Тиффани Райз - Госпожа

- Важно. Что там было? Пожалуйста, расскажите.

- В ней было то, что произвело эффект «Дорогой муж, скучал по мне? Я точно скучала по тебе. У меня есть кое-кто, кого ты любишь. Если ты хочешь, чтобы твоя любовь продолжала дышать, я настоятельно рекомендую тебе и мне исправить этот разрыв между нами. Это решение серьезное. Не торопись. Но и не затягивай. У тебя есть время до полудня пятницы. С любовью, твоя преданная жена. P.S.: Передай моему брату: Люби сестру свою».

Мгновение Грейс не могла говорить. Ей нужно переварить эти слова.

- Она хочет вас, - наконец сказала Грейс.

- Да.

- Как вы ее найдете? Я знаю, что Лайла сказала нам, но что если она не узнала комнату?

- Люби сестру свою... На прошлой неделе кто-то проник в дом Элизабет и написал эти слова пеплом на стенах моей детской комнаты.

- Вы поняли из записки, где была Нора, не от Лайлы и не по ее медальону. Мари-Лаура хотела, чтобы вы знали.

- Она хочет, чтобы я пришел. И если придет кто-то кроме меня, она убьет Элеонор.

- Вы не можете идти. Эта женщина уже убивала. Уесли рассказал мне, что она убила девушку. Она и вас убьет.

- Или еще хуже.

- Что может быт хуже смерти?

Сорен протянул руку, и Грейс передала ему бокал вина. Он поднес его к губам и допил все одним глотком.

Грейс ждала. Сорен так и не ответил на вопрос.

За все свои двадцать лет на этой грешной земле Элеонор никогда так не волновалась. Даже ожидание вердикта судьи по пяти эпизодам угона авто, не было таким пугающим, как перспектива секса с самим Сореном. Она встретила Сорена, и ее подростковый план по лишению девственности как можно скорее разбился о блондинистую стену целибата ростом в шесть футов и четыре дюйма. Никакие заигрывания, мольбы и попытки соблазнения не смогли побудить Сорена к лишению ее девственности в пятнадцать или в шестнадцать, семнадцать... восемнадцать. У нее были большие надежды на девятнадцать, но и тогда он удержался. Годы спустя она, наконец, поняла, что он делал, заставляя ее так долго ждать. Он дал ей повод уйти от него. Очень веский повод. Он достаточно сильно любил ее, чтобы отпустить еще до того, как взял. И она любила его достаточно сильно, чтобы ждать.

Она дождалась его и теперь не была девственницей. Ее первая ночь с Сореном была такой же естественной, как и дыхание, такой естественной, что она не могла представить, что с кем-то еще сможет ощутить этот комфорт. Его руки - на ее руках, его губы - на ее губах. Он был единственным мужчиной, которого она хотела внутри себя... но Сорен был непреклонен, несгибаем.

- Ладно, я сделаю это, - наконец произнесла она в ту ночь, после почти часа спора с ним.

- Конечно, сделаешь.

- Но мне не понравится.

Сорен рассмеялся, и от этого смеха по ее рукам побежали мурашки.

- Элеонор, мы говорим о Кингсли. Хочешь ты того или нет, но тебе понравится.

С этими зловещими словами, звенящими в ее ушах, Элеонор следом за Сореном вошла в особняк Кингсли. Подчиняясь, она всегда ходила позади него. Она ходила позади него, говорила толькотогда, когда он разрешал, носила волосы так, как он просил, носила белое, когда они были вместе, как пара в мире Кингсли. Среди всех ограничений для нее, больше всего она любила эти моменты - вечера у Кингсли или в клубе, несколько безопасных мест, где ее видели с Сореном, и все знали, что она была его собственностью.

Они нашли Кингсли в передней гостиной, сидящего в кресле, одетого в черный костюм, отдаленно напоминающий эпоху регенства, и в черных сапогах для верховой езды. В одной руке он держал книгу, а во второй бокал вина. Она не могла припомнить, чтобы видела, как Кингсли просто сидит и читает. Кингсли был Королем Преисподней. Он никогда просто не сидел и ничего не делал. Если он не говорил по телефону, то был на встрече. Если не был на встрече, то был на порке. Странно, но видеть его с книгой на коленях и в очках в серебряной оправе после того, как он доминировал над женщиной и трахал ее, казалось более интимным, более откровенным. Кингсли Эдж, мужчина тайн и загадок, носил очки для чтения.

Он оторвался от своей книги - Les Trois Mousquetaires - и посмотрел ей в глаза. Его темные, длиной до плеч волосы, немного завивались, и каждый раз, когда она видела их распущенными, подавляла желание запустить в них пальцы.

- Я так рад, что вы пришли, - сказал Кингсли, непринужденно жизнерадостно, как и всегда. - Вина?

Он говорил только с Сореном, который налил себе вина и присел на кушетку. Он похлопал по бедру, и Элеонор опустилась на колени на пол и ждала у его ног. Положив подбородок на его колено, она молча слушала, как двое мужчин обменивались любезностями. Большую часть времени они говорили на французском друг с другом, даже в ее присутствии. Они всегда так делали с самого первого раза, когда она оказалась в их компании. Они болтали и болтали на французском, а она сидела и не понимала ни слова. Забавно, что большую часть времени сложно отличить поведение Доминанта от поведения «мудака».

- Твоя Малышка в настроении играть сегодня? - Кингсли переключился на английский. Элеонор даже не посмотрела на него. Если она посмотрит, то улыбнется и может все испортить.

- Нет, она сегодня в настроении играть в мученика.

- Мученикам запрещен доступ в мою постель. Только развратникам.

- Вот ты и скажи ей об этом.

- Могу я поговорить с ней наедине?

- Конечно. Буду ждать наверху. - Сорен легонько щелкнул ее по носу. Он всегда демонстрировал свои самые нежные жесты, когда она была не в настроении, чтобы наслаждаться ими. Опять же... Доминант и Мудак... Она уже начала думать, что эти два слова должны стоять вместе в тезаурусе.

Сорен покинул комнату, и Элеонор осталась на полу в ожидании приказов.

- Можешь сесть, - сказал Кингсли, снял очки и положил их на столик.

- Я и так сижу, monsieur.

- На кресло.

Элеонор переместилась с пола на кресло и скрестила ноги в лодыжках. Каблуки ее туфель отозвались вибрирующим стуком по мраморному полу.

- Ты нервничаешь.

- И о чем это говорит? - Элеонор заставила свои ноги твердо стоять на полу. Дрожь продолжилась, но уже внутри нее.

- Ты не должна нервничать, ma chérie.

- Вы собираетесь меня сегодня трахнуть.

- И больше, чем один раз.

- И поэтому я не должна нервничать?

- Тебя уже трахали.

- Только он.

- Если ты не нервничаешь, отдаваясь ему, тогда тебе нечего бояться.

- Что ж... - усмехнулась она, - возможно, вы правы.

Кингсли отложил книгу, встал и присел к ней на кушетку. Он взял ее руку в свою и потер ее пальцы.

- У тебя ледяные пальцы.

- Я боюсь.

- Не нужно бояться. Все остановится с помощью одного слова. И ты это знаешь.

- Знаю, но все же... не знаю.

Он улыбнулся ей, и эта улыбка была словно подарок. Она увидела человека в этой улыбке, человека с сердцем, несмотря на то, что он пытался его скрыть.

- Знаешь, он был рожден стать иезуитом. Даже в школе, я видел это. Я не хотел видеть, но видел. Тебе нравится его мотоцикл? Иезуиты, у них все общее. Ему пришлось выпрашивать разрешение оставить мотоцикл, иначе надо было бы отдать ордену на продажу. Все, чем он владеет, не принадлежит ему. Оно или ордена, или церкви. Ты же, chérie, ты единственное, чем он владеет. Понимаешь?

- Тогда почему он хочет меня отдать?

- Потому что тебя он может забрать обратно.

Он поднял руку к ее лицу и смахнул упавшую слезинку, которую она не заметила.

- Элли, я знаю, ты понимаешь, кто он. Мы оба знаем, чего именно стоит быть рядом с ним.

- Он должен играть жестко, чтобы стать жестким, это я знаю. Я не против. Более чем не против.

- Но будет ли так всегда? Иногда ты можешь захотеть удовольствий от секса не связанных с болью, которая исходит от проведенной вместе с ним ночью.

- Я не заинтересована в ванильном сексе с кем-либо, - ответила она, вкладывая важность в каждое слово. Одна ночь с Сореном уничтожила для нее саму идею о ванильном сексе навсегда. Как она вообще может получить удовольствие от чего-то столь банального, после открытия животной, внушительной силы извращений?

- Я не о ванильном сексе говорю. - Он поднес ее руку к своим губам и поцеловал кончики пальцев. - Но будь уверена, существуют и другие игры, они такие же дикие и чувственные, но без последствий. Он не может показать тебе этот мир, а я могу... если позволишь.

Затем Элеонор посмотрела на него, смотрела долго. И смотрела на него, потому что поняла в тот момент, хотя и знала его несколько лет и рассматривала его как друга, что она совсем его не знает.

- Кто вы? - спросила она, не уверенная, о чем спрашивает. - То есть для него. Я знаю, вы друзья, и знаю, что вы давно знакомы, и знаю о ней... но есть что-то больше, верно?

Кингсли тихо усмехнулся, из-за чего волосы на ее руках стали дыбом.

- Ты смышленая, - сказал он, и, хотя это был комплимент, он не прозвучал таковым.

- Я больше, чем смышленая. Я не глупая.

- Ты стоишь на краю кроличьей норы. Уверена, что хочешь упасть в нее?

- Готова продать свою нору за твою нору.

Затем Кингсли рассмеялся, рассмеялся от чистого удивления.

- Ты... - он указал пальцем на нее. - Ты нечто большее, чем просто смышленая.

- Могу то же самое сказать о вас.

Она протянула руку вперед, и он поднял Нору с кушетки и притянул прямо в свои руки. Секунду спустя ее спина прижималась к стене, он протолкнул ногу между ее бедер, а его рот оказался у ее губ.

С улыбкой в темных глазах он мгновение смотрел на нее, прежде чем обрушиться на ее губы. Поцелуй начался медленно... нежно... даже осторожно, словно Кингсли знал, что она балансировала на грани истерики, как испуганный жеребец. Она наслаждалась поцелуем, мастерством его губ, послевкусием вина на его языке. И, тем не менее... ее целовал не Сорен, а Кингсли. Она целовалась с другими и чувствовала себя ужасно из-за этого. Как это могло быть нормальным? Целовать другого мужчину? Почему это не было изменой? И словно уловив ее тревоги, Кингсли отстранился и прошептал:

- Он хочет этого для нас обоих...

- Почему?

Кингсли соблазнительно улыбнулся, от чего она снова едва не задрожала.

- Какой отец не хочет, чтобы его дети мило играли друг с другом? Пойдем... поиграем.

Она приняла его протянутую руку, словно леди, приглашенная на вальс, и они в полном молчании направились к комнате Кингсли.

Мило поиграем, сказал Кингсли. Игра... нечего бояться... это просто игра, говорила она сама себе снова и снова.

Кингсли открыл дверь в свою спальню, и девушка увидела темно-красную комнату, освещенную дюжинами бледно-желтых восковых свечей. У изножья кровати стоял Сорен, держа что-то, обернутое вокруг его ладони. Сегодня он оделся, словно хотел остаться незнакомцем - черные брюки, черная рубашка, расстегнутая на шее. Когда он раскрыл ладонь, дюжина кожаных языков флоггера хлестнули по его ноге.

Только игра.

Игра началась.

Кингсли отошел от нее и приблизился к Сорену.

- Сейчас она в хорошем настроении, - сказал Кингсли, снимая свой жакет. Под жакетом была белая рубашка и черный жилет, причудливо расшитый серебряной нитью. - Она будет в еще более хорошем настроении, как только мы закончим с ней.

- Кингсли, напомни мне... не мечтали ли мы о таком, - сказал Сорен, подняв руку и поманив ее пальцем. Медленно, чтобы ее не отругали, она подошла и встала перед ним. Ее белый ошейник лежал на краю кровати. Сорен взял его и застегнул на ее шее, даже не взглянув в ее глаза. Он признавал лишь присутствие Кингсли, как и Кингсли признавал лишь его присутствие.

- Черные волосы и зеленые глаза... бледная кожа, как у тебя, темные волосы, как у меня...

- И безумнее, чем мы вместе взятые, - закончил Сорен. - как хорошо, когда мечты сбываются.

- Oui, mon ami. Хотя сейчас она не кажется дикой.

- Подожди и увидишь. Она может удивить тебя.

Элеонор чуть не начала кричать на них обоих. Неужели никто не говорил им, как грубо говорить о ком-то в третьем лице, словно она не стояла сейчас перед ними? Но она вспомнила свое обучение и держала рот на замке... по крайней мере, пока.