Александр Чиненков - Господин судебный пристав

Историческая справка

В конце 1917 года в Маньчжурии белогвардейский атаман Семёнов сформировал особый отряд и предпринял наступление в Забайкалье. В феврале 1918 года был создан Забайкальский фронт во главе с С. Г. Лазо. В Верхнеудинске учреждённым штабом тыла Прибайкальского фронта руководил П. А. Бризон. В августе 1918 года бои развернулись на подступах к городу. 18–20 августа 1918 года бои развернулись в районе Нижняя Берёзовка. Красногвардейцы и интернационалисты три дня защищали Верхнеудинск. Советская власть пала. Город оказался в руках интервентов и белогвардейцев. В Сибири установилась власть адмирала Колчака, в Забайкалье — атамана Семёнова…

Мать Кузьмы Малова умерла сразу, как только первые снаряды, прилетев извне, разорвались на городских улицах. У неё не выдержало сердце и… Она упала в избе, занеся и поставив на лавку ведро с водой.

Кузьма в это время возвращался домой… Его словно кто-то подтолкнул в спину бережно, но настойчиво. Он подчинился и ускорил шаг.

…Несчастный, убитый горем Кузьма долго стоял над телом матери на коленях, не смея коснуться её руками.

— Мама, проснись, — шептал он, отказываясь верить в то, что её больше нет. — Вставай, вставай, пожалуйста…

Похоронить мать Кузьме не пришлось. Пережитое потрясение свалило его с ног и надолго. Около десяти дней он метался в беспамятстве по мокрой от испарины постели Лишь один человек не отходил от изголовья его кровати ни днём ни ночью.

Прошло две недели, и наконец Кузьма стал понемногу поправляться. Жар спал, появился аппетит, но он ещё с трудом вставал с постели.

— Врач сказал, что кризис миновал, — говорил Митрофан Бурматов, ободряя его. — Мы с тобой ещё ого-го чего сотворим, Кузьма Прохорович!

— Как ты маму похоронил? — спросил Кузьма.

— Всё по-человечески сделал, — пожал тот плечами. — На улицах бой, пули свистят, взрывы, а я… Я уложил гроб в тележку и везу себе по улице.

— А соседи? — напрягся Кузьма. — Тебе что, не помогал никто?

— Увы, сам управился, — улыбнулся Митрофан. — А соседям не до вас было… Каждый о своей шкуре заботился. Войска атамана Семёнова в самый раз в город входили.

Кузьма с благодарностью посмотрел на Бурматова и усмехнулся.

— Так что, чья власть теперь в Верхнеудинске? — спросил он. — Снова Временного правительства или…

— Понятия не имею, — ответил Митрофан. — Вот только не большевистская — это точно! Всего полгода Советы продержались. И всё, вышибли их вон!

Они помолчали, каждый думая о своём.

— Ну вот что, — сказал Бурматов, вставая, — ты пей лекарства и на кладбище собирайся. На могилу матери посмотреть не желаешь?

Кузьма засуетился, заметался, отыскивая свою одежду.

— Ничего, не торопись, — успокаивал его Митрофан. — Родители твои никуда теперь не денутся, так что и ты особо не суетись…

— Идём, идём, — бормотал Кузьма, натягивая одежду. — Я сейчас… я сейчас… Помоги мне.

Не спеша шагая по городским улицам, заметно изменившимся после боёв, они вскоре вышли за околицу. На кладбище Бурматов указал на свежий холмик с крестом. Глядя на могилы родителей, Кузьма думал, что вновь обретёт покой и избавится от угрызений совести, но этого не произошло.

— Ты вот что, иди, — сказал он Бурматову, — а я чуток постою здесь один…

Кузьма долго стоял у могил родителей, заложив руки за спину, склонив голову и размышляя о чём-то своём. А может быть, он мысленно беседовал со своими самыми близкими людьми…

* * *

— Твоё уныние меня настораживает, господин Малов, — ухмыльнулся Бурматов, ставя на пол пустую бутылку. — Интуиция подсказывает мне, что тебя сегодня нельзя оставлять одного даже на минуту.

— Твоя интуиция не подвела тебя, — хмыкнул Кузьма. — Я уже два последних дня размышляю над тем, что лучше — повеситься или застрелиться.

— Что-то я тебя не понимаю, Кузьма Прохорович, — вздохнул Митрофан. — А не рано ли помирать собрался?

— Сегодня ночью на меня накатила такая тоска, что враз жить расхотелось, — признался Кузьма, откупоривая вторую бутылку. — Я вдруг понял, что после смерти мамы остался совсем один на белом свете.

— Вот как? — Бурматов был изумлён.

— Потеряв родителей, я и сам потерялся в этом мире.

— Н-да, тебя понять несложно. Но ведь жизнь не заканчивается! Кузьма усмехнулся:

— А как твои дела, Митрофан? Давно хотел спросить, да не решался. Есть ли у тебя любимая женщина?

— Мне нравятся такие женщины, с которыми стыдно показаться на людях, — признался нехотя озадаченный Митрофан. — Я люблю развратных шлюх, способных чудеса творить в постели. А любительницы домашнего очага меня не устраивают.

— Значит, ты не встретил такую, которая могла бы очаровать и зажечь тебя?

Митрофан задумался и закурил.

— Мне очень нравилась Мадина, — вдруг заговорил он. — Но она тебе принадлежала, и я не мог вмешиваться в вашу идиллию. А ещё мне очень нравилась Алсу, но и она… Но и с ней у меня ничего не получилось бы…

— Она исчезла, как сквозь землю провалилась, — вздохнул Кузьма, наполняя стаканы. — Я долго её искал, но…

— Ничего, теперь за её поиски возьмусь я, — неожиданно заявил Бурматов, снова закуривая. — Знаешь, я решил поступить на службу к атаману Семёнову.

— Вот как? — округлил глаза Кузьма. — Чего ради ты принял такое неожиданное для меня решение?

— Оно неожиданное и для меня тоже, — хохотнул Митрофан. — Я раб своих сумасбродных поступков и противостоять им просто не в силах.

— Так ты объясняешь и своё участие в банде налётчиков? — поинтересовался Кузьма.

— Именно так и никак иначе. Я сумасброд по жизни и не скрываю этой своей патологии. Жизнь скучна и однообразна. Служа в полиции, я как-то подавлял в себе скуку, а когда полицию разогнали…

— Ты и решил заняться совершенно противоположным «промыслом»?

— Именно так я и решил, мне скрывать нечего. Оставшись без работы и без средств к существованию, я оказался во власти такой непроходимой скуки и тоски, что выть захотелось. И тогда я решил заняться тем, против чего боролся на «государевой» службе. Больше всего мне не давали покоя богатства Сибагата Халилова, и я поставил перед собой цель — любыми способами заполучить их!

— Можешь не продолжать, — резко заявил Кузьма. — Я не одобряю твоих поступков. Грабить мирных горожан — это подло и низко, господин Бурматов. Ты покрыл себя позором и обесчестил. Вот моё мнение, если знать хочешь!

— Да, мнение твоё правильное и с этим не поспоришь, — согласился Митрофан. — Но заметь, я грабил людей, не причиняя им физического вреда! Я не скрывал своего лица, желая, чтобы меня поймали. Это всё была игра, — развёл руками Митрофан. — Глупая, сумасбродная, не спорю. Но она забавляла меня, и я находил в ней ни с чем не сравнимое удовольствие!

— Но ты доставлял горе и страдание людям!

Бурматов громко, как сумасшедший, расхохотался.

— О каких людях ты мне говоришь, господин судебный пристав? — перестав смеяться, продолжил он. — Да на тех, с позволения сказать, «людях» пробы ставить негде! А ты напряги память и вспомни фамилии тех, кого я ограбил. Все поголовно — пройдохи и проходимцы! И грабил я их с лёгкой душой и чистой совестью и ни капли не сожалею об этом!

Они чокнулись и молча выпили.

— Хорошо, — сказал Кузьма, закусив солёным огурчиком. — Меня интересует ещё кое-что, а именно твоя необъяснимая привязанность ко мне.

— Я не могу ответить на твой вопрос, — вздохнул сокрушённо Митрофан. — В тебе есть нечто такое, что отсутствует во мне… Ты добр, честен, безукоризненно предан своему долгу. В тебе нет фальши, нет склонности к низким поступкам, то есть всего того, чего во мне с избытком. Я хотел бы быть таким, как ты, чистым как слеза, и неподкупным, но, увы, не могу… Рад бы в рай, да грехи не пускают… Ко всему чистому и непорочному всегда грязь прилипает. Вот и считай меня тем самым грязным пятном, которое тянется к тебе — чистому и «проточному»… Иначе никак я свою тягу к тебе объяснить не могу.

Они снова выпили и молчали несколько минут, пока Малов снова не нарушил первым молчание.

— Так что же толкнуло тебя поступить на службу к Семёнову? — спросил он, посмотрев на задумчивое лицо Митрофана. — Ты же мечтал заполучить сокровища Халилова и уйти с ними за рубеж?

— Да, я теперь богат, — отвлекаясь от своих раздумий, ответил он. — И половину этого богатства я отдаю тебе! Почему? Не спрашивай… На этот вопрос отвечу позже. А вот что касается Семёнова… Я считаю его дело правым! Вот хочу и тебе предложить послужить под его знамёнами нашей многострадальной Родине. Не возражаешь?

Добравшись до густых зарослей, девушка остановилась и перевела дыхание. Убегая от казаков, она ждала, что за её спиной зазвучат выстрелы и одна из пуль сразит её, но…

Выбившись из сил, беглянка присела на ствол сухого дерева и перевела дыхание. «Сегодня в город я вернуться уже не смогу, — подумала она огорчённо. — Значит, задание не будет выполнено…»

Внимательно осмотревшись, девушка увидела заросли ежевики. Собрав горсть, она отправила ягоды в рот и стала жевать. Кислый сок придал ей сил, и она продолжила свой путь в глубь леса по хорошо известной ей тропе.

Дойдя до опушки, девушка повернула направо. Вскоре показалась речушка, но…

— Мостик мне, наверное, уже не перейти, — прошептала девушка, увидев двух верховых казаков.

Поняв, что через реку в этом месте ей не перейти, девушка повернулась и быстрым шагом пошла против течения. Выше моста речушка была шире, но мельче, и она знала брод, по которому её можно было перейти.

Течение сбивало её с ног, босые ноги скользили по гладким камням, и она с трудом передвигалась к другому берегу, изо всех сил стараясь удержать равновесие.

Скоро девушка очутилась в глухой чаще. Здесь она была в полной безопасности. Чем дольше она шла, тем легче становилось на сердце. Девушка нежно касалась пальчиками стволов деревьев и думала: «Ничего, пусть поживёт ещё немного, скотина белогвардейская. Сорвалось задание — не беда. Значит, не судьба ему умереть сегодня…»

Когда девушка вышла на просёлочную дорогу, снова увидела казаков, которые приближались к ней, о чём-то переговариваясь и посмеиваясь, и в растерянности остановилась.

— А ну стой, красотка! — крикнул один из них, заезжая вперёд и загораживая путь. — Куда это ты так резво шагаешь, скажи нам на милость?

— Я за ягодкой иду, господа казаки, — стала объяснять девушка срывающимся от волнения голосом. — У меня бабушка умирает и…

— А чего через мостик не пошла? — спросил второй всадник, похлопывая по голенищу сапога плёткой. — Я тебя ещё давеча заприметил… Чего, скрыться от нас хотела?

— Испугалась я вас, господа казаки, — быстро ответила девушка, и в глазах у неё потемнело. Если казаки захотят заглянуть в её корзинку… О Господи, что же тогда будет?

— А что в корзинке у тебя тряпочкой прикрыто? — поинтересовался, словно прочтя её мысли, первый казак, гарцуя на коне. — Или ты эдак ягодки с грибочками от солнышка прикрываешь?

«Ну всё, я пропала! — мелькнула в голове девушки страшная мысль. — Что же теперь делать?»

— Да что вы, господа казаки, — сказала она, опуская руку в корзинку. — Сейчас я покажу вам, что в ней лежит, только не пугайтесь, пожалуйста!

— Хто? Мы? — казаки переглянулись и загоготали. — Да мы…

И тут они разом замолчали, а их бородатые лица побледнели и вытянулись. Рука одного из казаков потянулась к шашке на боку, а рука второго коснулась приклада карабина.

— Ой, зря вы за мной увязались, господа казаки, — целясь в них из револьвера, ласково проговорила девушка. — Я же вас не трогала, а вы…

Она выстрелила в того казака, который попытался выхватить из ножен шашку. Он схватился за грудь и вывалился из седла, зацепившись левой ногой за стремя. Испуганная лошадь пустилась вскачь по дороге, волоча седока за собой.

Второй казак успел развернуть своего коня и даже пришпорил его каблуками. Но точный выстрел девушки вышиб и его из седла. Взмахнув руками, он свалился на обочину дороги и замер, испустив дух.

Положив револьвер в корзинку, девушка снова накрыла его тряпочкой, бросила взгляд по сторонам и поспешила скрыться в лесу.

* * *

Партизаны готовились к зиме. Целыми днями рыли ямы, складывали из брёвен стены, сверху тоже укладывали брёвна и засыпали их землёй. Вместо печек выкладывали очаги из камней. Они хорошо обогревали землянки, вот только дым, прежде чем выйти через отверстие в потолке наружу, ел глаза, раздражая слизистую оболочку, проникал через дыхательные пути в бронхи и лёгкие.