Кто бы мог подумать, но ко мне нарисовались посетители. Моя врач и женщина лет пятидесяти. Я быстро вытерла слезы, прилизала волосы руками и сделала вид, что это я тут не реву, а болею, поэтому такая страшная и опухшая.

 — Дело в том… Мы проверили всё… Но ваши вещи не сдавались в камеру хранения, — сообщили мне после обмена любезностями.

 Я глупо открыла рот на это и шмурыгнула носом.

 — У нас есть журнал учета. Там все фиксируется. Мы проверили. Ваши вещи не сдавали в камеру хранения.

 — Вы хотите сказать, что меня «Скорая» в одних трусах где-то подобрала?

 — Нет, мы связались с той бригадой, и они нам сказали, что вы были одеты в куртку, джинсы и кофту.

 — Водолазку… — автоматом поправила я. — А где мои вещи? Где моя сумка? Там документы! Давайте искать! Ну, может, вы куда-то кинули, я не знаю, под стол, может, завалилось куда-то, может, в приемной где-то! Вы представляете, что вообще произошло? — Я заводилась, начинала орать все громче и громче. Слезы не заставили себя ждать. Кошмар, что скажут обо мне люди? Меня сейчас в дурку отправят… — Я осталась в марте месяце в чужой стране в одних трусах и без документов! Мне не у кого остановиться! Давайте искать мою сумку и вещи! Вы понимаете, я даже деньги не смогу получить в банке! Я билет не смогу домой купить! Я как жить буду в трусах на улице в марте?

 — Успокойтесь, уверена, что ваши вещи найдутся, — протянула мне врач стакан воды. — Кому они нужны?

 — Самое главное — сумка, там ВСЕ мои документы.

 — Как она выглядела?

 — Небольшая такая, кожаная, мягкая, вместительная очень, — причитала я, старательно размазывая слезы кулаками. В палате не осталось ни одного сухого полотенца, а вытираться пододеяльником или простыней при людях было как-то нездорово. — Там еще диктофон должен быть, блокнот, органайзер, так… мелочи… много мелочи… Она, когда просто лежит, то какая-то бесформенная. А на плече хорошо смотрится… Красивая очень и удобная. Чудо-сумка. Найдите ее, а… Все остальное можете себе оставить, а сумку найдите, пожалуйста. Я без нее из страны не смогу уехать. Там документы, страховка, кредитки.

 — Мы поищем. Не переживайте, на улицу вас в одних трусах мы не выставим. Придумаем что-нибудь. В конце концов, можно обратиться в посольство, они обязаны помогать гражданам своей страны.

 — Это вы что ли про российское посольство такого хорошего мнения? — хмуро посмотрела я на нее. — Почему-то именно сейчас мне очень хочется быть гражданином любой другой страны, только бы не России.

 Меня клятвенно заверили, что вещи найдут. Я начала прикидывать, что делать, если их не найдут. Выходило отвратительнее некуда. Надо искать того, кто может меня отсюда забрать, при этом купит мне хоть что-то из одежды. Правильно Билл меня содержанкой назвал. А кто я? Сейчас опять кому-то придется меня обувать-одевать. Черт! Только я могла так вляпаться. Ну почему всегда я? Почему? Что за наказание такое? Так, самый идеальный вариант, кого можно попросить о помощи, — это Густав или Георг. Вариант хуже — Дэвид. Совсем плохой вариант — Родриго. Если звонить кому-то из команды, то придется объяснять, что я тут делаю в таком виде, а потом возвращаться обратно к Каулитцам. Хотя нет, возвращаться к Каулитцам не придется. Не хочу их видеть, не хочу ничего знать о них, ничего слышать не хочу. Его больше нет. Меня для него больше нет. Я о нем не думаю. Я решительно вытерла слезы и высморкалась. Вот так лучше! А то нюни распустиииила… Окей, можно поговорить с парнями, объяснить ситуацию и попросить временного убежища, пока я не решу свои дела с отъездом. Плохой вариант! Плохой! Плохой! Я ни к кому из команды обращаться не буду. Я со всем справлюсь сама. Я жива, почти здорова, руки-ноги есть, голова варит, значит, придумаю, как вылезти из этого чана с дерьмом. Меня в Танзании не убили, в Колумбии от наркобаронов смоталась, в Австралии чуть не съели, так какого черта я тут нос повесила? Подумаешь, в трусах осталась. Могло быть хуже! Могла и без них… А зачем я поехала в Берлин? С какой целью? Из Гамбурга же тоже самолеты домой летают… Вот я дура…

 Ничто так не угнетает человека, привыкшего к активной жизни и постоянному общению, как полное отсутствие той самой активной жизни и этого злосчастного общения. Полдня тело ломало и крутило. Я корчилась на постели с температурой, то потея, как дохлая мышь, то замерзая, как таракан на морозе. Голова болела и кружилась. Во рту не было вкуса, нос ничего не чувствовал. Я не ела и толком не спала. Лежала в каком-то полузабытье, разговаривая сама с собой. Наверное, со стороны могло показаться, что я шизофреник. Лежала и разговаривала с «ним» в своей голове. Я пыталась что-то «ему» объяснить, придумывала «его» ответы, ругалась и скандалила. Представляла, как надо было повести себя, что сказать, что сделать, как ответить, проживая ситуацию снова и снова, рыдая так, как будто бы кто-то умер. Идея поехать домой почти на сутки раньше принадлежала Тому. И Билл же не мог ему не сказать, что у них в квартире праздник. Значит, Том знал и вез меня целенаправленно — они хотели избавиться от меня. Почему сразу не сказать? Нет, если бы было так, Том бы не полез в драку. А он в тот момент реально хотел его избить. Том заступался. Значит, выступление было незапланированным. И Том постоянно его оправдывал, пока мы осматривали место суперпати. Значит, ничего о празднике не знал. Что-то произошло в короткий промежуток между восемью и девятью часами, отчего Билл взбеленился. Он же нормально со мной говорил, был мягким и пушистым, капризничал, а потом… Что произошло потом? Содержанка и блядь, которая всем дает. Почему? С чего он? Так, вопрос с Дэвидом мы выяснили. Отпадает. С Томом они все вопросы выяснили давным-давно. Том меня и пальцем не тронет, даже если сама полезу. Отпадает. Содержанка… Я сама на себя зарабатываю, и Билл прекрасно это знает. Тем не менее, он все равно считает своим долгом хотя бы раз в неделю купить мне какую-нибудь шмотку, а чаще всего несколько. Я его не прошу, это его инициатива. Не буду ж я ему запрещать баловать меня, если ему хочется! Стоп! Вот! Вот оно! Вот этот прогиб! Почему я позволяю ему делать что-то, что не нравится мне? Почему не возражаю? Почему не ставлю свои условия? Почему делаю его жизнь комфортной со мной? Нельзя. Мужик существо такое, его надо в черном теле держать. Хорошо, учту на будущее. Надо больше эмансипации и стервозности в отношениях. А тогда… там… неправильно ответила. Надо было вцепиться в рожу Билла, а потом в волосы этой Биллилюбовьмоя. Интересно, а как они объяснят Дэвиду, куда я пропала? Впрочем, итальянского я все равно не знаю, так что мне нечего делать в Риме. Пришлю ему факс с извинениями и заявление об уходе. Пусть в качестве компенсации оставят себе мою зарплату. Может позвонить Йосту, объяснить ситуацию и попросить денег в счет зарплаты? Нет, ни цента не возьму! Сама справлюсь. Только вот как? Я истерично рассмеялась, представляя, как меня через два-три дня выставят из больницы в трусах и распашонке. Ладно, распашонку можно будет выдать за супер-пупер мини-платье, типа модно, но что делать потом? Родриго сказал, что все равно к нему прибегу. Не хочу ему звонить. Густав надежный. Ему можно доверить тайну. Нет, не могу ему позвонить все равно. Я буду выглядеть смешно. Дэвид просто не поймет. Георг… Георг с Томом очень дружен. Он не станет прикрывать меня — может пострадать их дружба. Приехали в начальную точку. Я сошла с ума, какая досада.

 Время тянулось бесконечно долго. Я умирала от безделья. В голову настойчиво лезли мысли о нем. Мне казалось, что сейчас откроется дверь и он войдет, извинится, объяснит, заберет меня домой. Я говорила с ним, прощала его, ненавидела, ругала и снова прощала. Я, то тихо плакала, забившись носом в подушку, то меня переклинивало, и я истерично хохотала. Я вела себя как беглый псих, стремительно скатываясь в жесткую депрессию, закрываясь, уходя в себя, прекратив общение даже с медсестрой, которая второй день пыталась со мной поговорить. Она спрашивала о самочувствии, я упрямо твердила, что всё в порядке, но по опухшему лицу и красным глазам было видно, что совсем не все в порядке у русской девушки Маши Ефимовой.

 Вечером второго дня мне выдали успокоительное и снотворное. Очень хорошее успокоительное. Моя голова была настолько пустой, насколько это вообще возможно. Я не думала, не плакала, не смеялась, просто лежала и бездумно смотрела в потолок. То, что нужно, — пустота.

 В четверг после обеда мой лечащий врач порадовала меня тем, что никакой посторонней инфекции, кроме простудной, во мне нет, то есть я могу быть свободна и валить на все четыре стороны хоть сейчас. Честно говоря, я бы с удовольствием тут же кинулась собираться, если бы было во что. Ни одежда, ни сумка так и не нашлись. И чутье мне подсказывало, что и не найдется. Надо кому-то звонить. Вопрос только кому…

 — Мария, я связалась утром с социальной службой. Они занимаются людьми, которые оказались в затруднительном положении. К вам сегодня придет инспектор. Мне бы хотелось, чтобы вы обсудили с ним все детали. Думаю, что он сможет вам помочь и с временным приютом, и с одеждой, и с питанием. Посодействует в получении документов и вашему отъезду на родину.

 — Благодарю вас, фрау Шмидт, вы так добры ко мне.

 — Это моя работа, — улыбнулась она, направляясь к дверям.

 — Фрау Шмидт, — остановила я ее. Женщина обернулась. — Вы можете дать мне с собой немного успокоительного и снотворного. Боюсь, сама я не справлюсь.

 — Я бы вам посоветовала хорошего психолога или дала направление в клинику неврозов, но, вы же знаете, что я не могу этого сделать.

 — А лекарство? — жалобно смотрела я на нее.

 — Что у вас случилось? — сверкнула она стеклышками очков.

 Я замялась…

 — Мой парень… Мы вместе работали и… жили… В общем, теперь мы не вместе. Я не могу обратиться за помощью к своему работодателю. Скорее всего, я уволюсь при первой же возможности. Желательно это делать на расстоянии, у шефа великий талант уговаривать. И тем более я не могу ни к кому обратиться из нашей команды. Мне просто не дадут уйти. А работать с ним я не желаю. Мне кажется, что у меня с головой какие-то проблемы из-за стресса. Я в депрессию ухожу. Есть не могу, а без ваших таблеток и спать не могу. Я рехнусь, если без успокоительного и снотворного буду всё переживать в себе…

 — В вашем поведении я не вижу ничего клинического. Тем не менее, я дам вам рекомендацию поговорить с психологом и посмотрю, какое успокоительное вам подойдет. Хорошо?

 Я кивнула и с благодарностью на нее посмотрела. Славная она.

 Социальный работник пришел совсем поздно. Я уже собралась ложиться спать, посчитав, что надо отсыпаться наперед, потому что неизвестно, куда закинет мою тушку дальше и как будет со временем для сна. Мы с интересом рассматривали друг друга. Я сегодня почти не плакала и имела менее опухший вид, чем был всю эту неделю. Она выглядела явно старше своего возраста, какая-то вся нервно-энергичная, с недобрым взглядом. Казалось, она пытается во мне что-то или кого-то разглядеть, словно перебирает в мозгу шаблоны и примеряет, приценивается.

 — Меня зовут Гемма Пёрцген. Я социальный работник, занимающийся бездомными. Как вы оказались в Германии? — голос ее оказался еще противнее взгляда.

 — Мария Ефимова. Меня пригласили работать.

 — Официанткой в стрип-бар? — перебила она меня и понимающе закатила глазки. — Как давно вы на территории Германии? Когда кончилась виза?

 — Меня пригласили работать переводчиком-синхронистом в крупную международную компанию с бессрочным контрактом, оплатой жилья в престижном районе Гамбурга, многочисленными командировками по Европе и весьма солидным денежным вознаграждением, — процедила я жестко. Твою мать! Эта коза меня за проститутку что ли приняла?

 — Подтверждения никакого нет, — произнесла она голосом бывалого следователя, который уже доказал, что именно я украла ларец Марии Медичи.

 — Я не проститутка! — злобно зашипела я на нее. — Я работала легально и жила легально. Потрудитесь выбирать выражения. У меня украли документы и деньги. Если бы не это, я бы уже была дома.

 — Да вы все так говорите, — задумчиво почесала она бровь. — Фрау Шмидт подготовит вас к выписке. Я завтра обзвоню приюты и договорюсь, чтобы вас куда-нибудь приняли. Насколько я поняла, никакими специфическими заболеваниями вы не болеете. Это уже хорошо, потому что тогда мы сможем подобрать для вас что-то более приличное. Какой у вас размер одежды и обуви? Фрау Шмидт сказала, что ваши вещи пропали. Мы постараемся подобрать вам что-нибудь из гуманитарных вещей.

 Честно говоря, у меня было желание послать ее матом. Ее тон, ее взгляд, даже ее поза меня бесили. Она говорила со мной, как с отбросами, даже лицо у нее при этом кривилось, словно она залезла в помойку и вынуждена ковыряться в ней палочкой в поисках пропавшей вещи. Я постаралась взять себя в руки и успокоиться. Мне нужна крыша над головой, одежда и питание на первое время. Иметь справку из больницы и приюта для посольства лучше, чем не иметь ничего и жить на его ступенях, в надежде, что консул сжалится и выдаст мне документ, по которому я смогу вернуться домой. Но как же хотелось ударить мерзкую бабу. Я заставила себя улыбнуться. Я всегда улыбаюсь, когда меня кто-то бесит.