– Не удерет, – уверенно ответил Саша. – Побоится. Знает, что я его из-под земли достану, пусть только попробует. Тогда уж ему не сдобровать – зарублю насмерть. А так, возможно, тяжелым ранением обойдемся…

– Едут, едут, – сообщил Одоевский, наблюдавший за дорогой.

– Я же говорил, – удовлетворенно заметил Саша, поднимаясь с камня. – Пожаловали.

Только-только стемнело. Все приготовления к поединку закончились быстро. Сбросив кители, соперники вошли в круг, образованный светом фонарей, которые держали секунданты, и через несколько мгновений скрестили клинки.

Хан-Гирей отличался недюжинной физической силой. Он дрался отчаянно, понимая, что только храбрость может спасти его. Вновь и вновь он наскакивал на противника, норовя поразить того в голову или в грудь. Потемкин вначале старался не рисковать, сосредоточившись на обороне. Наблюдавший за ними Давыдов заметил вполголоса, что такой стиль сделал бы честь самому искусному бойцу. Впрочем, Саша и являлся таковым.

Несмотря на прохладу, рубашки обоих успели пропитаться потом, когда Хан-Гирей пошатнулся и отступил с тихим проклятием, глядя, как на правом рукаве его проступает кровавое пятно. Потемкин сразу же опустил саблю.

– Вы ранены, поручик, – сказал он без тени торжества или злорадства. – Как вы?

Хан-Гирей побелел от ярости.

– Я?! – вскричал он. – Я – превосходно. Продолжим!

Тряхнув черноволосой головой, Саша отразил яростный выпад соперника и один за другим нанес три стремительных как молнии удара. Третьим он поразил Хан-Гирея в левый бок, нанеся поручику не смертельную, но довольно глубокую рану. Поручик побледнел, уронил саблю и упал на колени, устремив на Потемкина помутневший взгляд.

– Полагаю, этого достаточно, – сказал князь, перекладывая оружие в левую руку. – Я по крайней мере удовлетворен. На безоружного я не нападаю.

Хан-Гирей пытался подняться, зажимая рану ладонью.

– Согласен, – произнес он едва слышно.

Потемкин убрал саблю в ножны.

– Разумеется, – добавил он, – если вы захотите продолжить, когда поправитесь, я – к вашим услугам.

Раненый покачал головой.

– Не стоит, – проговорил он вяло, – это был честный поединок.

На самом деле поручик был чрезвычайно рад, что отделался всего лишь ранением. Еще раз встречаться с Потемкиным в дуэли по собственной воле он не решился бы никогда.

Как ни старались княгиня Потемкина и княгиня Орлова скрыть от света все произошедшее с Мари-Клер, из-за дуэли и расползшихся слухов резонанс получился обширный – наслаждаясь подробностями, салонные сплетники обсасывали лакомую кость на все лады.

Когда же молва дошла до императора, то Николай Павлович призвал к себе полковника Потемкина лично и обратился к нему с гневной речью, по окончании которой вынес вердикт: двадцать суток ареста. А после – в Тифлис, в распоряжение командующего отдельным Кавказским корпусом. Что б и духу не было в Санкт-Петербурге!

Саша покорно принял свою судьбу. За ту дуэль Мари-Клер простила князю все, только еще сильнее его полюбила. По счастью, никаких последствий от близости ее с поручиком не произошло, событие выпало на тот день, когда она не могла забеременеть – хотя бы в том судьба пощадила ее. Еще одно везение состояло в приятном открытии, что столкновение с экипажем ничего не переломало девушке. Возница сумел искусно сманеврировать и за усердие был вознагражден щедро княгиней Елизаветой Григорьевной. Существенное же зло заключали многочисленные ушибы и глубокое нервное потрясение, пережитое Мари-Клер в квартире Хан-Гирея и после…

Когда положение ее улучшилось, Мари боялась даже смотреть на княгиню Лиз или на Анну Алексеевну. Она сгорала от стыда за свой поступок. Исхудавшая, бледная, с особенным блеском в глазах вследствие перенесенного стыда, она вспыхивала, когда кто-то из них заходил к ней в комнату. Вся ее болезнь, все лечение представлялись Мари-Клер совершенно пустой вещью. Никто не мог вылечить там, где у нее на самом деле сильно болело – в сердце. А потому лечение тела представлялось ей столь же смешным, как составление и склеивание кусков разбитой вазы. Сердце – вот что было разбито. Так для чего же они хотят лечить ее пилюлями и порошками? Все – пустое. Но она не могла позволить себе отказываться. Не могла пренебречь заботою тех, кому и так принесла столько неприятностей. А потому покорно выполняла все, что ей прописывали доктора.

Мари очень боялась, что княгиня Лиз или Анна Алексеевна ненароком спросят ее о том, что предшествовало столкновению с экипажем. Как она расскажет им о Хан-Гирее, о том, что самолично назначила ему свидание?! Она не переживет позора. Они конечно же упрекнут ее. И будут правы. Мари не догадывалась, что обеим дамам все давно известно об обстоятельствах ее злоключения. И к великому сожалению – не только им. Просто до поры до времени они не заводили с Мари речей, которые могли бы вернуть девушку к пережитому. На том настаивал доктор Шлосс, да и сами они вполне понимали положение.

Огласка в обществе, слухи, донесшиеся уже до Москвы, не позволяли более размышлять о выборе подходящей партии Мари для замужества. Она скомпрометировала себя безнадежно. Но и оставлять все в прежнем состоянии дел казалось невероятным.

В сложившейся ситуации княгиня Анна Алексеевна видела один лишь выход. Она предложила Лизе лично отправиться к генералу Закревскому, чтобы, не скрывая от него положения, условиться о бракосочетании, удвоив сумму приданого. Старый делец и распутник не станет цепляться за утерянную девственность, когда перед ним зазвенит золото. Другого шанса не представлялось. Анна Алексеевна не сомневалась, что, воспользовавшись случаем, Закревский не постесняется – он заломит цену за свою снисходительность высоко. Но в помощь Лизе она готова была обратиться за финансами к своему брату, князю Алексею Федоровичу, и уже получила от того принципиальное согласие. Принимая постриг, княгиня Орлова оставила брату такие сокровища, что он не посмел бы отказать ей в просьбе.

На том и порешили. Анна Алексеевна написала генералу Закревскому письмо, прося его пожаловать к ней в Петербург или принять ее у себя в Москве.

Тем временем открылось новое препятствие. Как-то осматривая Мари-Клер, доктор Шлосс довольно долго возился с нею, а потом, выйдя в мрачном расположении, попросил княгиню Лиз уделить ему внимание. Встревоженная, княгиня Лиз проводила его в потемкинский кабинет. Почувствовав неладное, потребовала сразу, только вошли:

– Говорите мне все, дорогой мой. Говорите без обиняков. Я хочу знать правду.

– Как вам будет угодно, ваша светлость, – поклонился доктор и опустился в предложенное княгиней кресло у рабочего стола светлейшего. – Я сам бы хотел знать правду. Но пока что только подозреваю ее, – продолжил он невесело.

– Что-то серьезное? Что? – настаивала Лиза, теребя рукой золотое шитье платья.

– Я подозреваю, ваша светлость, – начал седовласый медикус с осторожностью, – начало некоего внутреннего процесса, вероятно легочного. Я ни в коем случае не могу заподозрить, что причина тому дурное питание, как часто бывает, или отсутствие гигиены. Но в данном случае можно рассуждать о глубоком нервном перевозбуждении, вызвавшем чудовищную встряску еще неокрепшего организма, и, волне возможно, – доктор кашлянул в кулак, – последствии от удара по легким.

– Вы уверены, доктор? – спросила у него Лиза с ужасом, упав на софу. – Легочное воспаление? Верно ли я поняла?

– Не могу знать, – развел руками доктор, – я говорю о начале некоего процесса. До появления каверн никогда не знаешь наверняка. Но вы понимаете, ваша светлость, начало всех болезней имеет исток в причинах нравственных, духовных. Мадемуазель раздавлена. И вовсе не повозкой, не лошадьми, она убита духовно…

– Что же делать? – спросила Лиза, затаив дыхание. – Есть ли надежда, доктор?

– Что делать? – Доктор Шлосс задумался. – Не рыбий жир, ни железо здесь уже не помогут, – продолжил он. – Питание, конечно, надо усилить. Но в первую очередь нужно лечить нервы. Для того я обычно советую перемену места, путешествие, сухой, теплый воздух. Мадемуазель необходимо покинуть Петербург. Здешний климат для нее опасен. Как и для вас, ваша светлость, – напомнил он своей давней пациентке, – твержу вам о том тридцать лет. Как сам вижу – без результата.

– Благодаря вам я все еще жива, – слабо улыбнулась ему княгиня, раздумывая над услышанным. И тут же предложила: – Быть может, желаете кофе?

– Не откажусь, премного благодарен, – склонил голову доктор Шлосс.

Позвонив в колокольчик, Лиза распорядилась. Потом спросила серьезно:

– Мне бы хотелось знать, доктор, не та ли у девицы болезнь, что случилась в Тарутино у ее матери? Вы тогда лечили ее…

– У матери? – переспросил удивленно медикус. – А кто же, позвольте, такова была ее матушка? Я был с ней знаком?

– Были, были, – ответила ему княгиня. – Если вспомните наш Тарутинский лагерь в двенадцатом году и французскую маркизу, которая случайно оказалась в расположении нашей армии и все никак, до самого окончания войны, не желала с нами расстаться. У нее еще был тяжело ранен старший брат, генерал наполеоновской кавалерии. Мы с Анной упросили вас тогда, чтобы вы осмотрели его на нейтральной полосе. Но не успели, он умер накануне.

– Да, да, да… – доктор Шлосс свел над переносицей брови, напрягая память, – я припоминаю. Как же звали ту златокудрую даму?

– Маркиза Анжелика де Траиль, – напомнила ему Лиза. – Вспомните, у нее тоже после известия о смерти брата открылась легочная слабость. В конце концов, не пережив трудности родов, она умерла от нее. Возможно, Мари болезнь передалась по наследству?

Дверь в кабинет приоткрылась. Лакей в золоченой ливрее внес поднос с кофе. Пройдя по-кошачьи неслышно поставил дымящийся душистый напиток в больших чашках севрского фарфора на стол. Потом поклонился. Знаком Лиз отпустила его. Так же кошачьей плавной походкой лакей удалился.

– Что мне вам сказать, ваша светлость? – задумчиво промолвил доктор Шлосс, выдержав паузу. – Исключать ничего нельзя. Вполне возможно, что заболевание легких в их фамилии – недуг семейный. При благоприятных условиях жизни он не дает о себе знать, а при определенных обстоятельствах нервного свойства проявляется. Пока я наблюдал маркизу в нашем расположении, могу заверить вас, ничего угрожающего ее жизни я не замечал. Но рождение ребенка, правда, процесс нешуточный. Он способен привести к жизни любые скрытые недуги. Мне жаль, что маркиза не получила вовремя должной помощи и столь рано ушла из жизни. Что же касается здоровья нашей юной мадемуазель, – доктор отпил кофе, достал из кармана золотую табакерку с сапфирами – подарок государя Александра Павловича за долгую службу, – нюхнул табаку. И только после завершил свою мысль: – Девица нуждается в постоянном уходе и внимании. Я уже говорил, что неплохо бы ей отправиться в путешествие, вероятно, заграницу, на воды или в Таврическую губернию, поближе к морю. Но самое главное для нее теперь: хорошее питание и покой. Душевный покой. Никаких волнений, ваша светлость. Иначе я ни за что не ручаюсь…

Глава 5

– Ни слова больше о Потемкине, – говорит она Хан-Гирею почти что десять лет спустя, – переходите поскорее к делу. У нас слишком мало времени. Я слушаю вас, полковник…

– Я прибыл к вам по личному повелению Его Величества государя, – Хан-Гирей начинает со значением, немного растягивая на кавказский манер слова, а черные глаза его под светлым мехом бараньей шапки блестят вызовом…

– Я догадываюсь, что не по личной воле, – с иронией отвечает ему Мари. – По личной воле вы бы предпочли никогда со мной не встречаться, верно? Вы никогда не задумывались, полковник Хан-Гирей, как причудливо иногда поворачивается судьба? Сбежав после дуэли из Петербурга, вы наверняка не предполагали, что не только повстречаете меня вновь, но даже станете видеться почти что по расписанию?

На лице Абрека, стоявшего поодаль около арбы, промелькнула насмешка. Хан-Гирей вспылил. Ему не хотелось, чтобы достигший куда больших высот по службе дагестанец слышал его разговор с Мари – а в разговоре, полковник не сомневался, могли всплыть какие угодно детали прошлого.

– Отойдем, – предложил он француженке. – Я имею к вам дело сугубо секретное, касающееся высочайшей персоны. А до своих помощников вы доведете его после, когда мы уже расстанемся.

– А куда вы так торопитесь, полковник? – все так же иронично поинтересовалась у него Мари. – Боитесь угодить в заварушку? Она вот-вот начнется.

Хан-Гирей не ответил. Только гневно дернул плечом и, взяв Мари под локоть, отвел в сторону.

– Его императорское величество призвал военного министра, – продолжил он, понизив голос, – и выразил ему свою высочайшую волю. Государь намерен нынешними летом и осенью лично посетить Кавказ, и к тому времени вся здешняя губерния должна быть окончательно замирена и приведена к стопам Его Величества.