- Да.

- И вы знаете, что это был не несчастный случай?

Сорен кивнул.

- Элеонор одна из наиболее грациозных женщин на земле. Я видел более неуклюжих кошек. Алкоголь или истощение могут проделать брешь в этой грациозности. В ту ночь мы не делали ничего кроме игры с болью, и оба наслаждались ею. Она отошла и упала. И когда я посмотрел, я понял, почему она сделала это. Она хотела отпугнуть тебя от нее ради твоего же блага.

- Хотел бы я, чтобы она не делала этого. - Уесли потер лицо.

- Здесь мы с тобой едины. Давай прервемся и насладимся этим редким моментом согласия между нами, Уесли.

Голова Уесли пульсировала, глаза горели. Никогда в своей жизни он не чувствовал себя таким открытым и израненным.

- Ты хоть представляешь, - начал Сорен, снова беря пустой бокал, - как трудно преодолеть собственное чувство самосохранения? Попробуй. Попробуй упасть на пол и увидеть, что тебя никто не ловит. Ты думаешь, что сможешь, но поверь мне, в последнюю секунду ты выставишь руки и будешь ловить себя каждый раз. В ту ночь она этого не сделала. Ее любовь к тебе превысила ее любовь к себе. Последнее, что я мог сделать для нее, это позволить сделать задуманное. Она хотела, чтобы ты думал, что я жестокий монстр? Хорошо. Это не далеко от истины. Я определенно был жестоким в прошлом. Даже с ней.

- Но не настолько.

- Нет. Не настолько. Однажды Элеонор оказалась в больнице, потому что я был... - Сорен замолчал и провел рукой по волосам. Этот человеческий жест был настолько нервным, что Уесли сначала не поверил глазам. Сорен был человеком - кто бы мог подумать? - Прости. Уверен, ты не хочешь слышать об этом.

- Думаю, после того, что я прошел, справлюсь.

- Однажды она попала в больницу из-за меня - я привязал ее к кровати только за запястья с помощью кожаных манжет к изголовью и использовал одну из самых худших пыток, которую ты можешь опробовать с Элеонор... щекотку. У нее самый хриплый смех, когда ее щекочут. Заразительный. Даже Бог в раю может слышать, когда она так смеется. Она резко дергалась и слишком сильно извивалась в манжетах. Она растянула запястье. Она закричала от боли и затем, она же Элеонор, продолжила смеяться.

Уесли встал и повернулся спиной к Сорену. Он больше не мог смотреть на мужчину.

- У нее потрясающий смех.

- Так и есть. Моя любимая музыка.

- Я буду скучать по ненависти к вам, - сказал Уесли, смотря на тени между деревьями, окружающие дом.

- Буду очень рад, если тебе потребуется презирать меня. Я не святой. Когда мы с Кингсли были в школе... - Голос Сорена затих, и Уесли тихо помолился в благодарность за то, что священник решил не вдаваться в детали. - То, что он наслаждался этим, не может быть оправданием моей жестокости. Когда он из-за меня оказался в лазарете, было не до смеха. Я причинял и Элеонор боль, очень сильную. Не обязательно физическую, хотя она и была главной целью моего садизма последние пятнадцать лет. Я оставлял синяки, порол ее, резал, обжигал... все ради своего удовольствия. Я знаю, что тебя от этого выворачивает, и я определенно не настроен защищать себя. Но я так же знаю, что не должен напоминать тебе, что Элеонор была взрослой, выбирая по собственной воле подчинение мне и боль, и все, что ей нужно было сделать - это произнести одно единственное слово, чтобы остановить меня, и я бы остановился.

- Вы хотите успокоить меня из-за ненависти к вам. - Уесли развернулся. - Вы самый странный человек на этой планете.

Сорен замолчал, после чего уставился в потолок, и, казалось, обдумывал слова.

- Ты так говоришь, потому что до сих пор не знаком с Гриффином.

- Я знаю, что она согласна с тем, что вы делаете с ней. Это единственная причина, почему я ни разу не вызвал копов, и, надо сказать, я серьезно намеревался сделать это один или два раза. Я даже сказал ей, что сделаю это в ту ночь вашей... годовщины. Она сказала, что это так же глупо, как и вызывать копов на двух боксеров на ринге. «Извращения — это кровавый спорт», - добавила она.

- Не совсем ошибочное определение.

- Я ненавижу кровавый спорт. Охота, петушиные бои, собачьи бои, все эти ужасные вещи, которые люди делают с животными. Наши лошади, они бегут ради бега. Они не бегут, потому что преследуют лисицу, которую разорвет стая собак.

- Элеонор не лиса, преследуемая собаками. Она и охотник, и жертва. И если она бежит, это только потому, что хочет, чтобы ее преследовали. Когда ее ловят, значит, она желает быть пойманной. И когда она устает от преследования, она садится на лошадь и находит лисицу сама.

Уесли покачал головой.

- Вы говорите, что жалеете о том, что делали с Кингсли. Вы жалеете о чем-нибудь, что делали с Норой? Я собрался с духом и извинился перед вами за мысль о том, что вы избили ее до такого состояния, что она попала в больницу. По крайней мере, вы можете признать, что сожалеете о чем-то, что сделали с ней.

Сорен усмехнулся.

- Хорошо. Если ты так настаиваешь.

Сорен встал и поставил пустой бокал на каминную полку. Он откупорил еще одну бутылку вина и налил новую порцию. Уесли никогда не думал, что Сорен может быть таким открытым, разговорчивым. Это из-за страха за Нору? Или из-за вина? Как бы то ни было, это не важно. Может он, наконец, получит ответы, в которых нуждался.

- Этот дом, - сказал Сорен, подняв бокал, обозначая комнату, - принадлежит мужчине по имени Дэниел Колдвелл. Ты видел его мельком.

- Да, вроде бы хороший парень.

- Он еще лучше. Он умный и благородный мужчина. Я всегда уважал его. У него была жена по имени Мэгги. Старше его почти на десять лет, когда они встретились и поженились. Когда она и Кингсли были любовниками. После свадьбы с Дэниелом они остались друзьями. Дэниел Доминант. Мы дружили, все мы - Дэниел и Мэгги, Кингсли и я.

- Я видел фотографии в доме - он с женой и детьми. Она выглядит намного моложе его.

- Это Аня, его вторая жена. Мэгги спустя несколько лет совместной жизни умерла от рака. Дэниел был моложе, чем Элеонор сейчас, и уже овдовел.

- Черт. Это ужасно.

- Так и было. Он был опустошен. Для таких как мы сложно найти кого-то, с кем мы будем совместимы, найти кого-то, кто понимает наши желания и даже разделяет их. Он был не просто мужчиной без жены, он был Доминантом без сабмиссива, хозяином без раба. И он был потерян. Он впал в такой глубокий траур после похорон, что вернулся в этот дом и не покидал его несколько лет.

- Несколько лет?

- Несколько лет. Мэгги умерла, и он решил, что тоже хочет умереть. Он похоронил себя заживо в этом доме. Мысль, что кто-то столь молодой и энергичный сдался, задела меня за живое. Католики ненавидят самоубийства не за смерть, а за отчаяние. Я не мог смотреть на это дальше. Я думал, что Дэниел просто нуждался в напоминании о том, что в мире есть ради чего жить. И если он вспомнит, что именно он упускает, оставаясь в своем прекрасном гробу, то сможет снова вернуться к жизни. Поэтому я отдал ему Элеонор.

- Вы что?

Сорен сделал глоток вина. Уесли был готов запыхтеть.

- Я позволил ему оставить на неделю Элеонор в этом доме. Ему было дозволено делать все, что пожелает, - секс, доминирование, причинение боли и наказания в определенной степени. Я рассказал ему о табу и предпочтениях Элеонор, и пока он не нарушал их, она принадлежала ему семь дней, пока я был на конференции в Риме.

- И Нора согласилась на это... почему? - Уесли поднял руки в полном замешательстве.

- Я приказал ей подчиняться мне, подчиняясь ему. Она сделала то, что ей приказали. Сначала она была не рада, мягко говоря.

- Даже не могу представить почему.

- Не пойми меня неправильно. Я не извиняюсь за то, что отправил ее на неделю к Дэниелу. Она была моей собственностью, и она знала, что ей лишь нужно сказать стоп-слово, и я отвезу ее домой. Я знал, что ей понравится здесь. Знал, что она ему пойдет на пользу. И как ты можешь сказать по всем этим фотографиям Дэниела с его женой и детьми, можно с уверенностью сказать, что я был прав.

- Значит, вы не желаете о том, что отдали Элеонор на неделю какому-то парню, тогда о чем жалеете?

- У меня был скрытый мотив одалживания Элеонор Дэниелу. Ты можешь этого не знать, но когда Элеонор было девятнадцать, в ее жизни был кое-кто еще.

- Кое-кто еще? - спросил Уесли. Нора никогда прежде не рассказывала о другом парне.

- Да. Ты не первый ее роман с нотками ванили. В то время я был далеко, работал над диссертацией, когда она и этот молодой человек начали дружить. И это быстро переросло в нечто большее. Они были одного возраста, много общего, и он обожал ее так, как и должен был. Тем не менее, она выбрала меня. Едва ли равный бой - мне было 32, ему девятнадцать. Но Дэниел - теперь он мог противостоять мне. И уверяю тебя, он так и поступил. Я никогда полностью не доверял любви Элеонор ко мне, лишь потому, что это казалось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я так мало мог дать ей по сравнению с тем, что мог другой мужчина. У нас было наше время, и оно было ограничено моим призванием. Мы с ней не могли появляться вместе на публике. Самые простые вещи, которые ты понимаешь, как само собой разумеющееся - гулять по улице держась за руки, поцелуи украдкой под фонарем, замужество и дети - ничего из этого я не мог дать ей, если только не откажусь от церкви. Она клялась, что не хотела этого, не скучала по этому, не хотела, чтобы я отказывался от себя ради нее. Я боялся, что она так говорила из вежливости. Если бы ей выпал шанс, я думал, она бы воспользовалась им. Я боялся этого. Но потому как я любил ее и ценил ее счастье выше своего, дал шанс быть с кем-то, кто может дать ей все, что я не мог. Я одолжил Элеонор Дэниелу. Я отдал Дэниела Элеонор.

- Это звучит... «мило» не совсем то слово. Тяжело, - сказал Уесли, наконец, найдя нужное слово. - Это звучит тяжело.

- Было очень тяжело отпускать ее сюда, к нему. Было тяжело приехать куда-либо поблизости от этого дома, где я вырос. Я не хотел сюда приезжать. Очевидно, она тоже. Она была рассержена, раздражена. В ответ я был с ней жесток. Жесток намеренно. Я хотел дать веское основание оставить меня. Когда я оставил ее в этом доме, даже не поцеловал на прощание.

- Вы меняли расклад, - сказал Уесли, сразу же поняв его.

- Менял не в свою пользу. И, конечно же, Элеонор удивила меня. Дэниел просил ее остаться. Какой бы мужчина не просил? Хотя был соблазн остаться с ним, она вернулась ко мне. И когда я сказал ей, что удивлен ее возвращению, она посмотрела с такой болью в глазах... - Сорен замолчал, поднимая бокал вина, но, казалось, не мог заставить себя выпить. - Она сказала «я люблю тебя, глупый ты человек. Не смей забывать об этом». Вот о чем я сожалею - я без причины заставил ее пройти этот жестокий и бессмысленный тест на любовь. Были и другие способы помочь Дэниелу. Мне не нужно было ее так использовать. Я сомневался в ее любви... об этом я сожалею. Сожалею настолько, что пошел на исповедь. Когда я сказал Элеонор, она тоже простила меня.

- Вот почему вы поняли, когда Нора упала той ночью, когда вернулась ко мне, когда она упала нарочно - вы поняли, что она сделала это потому, что любила меня.

- Именно. Она оттолкнула тебя по той же причине, что и я оттолкнул ее. Этот преднамеренный акт жестокости, как и мой преднамеренный акт жестокости по отношению к ней, был из-за любви.

Сорен уставился на бокал, жидкость стекала со стенок, словно кровь.

- Я ненавидел вас лишь потому, что хотел, чтобы она была в безопасности, - пояснил Уес. - Не хочу, чтобы вы думали, что у моей ненависти есть другие причины. И не хочу, чтобы она была со мной, потому что я считаю вас злом или чем-то в этом роде. Больше нет. Вы мне не нравитесь. Но должен признать, что вряд ли мне понравится кто-то, в кого была влюблена Нора. Нет того, кто достаточно хорош для нее, понимаете? Даже я.

- Понимаю. У меня проблема с представлением того, кто будет хорош для Лайлы.

- Рад, что вы понимаете. Это не личное. Думаю, я защищаю ее. Так, как и вы защищаете Лайлу.

- «Защищаю» - одно слово из определения. Второе – «по-отцовски». - Сорен многозначительно посмотрел на него.

- Да, можно и так сказать, - неохотно признался Уес.

- Я тоже хочу, чтобы Элеанор была в безопасности. Мы хотим одного и того же для нее.

- Благодарю. За то, что не отправили меня в тот день в больницу. - Сегодня он извинился перед Сореном, и даже сказал спасибо. Ему лучше убраться подальше от этого места, пока не принял католичество.

- Элеонор никогда не простила бы меня за то, что я сломал ее любимую игрушку.