К одиннадцати вечера гуляние было уже в самом разгаре, приглашенные на банкет находились в том чудесном состоянии, когда от вина и непринужденного веселья голова слегка идет кругом, но действительность еще не уходит из-под ног. Официантки в коротеньких белых фартучках то и дело появлялись в зале, неназойливо проверяя, все ли есть в наличии, и торопясь пополнить запасы провизии, исчезнувшей на столах.

Вовсю гремела музыка, молодежь танцевала, образовав кружок в центре зала, а публика постарше оставалась сидеть на местах, добродушно созерцая чужое веселье и проводя время в занимательных разговорах.

–  Петрович, наливай, что ты сел, словно на заседании, или тебе Нина Александровна не разрешает?

– Как вам не стыдно, мальчики, – смеялась та, – почему вы так про меня говорите?

– У кого еще нет? Давайте рюмки сюда.

– Так вот, сижу, принимаю зачет, а ребята вносят Тихомирова из пятнадцатой группы.

– Как это – вносят?

– Почти на руках!

– Он что, ногу повредил?

– Нет, голову, он на экзамен заявился пьяным вдрызг, – засмеялся лысоватый мужчина лет пятидесяти…

Оксана стояла у дверей кухни и деловито разглядывала мужчин в зале. Зависти она к ним не испытывала, отнюдь. По большому счету завидовать было нечему. Какое удовольствие в том, чтобы раз в месяц на последние копейки вылезти в ресторан? То, что копейки последние, она поняла сразу, ведь не зря же она столько лет оттрубила в этой шарашкиной конторе.

– А на прошлой неделе Климушкина опять плакалась на свою беременность, помешавшую ей подготовиться к зачету по Гете. Я, говорит, безумно плохо себя чувствовала.

– И что вы?

– А что я мог сказать? Я ее попросил пересмотреть график очередной беременности, чтобы освободились дни, положенные на зачет.

– Так она же была в положении в зимнюю сессию? Или я что-то путаю?

– Ничего вы не путаете, просто у нее это состояние перманентно…

Оксанка смотрела из-за угла на посетителей, и сердце ее переполнялось желчью и отвращением; все эти хорохорящиеся нищие болтуны приводили ее в состояние тихого бешенства. Иначе как замухрышками назвать она их не могла, ее раздражало в них все: и внешний вид, и манера говорить, употребляя непонятные заумные слова, и шутки, казавшиеся смешными только им одним.

С точки зрения Бубновой, костюмы мужчин, составлявшие предмет их гордости, сидели по большей части на своих хозяевах неплохо, но даже менее профессиональный в этом вопросе человек мог бы определить, что все они стоят недорого и не сшиты на заказ, а куплены на рынках: дешевенькая ткань моментально мялась, стоило владельцу совершить какое-либо неаккуратное движение.

– А десятая группа что отколола?

– Что?

– Почти каждый из этих пройдох отвечал на вопрос билета не больше пяти минут.

– А потом?

– А потом говорил мне о том, что Бальзак – величайший из авторов зарубежной литературы, причем все до единого пересказывали одну и ту же статью. Ума не приложу, откуда они разнюхали, что Бальзак – мой любимый автор?

– Виктор Павлович, это же студенты, они же луну с неба достанут, лишь бы экзамен сдать.

– Относительно луны. Анекдот, слушайте. Приходит один студент к другому…

Меняя блюда, Бубнова наклонялась над столами и чувствовала, как в нос ударяет запах недорогого одеколона, вылитого на лысины и лацканы пиджаков приглашенных. Приторно противный аромат дешевых духов сводил с ума, заставляя задерживать дыхание и доводя до тошноты.

Украшения казались тоже отвратительными. Искусственный жемчуг, лежащий на шеях счастливых обладательниц неприглядными сероватыми катышками чередовался со стандартными золотыми тощими цепочками и дутыми турецкими кольцами. Стоящего украшения Оксанка не заметила ни на одной представительнице женского пола – все было полным барахлом и надувательством.

– A y Бетерова опять тетка умерла, только теперь в Казани, представляете? Он так натурально рыдал, что я ему три поставил.

– Так зачем же ты поставил, если заранее знал, что он врет?

– Врет, конечно, шельмец, но так артистично!

Для Оксаны все это общество было настолько отвратительно, что по временам ей казалось, что, улыбаясь друг другу, гости старались положить себе на тарелки куски самой дорогой снеди, как будто прибыли из голодного края и боялись уехать обратно несолоно хлебавши, так и не окупив стоимости подарка. Да и подарки-то все сплошь ерундовые! Взрослые люди, а строят из себя старшую группу детского сада. Ну зачем, спрашивается, этому старому хрычу диплом в твердой малиновой папке? Лучше бы они ему денег дали, небось, истратился на банкет так, что теперь несколько месяцев будет зализывать раны, кушая из экономии по утрам овсянку и уверяя себя, что это полезно для пищеварения.

Вот дают, они еще ему и медаль на веревочке на шею привесили! Не хватает только барабанной дроби и гимна, а так – полный джентльменский набор. Она, конечно, понимала, что институтская атмосфера не располагает к дорогим подаркам, но так не любить своего босса, чтобы отделаться фотографией в папке и парой вшивых пустяков? Как он еще их всех не поувольнял – непонятно. Хотя кто знает, может, после сегодняшнего банкета и поувольняет. И правильно сделает.

– А я стою, извините, не к столу, в уборной, курю, а в соседних кабинках Дроздов и Моргунов кукуют. Так этот Моргунов Дроздову и говорит: «Гад, Станский, трешку так и не поставил, третий раз к нему хожу»! А я ему так тихонечко отвечаю из-за дверки: «И не поставлю»! – И собравшиеся дружно захохотали.

Бубнова смотрела на гостей, и в ее душе поднималась волна необузданной злости. Какого хрена, черт возьми, она здесь таскается с подносом, обслуживая весь этот сброд? Да она в тысячу раз лучше любого из них, просто им на тарелочке с самого рождения преподнесли то, за что ей предстоит расшибиться в лепешку. Конечно, можно и покуражиться, когда у тебя есть свой дом и когда там есть булка с маслом, а вот попробовали бы они кусаться и царапаться так, как приходится ей, тогда бы она на них посмотрела. Не велика заслуга скушать готовый бутерброд.


Анатолий сидел за столом и пил. Вечер пролетал абсолютно бездарно. Все сотрудники пришли со своими женами и мужьями, как и полагается примерным супругам, пуская пыль в глаза начальству и в душе сожалея о подобной компании. Из всех, кто присутствовал в зале, в гордом одиночестве был он один. Конечно, сослуживцы старались развлечь его разговорами, но это было все не то: не хватало изюминки, остроты, для того чтобы вечер засиял новыми красками.

Надо же, вечеринка оказалась закрытой. Почему Кленов решил, что так будет лучше – неизвестно, но посторонних на банкете не было, а вариться в собственном соку было скучно. Конечно, угощение было мировым, но ехать за тридевять земель, чтобы выпить дармовой водки, пускай и хорошей, – глупо, этим можно заняться, не уезжая от дома на другой конец Москвы. Ладно бы еще посетители какие-нибудь были, пусть не приволокнуться, пусть хоть поглазеть на хорошеньких девочек – и то развлекуха была бы, но смотреть на волнистые складки жира, выступающие под платьем у жены босса, – застрели как надоело.

Конечно, хорошенькие женщины были и здесь, но пялиться на них было не просто неудобно, а даже нелепо, так что после пары комплиментов, произнесенных в их честь в начале вечера, делать стало совсем нечего.

Жена зама была очень даже ничего себе, сразу видно, что еще та штучка, но заглядывание в декольте и рассматривание ажурной резинки чулка на ноге в конечном итоге не могло привести ни к чему, кроме многозначительного поглядывания, а такие развлечения на уровне детского сада Анатолий давно перерос.

Жена Станского смотрела на Анатолия кокетливо и многообещающе, но на подобный подвиг он был не способен, потому что столько выпить не в состоянии ни один живой человек. Ладно, минут через двадцать нужно будет заявить, что пора домой, потому что сын болен, и отчалить, судя по всему, ловить здесь больше нечего.


…Оксана вытянула шею и облизнула губы. Так-так-так, интересненько. Все парами, а этот неприкаянный.

«Неженатый, что ли? – пробубнила она, стараясь разглядеть правую руку мужчины. – Нет, вроде окольцованный, как положено. Тогда что же он торчит один как перст? Может, дефектный? Вроде нет. Такое ощущение, что он сейчас заснет прямо за столом. Надо бы разведать, что да как, всем известно, что жена не стенка, а тут, судя по всему, и двигать особенно не придется. Гол как сокол, но, говорят, сегодня у нас профессура московская гуляет, чем черт не шутит, а может, он – то, что я ищу? Выглядит вроде прилично, по крайней мере по сравнению со всеми этими учеными столпами. Если приглашен, то, скорее всего, с кафедры, а значит, уже институтский. Если с кафедры – значит, москвич. Не факт, конечно, но узнать стоит. И потом, ему лет сорок пять – сорок семь, так что закономерным было бы то, что у него уже своя личная жилплощадь имеется, а когда мужику почти пятьдесят, из него веревки вить можно. А что, возраст самый что ни на есть плодотворный: жена уже надоела до печенок, а порох в пороховницах еще остался. И потом, чем я рискую? – при этой забавной мысли Бубнова прыснула в кулак. – Если ошибусь, так и фиг с ним, брошу, не задумываясь, на вторые сутки, а если нет – так он не самый противный вариант».

Анатолий уже приподнимался со стула, решив откланяться, когда над самым его ухом прозвучал мелодичный женский голос:

– Вы не будете очень против, если я поменяю вашу тарелку?

Подняв глаза, Нестеров увидел, что около его стула застыла симпатичная девушка с подносом и смотрит на него ласковыми, лучащимися от улыбки глазами.

– Что вы, я совсем не против, пожалуйста, – ответил он, садясь на стул обратно и отмечая про себя, что девочка явно недурна.

Ставя на стол чистую тарелку, девушка случайно коснулась руки мужчины и, покраснев, извиняющимся тоном произнесла:

– Простите, ради Бога, я не хотела.

– Что вы, мне даже приятно, не стоит извиняться, – покровительственно проговорил Анатолий, забавляясь смущением девушки и ощущая себя хозяином положения. – Вы, наверное, устали, столько часов на ногах. Не хотите ли шампанского?

– Что вы, я не могу, – качнула головой она, продолжая улыбаться, и Анатолий скорее почувствовал, чем увидел в ее глазах сожаление вынужденного отказа.

– А почему?

– Я же на работе, у нас во время смены не положено.

– Тогда, может быть, после смены?

– До конца работы еще больше двух часов, – произнесла она, и в ее голосе Анатолию послышались бархатные нотки. – Слишком долго ждать.

– А я никуда не спешу, – тихо проговорил он. – Тогда как?

– Тогда совсем другое дело.

Девушка ушла, а Анатолий, поглядев ей вслед, подумал, что вечер, пожалуй, не так уж и безнадежен.

* * *

Первые три дня после ухода мужа казались Светлане абсурдом. Ощущение того, что сейчас откроется дверь и на пороге появится Анатолий, было настолько реальным, что несколько раз за день она подходила к входной двери и прислушивалась, не доносится ли звук знакомых торопливых шагов. Но на лестничной клетке царила тишина, не нарушаемая даже рычанием соседского пса.

Пару раз Светлане казалось, что за шумом воды и шипением масла в сковороде она не расслышала, как в двери повернулся ключ. Бросив все, она шла в коридор, но там никого не было, а вид входной двери, безучастно наблюдавшей за ее действиями, оптимизма не вселял.

С Аленкой по телефону она общалась запросто, выслушивая ее новости и разговаривая о всяких пустяках, не затрагивающих ничего серьезного. На вопрос об отце неожиданно легко для себя она ответила, что Толя был вынужден уехать на некоторое время в командировку, и, благо такое уже случалось раньше, Аленка не стала расспрашивать о подробностях, и разговор перешел в другое русло.

С Володькой так просто не обошлось. На третий день, вечером, почти перед самым сном, он появился в комнате родителей и замер в дверях, вопросительно глядя на мать.

– Что-то случилось? – отложив сканворд в сторону, Света убавила звук в телевизоре и посмотрела на сына.

– Вот и я тебя хотел об этом спросить, – озадаченно протянул Володька.

– Спросить о чем? – напряглась она.

– Ты ни чуточки не догадываешься?

– Вопросом на вопрос не отвечают, ребенок, это дурной тон. И кто тебя только воспитывал? – улыбнулась она, пытаясь отшутиться.

– Хорошо, – кивнул головой тот, – я не стану отвечать вопросом на вопрос. Воспитывала меня ты и еще отец, которого почему-то третьи сутки нет дома. Ты, случайно, не знаешь, к чему бы это? – Глаза мальчика смотрели вопрошающе бескомпромиссно, и Светка первой была вынуждена отвести взгляд.

– Очень даже знаю, – легко проговорила она, натягивая на лицо безмятежную улыбку. – Папа уехал на несколько дней в командировку и скоро должен вернуться. Два дня назад я сама посадила его на вокзале в поезд.