– Мой отец был королем? – выдавила из себя Мари-Клер. – Настоящим?

– Королем революции, – ответила Анна, – если можно так сказать. Он родился сыном простолюдина и начинал свой путь в революционной армии простым солдатом. Но на поле битвы он действительно выглядел королем. За то и получил от Бонапарта свой титул. Он был женат на сестре Наполеона, Каролине Бонапарт. Я знаю, что он любил свою жену. Она тоже умерла вскоре после его гибели. И император Наполеон умер. Совсем недавно. В ссылке на острове Святой Елены. Но знаешь, для чего я рассказала тебе о твоем отце?

– Нет, – растерянно пожала плечами Мари-Клер.

– Ты должна набраться мужества, – Анна Алексеевна обняла девушку и привлекла к себе. – Научиться терпеть и бороться. Не сдаваться до самого конца, как он. Твоя мать была слабой женщиной, она часто шла на поводу своих обманчивых фантазий. Но отец – он настоящий герой. Он умел не поддаваться судьбе, девочка моя. И ты должна взять с него пример. Надо быть сильной и стойкой. Начало получается тяжелым, но надо надеяться на лучшее. Запомни наш разговор и скрепи сердце. Никому не показывай, как тебе больно и плохо. Тогда победа окажется на твоей стороне. Все это, – она указала на реликвии, – по праву принадлежит тебе. Храни, как я хранила. Память об отце и о том времени, когда он жил. Тебе есть, чем гордится, – оставив Мари-Клер, она снова убрала портрет неаполитанского короля на прежнее место. – Возьмешь отсюда, когда пожелаешь.

В дверь постучали. Тонкий голосок горничной прокричал:

– Матушка Анна Алексеевна. Тама государыня-княгиня повелели сказать, что, мол, генерал За… – девушка запнулась от длинной фамилии, – Закревский, – выговорила она наконец, – енто… пожаловали-с.

– Ну что ж, пойдем. Сегодня все решится. Помни, о чем мы говорили с тобой. Крепи сердце. – Анна Алексеевна взяла дрожащую руку Мари-Клер в свою и повела девицу вниз.

Как и было уговорено, экипаж генерала Закревского, запряженный четверкой лошадей, подкатил к господскому дому в Кузьминках в шестом часу. Княгиня Потемкина и граф Анненков вышли встретить его на крыльце. На этот раз генерал, в своей неизменной соболиной шубе, сам вылез из экипажа – без помощи лакеев. И опираясь на трость, поднялся по ступеням. Оделся он франтовато – в ярко-розовый фрак, под которым виднелся малиновый жилет с шитьем. Трость же он выбрал с золотым украшением на ручке, изображающим голову льва.

– Милейший Петр Петрович, как я рада, – княгиня Потемкина радушно приветствовала его и протянула руку, которую генерал чопорно поцеловал, рассыпаясь в любезностях.

Потом сухо поздоровался с графом Анненковым – по возрасту тот приходился ровесником его сыну, и таковой факт безмерно раздражал генерала.

– Сразу же прошу в столовую, – пригласила его княгиня. – У нас как раз все готово. Тотчас и отобедаем.

Появление запудренного генерала в нелепом для его лет розовом фраке заставило Мари-Клер содрогнуться внутри – но помня наставления Анны Алексеевны, она не подала виду. Присела в реверансе, даже позволила старику подержать ее руку в своей, морщинистой и очень сухой, немного дольше.

– Прелестна, прелестна, – пробормотал генерал по-французски.

– Вы сегодня в одном тоне, – пошутила княгиня Лиз, но веселье ее было наигранным, и это чувствовалось. Зеленые глаза княгини, которые так напоминали Мари-Клер Сашу, оставались грустны.

За столом к радости Мари-Клер она оказалась довольно далеко от генерала Закревского. Княгиня Лиз усадила гостя подле себя и развлекала беседой, а также потчевала отменно. Юной француженке же досталось сидеть рядом с внешне сдержанной и строгой Анной Алексеевной, как раз супротив генерала Ермолова.

– Верно ли, мадемуазель, – спросил ее за горячим генерал, – я слышал, что вы свободно владеете турецким и арабским языками, знаете в легкости несколько кавказских наречий?

– Да так, – смутилась Мари-Клер и потупила взор.

– Откуда ж, позвольте полюбопытствовать? У вас родичи из восточных стран?

– Вовсе нет, – встрепенулась Мари, – меня научила сестра Лолит в монастыре кармелитов, где я жила прежде.

– Я же говорила тебе, Алексей Петрович, – вступила в разговор Анна Алексеевна, – что отец у мадемуазель маршал Мюрат, тебе, конечно, небезызвестный по Бородинской баталии, да и по всем прочим. Запамятовал никак? Так какие же восточные родичи? Мюрат, он король неаполитанский, а вовсе не мавританский или индийский.

– Это потому, что до Индии они не дошли, – слабо улыбнулся Ермолов. – На нас споткнулись. А так, глядишь, и индийскими, и поншерскими, и кашмирскими бы стали. Бонапарту – что? Он назвал да и ладно. А это неважно, что тот сапожник, а тот – сын бочара, а кто-то и вовсе бродяга бродягой. Главное – одет броско и звучит красиво. А позвольте узнать, мадемуазель, – генерал снова перевел на Мари-Клер взгляд проницательных глаз под седыми, кустистыми бровями, – сестра Лолит, которая учила вас языкам в монастыре, фамилию не Мациали носила?

– Фамилию? – изумленно переспросила Мари-Клер и растерянно замолчала. Она никогда даже не задумывалась, что у сестры Лолит, как и у всех остальных, вполне могла быть, даже должна была быть, фамилия. – Я никогда не слышала, – подавленно призналась она.

– А вот мне сдается, что Мациали, – уверенно произнес Ермолов и, обращаясь к Орловой, продолжил: – Я хорошо знаком с ней по кавказским делам.

– Ты что-то путаешь, Алексей Петрович, – недоверчиво ответила Орлова. – Монастырь во Франции находится. Причем здесь Кавказ?

Ермолов промолчал. Он неторопливо пережевывал мясо пряного духового зайца и сосредоточенно думал о своем. Время от времени Мари-Клер ловила на себе его взгляды, и тогда, смущаясь, вспыхивала румянцем и снова тупила взор.

– Мне надо бы сказать тебе несколько слов тет-а-тет, Анна, – промолвил Ермолов серьезно. – Удели мне время после.

Несмотря на обилие угощений и сверкание серебряной и золотой посуды, обед протекал вяло. Когда он закончился, княгиня Потемкина и граф Анненков пригласили генерала Закревского в малую гостиную, чтобы «побеседовать о нюансах» – так выразилась Лиз, имея в виду грядущее замужество своей воспитанницы. В столовой убирали посуду и накрывали к чаю.

Желая побыть в одиночестве, Мари-Клер поднялась к себе. Перед ее возвращением из Петербурга апартаменты для девицы по велению княгини Потемкиной отделали заново – чтобы порадовать неожиданно. Небольшую приемную обтянули голубым лампасом с белым рисунком, мебель поставили белую с позолотой, а занавеси и обивку кресел сделали из светло-зеленого пудесуа. Спальню же, следующую за приемной, обтянули флорентийским шелком нежно-фиолетового цвета, а полог кровати вышили золотыми слонами, как в детской комнате Таврического дворца. Мари-Клер нравилось. Но настроение ее оставалось подавленным. Она со страхом ожидала завершения беседы ее опекунов с генералом Закревским. Молилась, чтобы старик не согласился взять ее в жены. Ни за какие золотые. И пусть будет, что будет тогда. Господи, случись такое чудо!

– Мне кажется, Анна Алексеевна, существует иной способ устроить судьбу девицы, не отдавая ее в руки старой, надменной развалине вроде генерала Закревского, да при том еще с большими расходами с твоей стороны. – Генерал Ермолов тем временем прогуливался с Анной по сиреневой аллее в парке Кузьминки. Они уже дошли до фонтана. Было пасмурно, но дождь прекратился. Анна накинула на плечи темно-зеленый редингот, отороченный мехом горностая, и внимательно слушала генерала. – Я ничего не спутал, как тебе показалось, ваша светлость, – продолжал он, поддерживая Анну под локоть, – я действительно хорошо знаю принцессу Лолит Мациали. Она вовсе не сирийка и не француженка родом. Она – грузинка, родом из Кахетии, и когда-то даже была обручена с князем Петром Ивановичем Багратионом. Но очень давно, пока они еще были детьми. После русско-персидской войны при князе Цицианове следы ее затерялись. А вот в бытность мою на Кавказе, как раз в 1818 году – тут уж спутать могу, правда, память не та стала. Но не позднее никак. Так вот в год тот принцесса Мациали явилась ко мне в Тифлис самолично. И так проникновенно говорила она мне о Петре Ивановиче и о сородичах его, что сомнения мои таяли. А усомниться вроде как было отчего – пришла-то она ко мне не сама по себе, а с миссией католических монахов-кармелитов. Просила разрешения дать на постройку христианского дома для привлечения диких кавказских народов в христову веру. Не поверил я ей сперва – грешен был. Пригласил к Багратионам наведаться. Мол, думаю, если разыгрывает она меня, ни за что не согласится. Она же – с радостью, со слезами в очах, на колени пала, просит отвести к ним. Говорит, сама не имею решимости. Вот поехали мы. Что ж думаешь? Долго смотрела на нее старая тетка Петра Ивановича – признала. Плакали, обнявшись, полвечера. После такой сцены – какие уж заверения еще требуются?

Разрешил я ей открыть миссию. Только спрашиваю при том, а почему, мол, католическую. Почему от веры своей православной отказалась, в католичество подалась.

А она мне и говорит. В православную миссию, мол, племена враждебные русской силе не пойдут. А к католикам на помощь папы римского в противовес Петербургу и Москве надеюсь, потянутся. Все вожди мятежные, как один, там окажутся. Монахини же верные ее все от них вызнают, да и нам передадут. Тем, говорит, готова послужить России. Ну а слово Христово, оно и по латинице, и по кириллице свет свой несет – от него не скроешься. На том и порешили мы с ней.

Основала Лола миссию при мне. Лола, – Ермолов усмехнулся, – вспомнил вот сейчас, как под Измаилом Петруша крестик целует перед штурмом и говорит мне: «Лола на шею одела, чтоб берег». – Генерал вздохнул, помолчал, прижал Анну к себе покрепче, та не воспротивилась, только слезы смахнула со щеки рукой. – И скажу я тебе, дорогая Анна Алексеевна, этой деятельностью своей многим нашим солдатам и офицерам спасла Лола жизнь. О скольких засадах, о скольких нападениях тайных предупредила, скольких предателей на чистую воду вывести помогла.

Правда, магистр их ордена не одобрил долгого ее пребывания на Кавказе, отозвал назад во Францию. Так вместо себя оставила она там монахиню верную, по имени Кесбан, наложницу бывшую турецкого визиря. Она из гарема бежала и нашла убежище в монастыре. Теперь же время прошло, состарилась та Кесбан. Да и здоровьем слаба. Замена ей нужна. А вот подходящего человека там нет. Так, возможно, вместо того чтоб ломать девице судьбу, обрекая ее сидеть при ненавистном муже, смерти его поджидать, направить нам ее назад, в монастырь, к принцессе Лолит? Да при ней я письмо напишу, и из нашей тайной канцелярии, что при военном ведомстве, поддержат меня. Поживет Мари-Клер немного в кармелитской обители, отойдет там душой, а потом отправится с миссией на Кавказ, сестре Кесбан на смену.

– Да что ты, Алексей Петрович?! – всплеснула руками Анна. – Там же опасно. На Кавказе-то. Там же стреляют!

– А ты полагаешь не опасно ей здесь оставаться? – возразил Ермолов, не дрогнув. – Думаешь, насмешки в свете от унижения ее стихнут? Кто-то забудет, простит ей ее грех? Сколько еще обид, слез и страданий ее ожидают! На Кавказе телу ее угрожает пуля, а здесь, без пуль и без сабель, она в несколько лет душу свою загубит, да и сама от отчаяния в гроб сойдет. А так с глаз долой уйдет она – скорее канет в Лету сплетня. На Кавказе геройские дела делаются. За службу там награждения дают боевые. И не только солдатам и офицерам. Если б только Лола по положению своему могла бы русское звание принять, то уж камергер Его Величества ей обеспечен был бы. И ордена немалые. Отслужит Мари-Клер, вернется после в Россию не опозоренной девицей, которая чести своей не уберегла по молодой дурости, совсем по-иному, с высокой головой. И жизнь ее уж не от мужа дряхлого тогда зависеть станет, от нее самой… Подумай, Анна. Дело говорю.

– Ох, озадачил ты меня, Алексей Петрович, – вздохнула глубоко Орлова. – Даже и не знаю, с какой стороны думку твою думать начинать. Огорошил прям.

– Анна Алексеевна, Анна Алексеевна! – пронзительный голос Мари-Клер пронесся над аллеей. – Скорее, скорее! Там Денис Васильевич приехал… Говорит… – Она задохнулась, рыдания сдавили ее грудь, потом произнесла, пошатнувшись: – Говорит… Саша убит на Кавказе.

– Что?! – оттолкнув Ермолова, Анна бросилась бегом по аллее к дому. Подхватив едва державшуюся на ногах Мари-Клер, Алексей Петрович поспешил за ней. На крыльце они столкнулись со сползавшим бочком к карете генералом Закревским. Под мышкой он тащил соболью шубу. Генерала никто не провожал, теперь он уже был всеми забыт. Осознав, что произошло, генерал не нашел ничего лучшего для себя, как удалиться по-английски, не прощаясь. В общем-то, он не обижался на княгиню Потемкину. Несчастье – и есть несчастье. Самого озноб прошиб, как узнал…

В столовой, где накрыли к чаю, сверкала белизной под огнями свечей скатерть, мерцали серебро самовара и прозрачный фарфор чайного прибора. Они напрасно ожидали обрадовать своих хозяев. Едва сдерживая слезы, генерал Давыдов мял в руках скомканную салфетку и говорил, стараясь не давать голосу дрожи: