– Угадала, угадала! Мария угадала, теперь ты водишь!

Ирина и Анна с хохотом завязали царю глаза, закружили и прыснули в стороны:

– Не поймаешь, не поймаешь!

Ни малейшего почтения к государю всея Руси они явно не испытывали. Впрочем, Алексей Михайлович не обиделся и двинулся по комнате, разведя руки. Мария же отошла к самой стене, глядя на резвящихся детей.

Именно так она себя и ощущала рядом со всей царской семьей: пожилой, умудренной жизнью тетушкой. Ведь Мария уже успела пережить и свое детское беззаботное веселье, и юность, и ожидание судьбы, когда заплела ленту в косу, готовая встречать женихов. И отчаяние, когда за несколько лет сваты так и не появились, а юность уходила, растворялась во времени, заканчивалась, испарялась, утекала сквозь пальцы… Потом тоску сменило ощущение безнадежности, а затем и смирение. И наконец, возвращение к жизни. К той, которую уготовила судьба. К умению радоваться тем мелочам, что остались на ее долю. Сластям, качелям, прогулкам по лесу. Красивым крепышам под березами и соснами: пузатым белым грибам и могучим боровикам.

Царевны же были всего лишь детьми. Просто детьми – и по возрасту, и по беззаботности. Как и сам государь – мальчишка неполных восемнадцати лет. На пять лет младше Марии.

Царь!

Боярышня усмехнулась, легонько толкнула ступней стенку.

Услышав стук, Алексей Михайлович резко повернулся к ней, сделал несколько быстрых шагов, широко расставив руки.

– Не поймаешь… – прошептала Мария. Достаточно громко, чтобы государь повернул на ее голос и схватил за руку.

– А это у нас кто?! – весело спросил он.

– А ты угадай! – ответила девица, прильнула и крепко поцеловала его в губы.

Паренек охнул и разжал ее руку, Мария со смехом отбежала.

Однако игра не получилась – Алексей Михайлович сорвал с себя повязку. И взгляд у него был такой… Обезумевший… Словно бы он отпил из ковша полный глоток едкого репового кваса, а на вкус тот оказался чистый сладкий мед!

Слегка пошалившая гостья улыбнулась – в деревенских играх развеселившиеся девицы позволяли себе такое сплошь и рядом, особенно слегка во хмелю. Ничего особенного, но паренек так и остался стоять с чумным взглядом.

– Алеша, так нечестно! Ты не поймал, она выскочила! – возмутились царевны.

– Простите, сестрицы, но мне надобно идти, – покачал головой государь. – Боярин Морозов с делами донимает. Я лишь желал узнать, в порядке ли вы. Смогли ли с гостьей нашей подружиться?

– Мария сказывает, на торгу персы всех желающих на слоне катают! – встрепенулась Татьяна, одетая в дорогую, но легкую шелковую рубашку и батистовый сарафан. Ростом девочка была государю едва по грудь, кокошник сбился, щеки горели краской. – Я тоже хочу на слоне! Алеша, дозволь и нам покататься!

Государь ничего не ответил, ибо того, чтобы царевны по торгу гуляли, отродясь не случалось. Какие уж тут слоны?!

– А если мы очень-очень попросим? – подошла ближе боярышня Милославская и положила обе ладони государю на грудь, жалобно заглянув в самые глаза.

– Я подумаю… – сглотнул царственный паренек, затем отступил, поклонился и выскочил за дверь.

И опять подобное случилось с ним впервые! Нежданный поцелуй встреченной в церкви девицы вызвал странное, непонятное ощущение во всем теле. Слабость, томление, жажду, озноб – и все это одновременно. И как ни странно, чувство это было невероятно приятное, сладостное, тягучее. Настолько приятное, что хотелось повторять его снова и снова. Пугающе приятное. И потому, поддавшись испугу, Алексей отступил, сбежал, скрылся у себя, тяжело дыша и борясь с желанием. С желанием вернуться, обнять, прижать к себе и целовать прекрасную боярышню снова и снова…

Но возвращаться обратно к сестрам – это показалось бы всем вокруг зело странным. Да и целовать Марию при рындах и няньках… То было и вовсе невозможно. Увести же… Как? И куда?

Вернувшись в покои, царь распахнул окно, подставил разгоряченное лицо вечерней свежести и закрыл глаза.

– Завтра… – решил он. – Я навещу сестер завтра.

– Алексей Михайлович! – окликнул государя всея Руси кто-то из вошедших князей. – Дума Боярская сегодня так и не случилась. На завтра собирать ее али как?

– Слон! – повернулся к величавым упитанным дьякам юный повелитель. – Мне интересно, а сюда привести зверя можно? Думается мне, царевен из Кремля выпускать все-таки не след…

Государь уже представлял, как завтра утром расскажет сестрам о возможности нового развлечения. Алексей Михайлович был уверен, что получит благодарный поцелуй. Разумеется, не от сестер.

* * *

Федор Родионович ненадолго уходил, возвращался мрачный и запирался в своей опочивальне наедине с вином и солеными огурцами, ни с кем не разговаривая. Посему юной Евфимии и ее тетушке приходилось довольствоваться лишь невнятными слухами, приносимыми служанками. Слухи же были тревожными, если не сказать – ужасающими.

Люди сказывали, что к новой своей избраннице, подселенной к сестрам, государь бегает по три раза на дню, что подарки дорогие делает. А намедни и вовсе невероятную штуку учудил, повелев слона в Кремль привезти и сестер своих на нем покатать. И пассию свою новую – тоже.

Запертая в роскошных, как драгоценная шкатулка, хоромах, Евфимия ходила из горницы в горницу, выглядывала в окна, холодила лоб об изразцы нетопленной с самой весны печки, не в силах ни есть, ни пить и уже никак не представляя своего будущего.

Ссылка? Постриг? Изгнание? А ведь всего несколько дней назад она считала, что попала в мечту!..

* * *

– Завтра в полдень у тебя обручение, государь. – Боярин Морозов встретил своего воспитанника на выходе с женской половины дворца.

Юный царь замер, словно наткнувшись на невидимое препятствие, опустил голову и негромко распорядился:

– Оставьте нас…

Рынды отошли в дальние концы коридора, полуотвернулись, как бы не глядя на повелителя, и Алексей Михайлович сказал:

– Я люблю другую, Борис Иванович.

– Я знаю, – пожал плечами боярин. – Поэтому и хочу напомнить. На тот случай, если ты забыл. Завтра после обедни у тебя обручение.

– Неужели нельзя… Как-то все это изменить? – вскинул подбородок паренек и громко сглотнул. – Я люблю другую, дядька! Люблю больше жизни, больше света, больше воздуха! Каждый взгляд на нее, словно глоток прохладной воды после долгого пути, словно лучик света после темной ночи! Я царь всея Руси, Борис Иванович, я самовластный властитель величайшей державы! Неужели я не могу всего лишь жениться по любви?

– Я хочу спросить тебя, государь всея Руси, – поднял свой взгляд на могучего воспитанника боярин Морозов. – Хочу спросить тебя, великий царь, по приказу которого воины идут животом своим на копья, веря, что отдают свою жизнь во славу отцов своих и во благо детей. Тебя, великий царь, которому отдают плоды трудов своих православные люди, веря, что сие серебро будет потрачено на благо общей державы. Тебя, великий царь, на суд которого отдаются люди, веря в твою честь и справедливость. Я хочу спросить тебя, великий царь, как надлежит поступить боярину, давшему невинной девице обещание на ней жениться? С девицей, каковая, доверившись сей клятве, переселилась в его дом и под его кров. Как ему надлежит поступить в тот час, когда пришло время исполнять свою клятву? Что ты скажешь мне, государь? Как ты решишь сей спор, главный судья православного мира?

Борис Иванович склонил голову набок и слегка прищурился на широкоплечего мальчишку.

– Великий царь желает посоветоваться со своим воспитателем, дядька, – отвел взгляд Алексей Михайлович. – Как надлежит поступить, если слово дал одной, но любишь, как вдруг оказалось, совсем другую?

– Ты можешь любить кого угодно, мой мальчик, – пожал плечами Борис Иванович. – Сердце, оно такое. Сердцу не прикажешь. Люби кого хочешь. Но ты происходишь из древнего боярского рода и поступать обязан не по сердечному капризу, а согласно боярской чести! Правитель величайшей державы ойкумены не имеет права на подлость! На вере в твою честь и справедливость, мой мальчик, держится вся крепость царской власти. Я понимаю, тебе сейчас больно. Очень больно. Но нельзя допустить, чтобы хоть кто-то в этом мире хотя бы на единый миг усомнился в твоей чести! Ты всегда обязан исполнять однажды данное тобой обещание. Ибо ты – царь! И завтра у тебя обручение с прилюдно избранной невестой рабой Божьей Евфимией.

– Ты ведь знаешь, что такое настоящая любовь, дядька… – шепотом ответил паренек. – Как ты можешь ее у меня отнимать?

– Из жалости, – так же шепотом ответил боярин Морозов. – Жить без любви намного легче, мой мальчик. Поверь мне, Алексей. Сделай это сейчас! Избавиться от любви выйдет намного легче, пока она не успела пустить своих ядовитых корней. Тебе тяжело уже сегодня. Но то, что ты ощущаешь… Это еще только самое начало. Потом станет только хуже!

– Ты потерял любовь сам, дядька, а теперь желаешь отобрать ее у меня!

– Тебе завидует весь мир, Алексей. Ты великий царь! – взял лицо воспитанника в свои ладони боярин Морозов и легонько встряхнул. – Но за все нужно платить. Ты не пастушок, в кусты с девкой не убежишь. Не мешай кипеть своему сердцу. Но помни о чести! Ты государь всея Руси! Ты обязан поступать правильно и справедливо!

– Лучше бы я был пастушком! – выдохнул царь, отодвинул боярина со своего пути и быстро зашагал к лестнице.


14 августа 1647 года

Москва, Теремный дворец, покои царицы

Пришедшие поутру служанки рассказали тетке, что государь уже с рассветом побежал к своей новой пассии. Тетка поспешила поделиться вестью с неспавшей всю ночь Евфимией, и обе женщины встали на колени перед иконостасом. Но едва они опустились на мягкий ковер и склонили головы в молитве, как в дверь постучали.

Поскольку боярин Всеволожский из своей светелки так и не выглядывал, дверь открыли царские холопы, посторонились. Боярин Морозов вместе с несколькими князьями вошел в покои царицы, миновал пустующие горницы, встал в дверях домовой часовенки:

– Ты все еще молишься, Евфимия Федоровна? До обряда обручения остается всего три часа! Пора бы и к венцу собираться.

– Но ведь царь у своей любовницы! – стоя на коленях, оглянулась на Бориса Ивановича заплаканная девица.

– У государя нет любовницы, – спокойно ответил боярин Морозов. – Он навещает своих сестер.

– А как же эта девица, Мария Милославская?! Которую он привел на женскую половину.

– Алексей Михайлович нашел веселую подругу для своих сестер, – невозмутимо пожал плечами Борис Иванович. – Ты уже слыхала про слона в Кремле? Это ее затея.

– Но люди сказывают…

– Ты чему веришь больше, Евфимия Федоровна, пустым слухам или моим словам? – чуть приподнял брови царский воспитатель. – Или ты сомневаешься в чести нашего государя? Алексей Михайлович прилюдно избрал тебя своей невестой и назвал будущей царицей! Ты полагаешь, православный царь способен нарушить свое слово?

Девушка не нашлась, что ответить, и только нервно облизнула губы.

– Слезы невесты дело обычное, – сказал Борис Иванович. – Но все же у алтаря она должна выглядеть… – Он замялся и усмехнулся. – Впрочем, тебе все равно полагается накидка. Но платье лучше переодеть! Поспеши, вся держава ждет тебя в Успенском соборе!

* * *

В эти самые мгновения Алексей Михайлович и вправду находился в покоях своих сестер. Он держал Марию за руки и пристально смотрел в карие глаза.

– Сегодня я должен обручиться, – признался он. – С Евфимией из рода Всеволожских. Я выбрал ее на смотринах и назвал своей невестой. Я дал свое слово, она переехала в мой дом.

– Я знаю, – вздохнула боярышня Милославская. – Ведь отец привез нас сюда на твою свадьбу.

Она ощущала себя очень странно. Перед ней стоял самодержавный правитель огромной великой России. И он же – растерянный юный мальчик, оказавшийся в беде, в ловушке и не знающий, как поступить? Могучий, широкоплечий, облеченный величайшей властью, но все равно всего лишь мальчишка. Обреченный на вечное одиночество круглый сирота.

Пять лет – это огромная разница в возрасте. Особенно при столь разных судьбах. Мария никогда не испытывала счастья материнства. Но сейчас… Сейчас в ее душе зародилось нечто очень похожее. Желание взрослой, умудренной жизнью женщины помочь несчастному ребенку.

– Я люблю тебя, Мария, – признался юный царь. – Я очень тебя люблю! Но я дал слово… Я прилюдно назвал ее своей невестой.

– Я знаю, – повторила девушка.

– Я люблю тебя… Но я не могу отречься от своей клятвы! – взмолился паренек.

– Я понимаю, – кивнула боярышня Милославская. – Я тоже тебя люблю.

Она обняла юного царя, а затем крепко, жадно, долго, искренне поцеловала его в губы. Отодвинулась и повторила:

– Я очень тебя люблю, мой повелитель. Прощай! – Она положила ладонь ему на грудь и отодвинула от себя.

Алексей Михайлович приоткрыл было рот, но Мария ничего не позволила ему сказать, положив палец на губы и отрицательно покачав головой: