На беду именно этим вечером принесло Самохина — хозяина клуба. Да еще с дамами, которым он хотел доставить удовольствие.

— Нестеров, ебить твою! — влетел Самохин в гримерку. — Ты что, перетрахался где-то? Это что, стриптиз? Да я зажгу круче.

Ему исполнилось шестьдесят, у него была лысина, пузо и подагра. Но, похоже, он не врал. Зажег бы круче.

— Понос у меня! — процедил Стас сквозь зубы, с отвращением глядя на себя в зеркало. — Сожрал что-то. Трудно зажигать с поносом.

— Вали отсюда, засранец! Придешь, когда запрет. Сегодня выход не получишь. Не за что.

Он ехал домой, непривычно рано, и думал о том, что так дело не пойдет. Надо как-то брать себя в руки. Например… представить, что делает это для Алены. Что она сидит где-то в зале, невидимая за колонной. И что ей это очень нравится. Что ее это заводит страшно, и она только и ждет, когда они останутся вдвоем.

А есть ли хоть мизерная надежда, что подобное может произойти в действительности? В конце концов она все равно спросит, чем он занимается. Не сразу, конечно. Сначала будет бояться слово лишнее сказать, чтобы только не выйти ненароком за полосатые пограничные столбы. Но потом не выдержит. Осмелеет и спросит. И тогда он скажет. А она встанет и уйдет. Впрочем, рано или поздно это все равно случится. Ну, значит, случится рано, а не поздно. А пока остается надеяться на чудо и представлять, что танцует для нее.

На следующий вечер это сработало волшебно. Дамы визжали и чуть ли не дрались за приват. Вот только он сам почти поверил, что Алена в зале. Настолько почти, что реальность показалась крутым обломом. И так плохо, и эдак.

Обычно по утрам, если не были назначены встречи с клиентками, Стас отсыпался до обеда. Но в этот день он ждал Алену и поэтому встал, можно сказать рано, в начале десятого. Поменял постельное белье, прибрался. Не то чтобы у него был прямо свинарник, все-таки Муму приучила к порядку. Но мало ли… Хотя, с другой стороны, если уж она вот так пришла к нему, ее и бомжатник бы не испугал.

Алена влетела румяная с мороза — обычное дело для Питера в середине марта. Повисла на шее, холодная, пахнущая антоновкой. Юбка с запахом разлетелась, демонстрируя чулки с ажурной резинкой.

— Дурочка, холодно же! — проворчал он, поглаживая прохладную полоску кожи над чулком.

— Зато красиво! — рассмеялась она.

— Кофе хочешь?

— Сказала бы я тебе, чего хочу.

— Ну так скажи, в чем проблема?

— Я. Хочу. Тебя.

— С ума сойти! — Стас притворился пораженным. — Кто бы мог подумать. А я-то думаю, чего ты приперлась с утра пораньше.

— Ну так я могу и уйти, господин полковник.

Алена повернулась к двери, но он поймал ее за юбку, как за хвост. Подтащил к себе, обнял.

— Давай только без господина полковника, ладно? Для разовой игры это было норм, но не для постоянного использования. Без обид.

— Хорошо, — пожала плечами Алена. — Только ты обещал рассказать, почему так говоришь.

— Расскажу. Пойдем все-таки кофе выпьем.

Она села на табуретку, закинув ногу на ногу так, что юбка полностью распахнулась.

— Фу, как непристойно, — заметил Стас, проходя мимо и пробегая вскользь пальцами от колена вверх.

Сварив кофе, он разлил его по чашкам, сел за стол.

— Короче, дело было так. Танцевал я в детстве в ансамбле с пошлым названием «Солнышко». Руководителем у нас был древний-древний такой дедушка. Не знаю точно, сколько ему было лет, но его дочь, она младшую группу вела, выглядела где-то на сороковник. Хореограф он был, конечно, от бога, ничего не скажешь. Но, по ходу, в маразме. Застрял сознанием где-то в советские времена и танцы ставил соответствующие по содержанию. Дети на полянке, темные силы зла, светлые силы добра. Или что-то такое ура-патриотичное. И вот поставил к какому-то празднику танец гусаров. Я тогда в четвертом классе учился. А старшие мальчишки без конца повторяли это самое: «Господа гусары, молчать!» и ржали. Ну и ко всем остальным прилипло.

— Это же вроде анекдот какой-то?

— Ну да, про поручика Ржевского. А я-то не знал. Ума хватило у отца спросить. Он был в шоке, как будто я спросил, откуда дети берутся. Но рассказал.

— Откуда дети берутся? — фыркнула в чашку Алена.

— Нет, это я и без него уже знал. Анекдот. И как-то так вышло, что это осталось последним воспоминанием о детстве. Черт, не знаю, как тебе объяснить. О таком детстве, знаешь — беззаботном, веселом. Как летние каникулы. После четвертого я поступал в Вагановку, балетную академию. И тупо срезался. Такое чувство, что после этого облома детства уже не было. Занимался бальными танцами, потом в «кулек» поступил. А гусары так и остались. Привет из того времени. Как будто я с ними разговариваю.

— Понятно… Стас, — Алена посмотрела на него из-за чашки, одни глаза над ободком. — А ты сейчас где-то танцуешь, да?

Черт, черт, черт! Это слишком уж рано! Еще не сейчас!

— Ну так, в разных местах. Как, кстати, с матерью разобралась? Не сожрала она тебя?

— Ай! — она махнула рукой. — Разосрались в хлам. Отец мне квартиру нашел. Вечером поеду смотреть.

— Хорошая новость, — Стас вздохнул с облегчением, надеясь, что не слишком явно.

Алена поставила чашку на блюдце, встала, подошла к нему — мягко, по-кошачьи. Положила руки на плечи, глядя в глаза. Села на колени, обняла за шею. Стас поцеловал ее — раз, другой, и вдруг пришло ясное, как все та же космическая пустота.

Может быть, когда он говорил Кристине, что не может себе позволить влюбиться, это еще и было правдой. Но вот сейчас — уже нет. Уже поздно. Может, конечно, это и не классическая влюбленность, о которой пишут стихи и поют песни. Скорее, дикая звериная страсть, когда инстинкт и чутье подсказывают: не та и не другая, а именно эта. Она. Может, где-то в глубине, подсознанием, он понял это еще два года назад. И все это время ждал новой встречи. И то же самое звериное чутье подсказывало: ни с кем никогда так уже не будет. Так остро, так больно. Почти смертельно, на разрыв. Не механическое соединение — слияние воедино. Она могла быть подлой стервой, как ее мамаша, или тупой дурой — это уже ничего не меняло.

Стас нащупал пуговицу на поясе юбки, потом вторую.

— Да сколько их у тебя тут?

Юбка улетела куда-то мимо табуретки. Алена встала, потянулась, облокотилась о кухонный стол, посмотрела через плечо: ну, где ты там? Он подошел, погладил ее по ягодице.

— Мисс, мне очень нравится ваша попа.

— Да ладно, попа, — вздохнула Алена. — Это у Байкаловой попа. Я видел, как ты ее… приласкал.

— У Байкаловой попа — единственное богатство, к ней рука сама тянется. А у тебя — маленькая хорошенькая попка. Вот только веревки на ней явно какие-то лишние.

Он потянул вниз кружевные стринги, и Алена, выбираясь из них, переступила ногами, как грациозная лошадка — сначала одной, потом второй.

— Эй, а как там насчет стратегических запасов? — поинтересовалась она, запрокинув голову ему на грудь.

— Налог на секс? — хмыкнул Стас. — Уплачен. Пойдем к запасам? Или подождешь, пока принесу сюда?

— А принеси.

Когда он вернулся, на Алене не было ничего, кроме чулок.

— Какие все-таки женщины нетерпеливые, — заметил он, расстегивая шорты. — Нет чтобы подождать секунду, устроить стриптиз.

Алена на слово «стриптиз» никак не среагировала. Значит, не добежало еще. А ведь запросто могло. От Карпова Байкаловой, от Байкаловой сестричке-истеричке, от нее — Алене.

— Можно я? — спросила она, когда Стас распечатал коробку.

— Знаешь, как? — он насмешливо приподнял брови, и Алена покраснела.

— Стас, я действительно ничего не умею, потому что…

— Потому что трахалась с каким-то придурком. Все, закрыли тему. Мне пофигу. На минутку, первым у тебя все-таки был я. А остальное неважно. Держи, — он протянул ей презерватив. — Ничего в этом нет сложного.

Похоже, она волновалась так, как будто не резинку надевала, а взрывное устройство обезвреживала. Но справилась. Столько женщин делало это до нее. Им нравилось, а ему было абсолютно все равно. Что они, что сам — однофигственно. Но сейчас… Он даже представить себе не мог, что это может быть настолько… эротично — да, именно эротично. Красиво и возбуждающе.

Он взял ее сзади, прижимаясь к ней всем телом. Такую мокрую, горячую, ждущую. И еще успел подумать, что свою женщину — именно свою! — хочется заполнить собою до отказа. Еще больше, еще глубже. Может, поэтому многие недовольны своими габаритами? Хоть уж ему-то грех жаловаться.

Хрень какая, о чем он только думает?

А потом мир вокруг исчез…

15

Все-таки в прошлой жизни я была кошкой, лениво подумала Алена, мягко изгибаясь в истоме, подставляя всю себя его взглядам и таким же ленивым прикосновениям.

С Олегом сразу после секса ей хотелось забраться под одеяло или одеться — лишь бы он не смотрел на ее тело, которого она отчаянно стеснялась. Со Стасом все было иначе. Она была самой красивой, самой желанной. Пусть только для него одного — неважно, какое ей дело до остальных! Он смотрел на нее — и это было не менее осязаемо, чем касания рук, губ, языка. Его взгляд заводил, будоражил до секса, подстегивал во время, ласкал и нежил после. Так, что хотелось мурлыкать.

— У тебя было много женщин? — спросила она, медленно прокладывая ногтем путь между кубиками пресса, как в лабиринте.

— Много, — не сразу ответил Стас. — Это имеет какое-то значение?

— Нет. Расскажи мне про самую первую. Ты же все знаешь про моего первого мужчину, — Алена хитро улыбнулась.

Стас молчал, глядя в потолок, лицо его стало жестким, и она испугалась, что забрела в опасную зону.

— Мне было тринадцать. А ей двадцать три. Она была у нас аккомпаниатором, — сказал он и резко повернулся к ней. — Ты уверена, что хочешь знать подробности?

— Нет, — помотала головой Алена. — Лучше расскажи тогда про свою первую любовь. Самую-самую первую.

— Это можно, — Стас улыбнулся. — Ее звали Эгле Зариня. Латышка. Такая, знаешь, типичная прибалтийка. Голубоглазая блондинка. Высокая, тоненькая. Мы с ней танцевали в паре на бальных два года. Пятый и шестой класс. Золото выиграли на чемпионате Европы. В Варшаве. За самбу. Мне очень хотелось ее куда-нибудь пригласить. В кино или погулять. Но я страшно стеснялся.

— Ты? Стеснялся? — рассмеялась Алена: настолько ей было трудно представить стеснительного Стаса.

— Да вот представь себе. Поэтому мы с ней только после занятий шли вместе и разговаривали. Она до автобуса, я дальше, до метро. И я всегда приносил яблоко, мы его съедали пополам. Муму специально покупала и напоминала: «Яблоко для Эгле не забыл?»

— Муму? — удивилась Алена.

— Мама. Я ее так звал.

— Почему?

— Не знаю. Она говорила, что у меня не получалось сказать «мама», когда был совсем маленьким. Только «муму». Так и пошло.

— Забавно. А где она сейчас?

— Умерла.

— Извини…

— Ничего. Когда нам уже по двенадцать было, у Эгле начала расти грудь. Ну, совсем немного, но она ужасно смущалась. Надевала под гимнастический купальник по две майки. А мне нравилось. Это, конечно, были еще не такие взрослые желания, — Стас провел рукой по ноге Алены, — но все равно волновало.

— И чем все кончилось? — она прижалась к нему спиной, так уютно, удобно, как две ложки в коробке.

— Да ничем. Они уехали всей семьей.

— В Латвию?

— В Германию. К родственникам. И на прощание я ее все-таки поцеловал. Еще год мы переписывались по электронной почте, а потом все потихоньку сошло на нет. Ну а у тебя? Рассказывай!

Алена потянулась, еще плотнее прижавшись к Стасу, потерлась затылком о его подбородок.

— В первом классе. Его звали Артем. Мы сидели за одной партой. Он на меня никакого внимания не обращал. Я же страшная была. В очках. На зубах пластинки. Две тощие косички. В общем, крысенок. И вдруг он угостил меня конфетой. Уж не знаю, почему. Может, сам не хотел. В общем, я была так растрогана, что взяла и поцеловала его в щеку. От избытка чувств. Это в классе было, на перемене. Все видели. Ну и понеслось: жених и невеста. И тогда он треснул меня рюкзаком. Очень больно. Я рыдала страшно, но больше от обиды, наверно. Учительница его пересадила за другую парту, ну а потом у меня потихоньку все прошло.

— Надо же, какая драма, — Стас рассеянно поглаживал ее грудь, обводя одним пальцем по окружности. — Не могу тебя представить крысенком.