Валентина Мельникова - Горячий ключ

— Нормально! — улыбнулся тот в ответ. — По-прежнему мерзну, но в общем терпеть можно.

— Я думаю, засыпать нам все-таки не стоит. Поэтому давай разговаривать и петь песни.

И они запели. Звуки легко отражались от скальной стены, и их голоса звучали, как выразился Дима, словно у двух основательно поддатых, поющих в остывшей бане мужиков:

Главное, ребята, сердцем не стареть,

Песню, что придумали, до конца допеть…

На дороге у горловины было тихо. Голоса раздавались выше и в стороне от места, где находилось убежище. Судя по всему, бандиты рыскали среди камней, пытаясь отыскать тех, кто устроил им аутодафе на дороге. Тошнотворный запах горелой резины и краски стлался над долиной по направлению к реке, зарево уже сникло, машины почти догорели. Сквозь туман на фоне более светлой скалы просматривались их черные, искореженные огнем останки.

Артем разжал руку, и автомат, глухо звякнув, упал на камни внизу. Он вытащил затекшую руку из щели и стал ее разминать.

Одежда его отсырела, он продрог и пожалел, что не снял с погибшего возле камнемета часового теплую куртку, — Аслану она больше никогда не пригодится. Тогда Артем не захотел тратить понапрасну время, да и занятие было не из приятных, но сейчас решил, что, наверное, все-таки зря.

Минут пять он просидел без движения, опасаясь пошевелиться и не зная, услышал ли кто-нибудь шум от падения автомата. Потом спустился вниз и выудил его из щели с помощью арбалета.

Затем поднялся выше по склону горы, стараясь как можно скорее отойти от дороги.

Он решил пройти к убежищу по склону — так он не рисковал неожиданно встретиться с бандитами. Они не слишком остерегались нападения и поэтому двигались с таким шумом и гомоном, что не составляло никакого труда улизнуть от них даже с больной ногой. Лодыжка у него распухла, страшно болела, и Артем знал, что долго идти не сможет.

Надо было как-то дотянуть до убежища, перевязать как следует ногу и отсидеться хотя бы до утра.

Когда наконец он вышел к камням, за которыми начинался подъем к убежищу, он едва передвигал ноги от усталости. И чуть не наскочил на часового. Он наткнулся на него среди камней, за которые тот зашел, прячась от ветра, и чуть не выругался во весь голос от неожиданности.

Услышав шум, часовой резко вскинул голову — глаза у него округлились, челюсть отвисла. Прежде чем он успел что-то крикнуть, Артем отшвырнул оружие на камни и зажал ему рот ладонью. Другой рукой он крепко прижал его к груди, и парень принялся отчаянно молотить его кулаками по спине. Артем знал, что не в силах драться сейчас врукопашную, и вспомнил о висевшем на поясе ноже. И мгновенно решил покончить с часовым, полагаясь лишь на быстроту и неожиданность своих действий. Резко оттолкнув его от себя, он шагнул вперед и, воспользовавшись тем, что тот, пытаясь сохранить равновесие, замахал руками, выхватил нож и сильным движением вогнал его парню под ребра.

Часовой судорожно икнул, закашлялся и повалился прямо на Артема. Сделав глубокий вдох, он захрипел, тело его обмякло и сползло на камни…

Артем нагнулся, вытащил нож из груди убитого, и струя горячей крови брызнула ему на руки. Он постоял с минуту, прислушиваясь, потом подошел к брошенному автомату и поднял его. Палец скользнул по предохранителю, и Артем с запоздалым ужасом осознал, что автомат был готов к стрельбе и от удара о камни мог выстрелить.

Но все уже было позади. Теперь нужно было каким-то образом подняться по крутому карнизу к убежищу, переждать ночь, а потом попробовать пристрелить Шахбаза и белобрысого, но прежде всего найти Ольгу, иначе все запланированное не имело никакого смысла.

Артем ощущал необъяснимую легкость в голове. За очень короткое время он убил трех человек, причем впервые в жизни он убивал врага лицом к лицу, и чувствовал, что способен убивать и дальше, если это потребуется. Он вспомнил, что испытывал подобное состояние в Чечне перед тем, как его сбили. Нервы натянуты до предела, все чувства обострены, и в мозгу — ничего лишнего, только приказ и предстоящий бой.

Артем снова нагнулся и обшарил карманы убитого. И — о радость! — обнаружил в одном из них непочатую пачку сигарет. Пачку дешевых сигарет «Прима». И обрадовался этому, как ребенок радуется неожиданному подарку. Жизнь вновь засияла для него всеми цветами радуги, и он вдруг понял, что прошлое уже никогда не вернется, а будущее не закончится завтра!

С полчаса Шевцов наблюдал, как суетятся на противоположном берегу оставшиеся там бандиты.

После того как он пару раз полоснул короткими очередями по добровольцам, решившим проверить ширину проема, зиявшего почти в центре моста, попытки разведать обстановку моментально закончились, но тревожный галдеж не прекратился. «Словно воронье на свалке», — с усмешкой подумал Евгений.

Потом перевернулся на спину, поудобнее устроился в камнях и развернул маленькую плитку шоколада, которую нашел в кармане одного из убитых им бандитов. И только сейчас почувствовал, насколько голоден.

Он разломил плитку на две части, одну положил в рот, вторую, завернув в фольгу, — в карман куртки, оставшись верным старой привычке всегда оставлять про запас какую-то часть продуктов.

Шоколад не насытил его, лишь наполнил рот густой вязкой слюной, но Евгений тут же забыл о голоде и неприятном сладком привкусе во рту, потому что вдруг заметил дрожащее желтоватое пятно в районе бывших горных разработок. И сразу вспомнил о взрывах, грохнувших один за другим на дороге, когда он разбирался с бандитами. Это, наверное, они окрасили туман тусклыми всполохами пламени, «О, черт! — Евгений вскочил на ноги. Похоже, там шло сражение. Он вспомнил про бутылки с керосином, которые Ольга и Артем приготовили с легкой руки профессора. — Неужели ребята гробанули машины? — подумал он и тут же усомнился. — Не может быть, слишком невероятно…»

Он подхватил оружие и помчался в гору, но на полпути остановился, вспомнив про бочки с горючим и контейнеры с оборудованием. Ведь бочки буквально в полусотне метров от контейнеров. И если умудриться каким-то образом спустить их чуть ниже и поджечь, оборудование, которое стоит немалых денег, тю-тю, погорит ясным пламенем, как и наркота, которую он спалил в таежном распадке.

Бочки он обнаружил на прежнем месте. Рыжков укрыл их лапником, и, судя по тому, что ветки были не потревожены, бандиты сюда свой нос еще не успели сунуть, а вот возле контейнеров прохаживался часовой, и в сторожке находилось никак не меньше двух человек — это Евгений определил по разговору, который они вели, нисколько не остерегаясь, что их могут услышать.

Часовой, видно, мерз, потому что то и дело подходил к небольшому костру, присаживался на корточки и грел ладони над низким, едва заметным среди камней пламенем.

Поначалу Евгений не хотел его убивать. Часового вполне можно было оглушить и оттащить в сторону, а потом тем же манером, что и у моста, расправиться с остальными. Но бандит оказался проворным и не робкого десятка. Очевидно ощутив движение воздуха, он мгновенно переместился в сторону и назад и оказался позади Шевцова.

Автомат висел у него за спиной, но бандит не спешил применять оружие. Он решил ударить противника профессионально изготовленной, залитой свинцом дубинкой.

Евгений опешил от подобной резвости — долгое отсутствие практики сказалось незамедлительно. И только когда бандит размахнулся, чтобы нанести удар, Евгений понял, что ведет себя как последний идиот, и уклонился в сторону. Если бы дубинка врезала ему по голове, то, самое малое, он получил бы тяжелое сотрясение мозга, в худшем случае — его череп треснул бы как орех.

Однако, к счастью, удар пришелся по плечу, и правая рука у Шевцова полностью онемела.

Но он успел все-таки пнуть противника по голени, проведя ботинком от колена до лодыжки. Взвыв от боли, бандит отскочил в сторону и потянул на грудь автомат. Но саперная лопатка тем и хороша, что ею можно с одинаковым успехом пользоваться как правой, так и левой рукой. И хотя Евгений ударил лопаткой вполсилы, кровь из разрубленной шеи бандита хлынула ему на руки и на грудь, и бандит как подкошенный свалился на камни. На лице его застыло недоумение, а потянувшаяся к ране рука так и замерла на полпути. Он захрипел, выгнулся, а кровь пульсирующим потоком полилась у него и изо рта.

Евгений постоял, прислушиваясь к голосам в сторожке. Ощущая во рту неприятный привкус желчи, он вытер окровавленное лезвие лопатки об одежду убитого и снял с него автомат. В нагрудном кармане куртки обнаружил еще один запасной магазин и усмехнулся про себя: обзавелся оружием чуть ли не на воинское отделение, и, если не считать ушибленной правой руки, досталось оно ему без особых проблем.

Кроме того, стоит учесть, скольких бандитов он успокоил навеки.

Он прикинул расстояние от бочек до контейнеров и подумал, что бочку вряд ли удастся спустить вниз без грохота и шума. Но насколько Шевцов помнил, недалеко от сторожки валялось ведро с проржавевшим дном, и если заткнуть дыру травой, то вполне можно набрать солярки и керосину из бочек и облить контейнеры. Запалить их не составит труда, а потом, когда огонь займется, бандиты выскочат из сторожки, и он перестреляет их из-за камней, как перепелок.

Действительно, хватило пяти ведер, чтобы огонь запылал. К тому же Шевцов успел привалить к ним несколько длинных и сухих веток, и вскоре деревянные контейнеры превратились в огромный костер.

Бандиты, выскочив из сторожки, ошалело уставились на пламя, потом принялись палить из автоматов во все стороны и что-то громко кричать на своем языке. Откуда-то сверху раздались ответные крики, и, не раздумывая ни секунды, Евгений полоснул очередью по незадачливым часовым. Оба упали, но у него уже не было времени выяснять, живы они или убиты. На бегу он успел заметить, что крыша сторожки тоже вспыхнула, и подумал, что, пока подоспеет помощь, от нее и контейнеров останутся одни головешки.

За час до рассвета, когда только-только посерело небо, Дмитрий и Павел решили покинуть свое ночное укрытие. Снег перестал идти, но дул пронизывающий ветер, и видимость была не больше десяти метров. Павел поразился: внизу во нею уже царствует лето, здесь же настоящий февраль, а ведь разница по высоте не более километра. Он прокричал Дмитрию в ухо:

— Ничего себе сквознячок, как бы не сдуло!

Незванов повернул к нему лицо, искаженное от холода и ветра, и спросил:

— Как у тебя грудь? Болит?

Грудь у Павла болела страшно, но он вымученно улыбнулся и сказал:

— Пустяки, дело житейское! Я за тобой, как нитка за иголкой, куда угодно пойду.

Они решили оставить себе лишь одеяла, которые накинули на плечи поверх курток, да рюкзак Агнессы с веревками и двумя оставшимися банками тушенки. Автомат Дмитрий повесил на плечо, и они пошли вниз, обойдясь на этот раз без завтрака и бросив все остальные веши, рассудив, что лишний вес во время этого последнего отчаянного броска будет им не по силам.

Склон шел полого вниз, и, если бы не ветер, они достаточно быстро смогли бы его преодолеть даже с учетом, что Дмитрий с трудом волочил ногу, а Павел при каждом вдохе и выдохе едва сдерживался, чтобы не застонать от боли. Но ветер неистовствовал, бросал в них клубы снежной пыли и ледяной трухи, больно коловшей лицо, и неимоверно мешал движению.

Втянув голову в плечи, Павел смотрел себе под ноги, стараясь прикрыть лицо капюшоном от жгучих ударов ветра. Дмитрий шел впереди. Раненая нога задеревенела и все время подворачивалась, но он был рад, что хотя бы не чувствует боли. Он то и дело проверял путь ледорубом, понимая, что это мало что дает и, если впереди окажется обрыв, им несдобровать.

Конечно, будь он один, то шел бы быстрее даже с раненой ногой, но приходилось учитывать состояние Павла и необходимость помогать ему. Да и самому тоже надо было экономить силы, отнюдь не безграничные. Согнувшись в три погибели и прикрывая лицо ладонью, он попытался рассмотреть сквозь раздвинутые пальцы, что впереди, и чертыхнулся — по-прежнему одна крутящаяся серая мгла.

«Скорее бы рассвет, — подумал он вяло, — может, с восходом солнца хоть немного потеплеет».

Веревка вдруг натянулась, и Дмитрий оглянулся.

Павел рухнул на снег и лежал, сжавшись в позе плода в материнской утробе. Дмитрий с трудом добрел до него и попытался поднять. Холод и усталость вытянули из Павла все силы, а боль в груди, видно, окончательно доконала его. Он лежал на снегу и был не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Но смотрел осмысленно и прошептал посиневшими от холода губами:

— Оставь меня, Дима! — Он с трудом сглатывал слюну. — Я больше не могу. Без меня ты дойдешь быстрее.

Дмитрий молчал. Павел прохрипел:

— Елы-палы, проваливай отсюда!

Голос его прозвучал едва слышно, а ему казалось, что он кричит громко и с надрывом. Последние силы оставили его, и он потерял сознание.