто не нравится, как ты насмехаешься над теми, кто там воюет.

— И мне тоже, — сказал Дик. — Я бы пошел хоть завтра, если бы меня взяли.

— И я, — сказал Роджер. — Я такого же роста, как другие парни в восемнадцать.

— Давай, удачи тебе! — сказал Вильям. — Вы оба еще просто молокососы и не знаете, что к чему.

Он вскочил с места и, если бы мать не оборвала его, выбежал бы из комнаты.

— Сядь, Вильям, и перестань заливать стол чаем. Мы не будем спорить на эту тему, как, впрочем, и на другие Роджер, отрежь отцу хлеба.

Вильям сел за стол, все еще сердитый. Остальные заговорили, чтобы сгладить неловкое молчание. Слова матери было частенько вполне достаточно, чтобы все успокоились. У нее были та же сила характера, что и у деда, и собственное спокойствие и выдержка. Именно она была главой дома, как дед в мастерских.

В Кингз-Хилл-хаусе Майкл понежился часок в ванне и теперь, надев серые фланелевые брюки и белую рубашку, расчесывал волосы перед зеркалом в спальне. Позади, на полу, там, где он ее снял, лежала его форма.

В дверь постучала мать. Она вошла, наблюдая, как сын надевает твидовый пиджак.

— Дорогой! Тебе не годится твоя старая одежда. Ты так похудел. — Она повернулась к скомканной одежде, лежавшей на полу, и подняла его рубашку. — Майкл, это не дело — так обращаться с королевской формой!

— Пусть король сам надевает ее и его приближенные.

— Ты шутишь, конечно, — сказала мать, бросив рубашку с содроганием. — Я тебе не верю!

— Я совершенно серьезен, мама, — сказал он. — Теперь ты, вероятно, поймешь, почему так приятно снова надеть простую одежду.

— Твой слуга за тобой плохо смотрел?

— Это не его вина. Ничего нельзя поделать Мы там все одинаковые — вшивые, как ежики.

— Но ведь ты был в госпитале. Конечно.

— Меня от них избавили. Но личинки выживают, чтобы вылупиться на другой день.

— Боже мой! — сказала мать. — Я бы не пережила, если бы это началось и здесь.

— И я бы тоже. Там довольно плохо, на фронте.

— Бедный мой мальчик! Как я неразумна. Что мне делать с твоими вещами?