Александр Прозоров - Государева избранница

– Борис Иванович, Мария Ильинична с радостью увидит своих сестер.

– Отлично! – встрепенулся боярин Морозов, повернулся к дочерям боярина Ильи Даниловича и кивнул в сторону покоев: – Пойдем…

Государь Алексей Михайлович и государыня Мария Ильинична встретили гостей в халатах, накинутых поверх исподних рубашек из влажного батиста, и с мокрыми волосами. Похоже, они и вправду только что поднялись из купальни. Оба были улыбчивые, жаркие, розовощекие.

– Иришка! Анечка!!! – Царица, в небрежно накинутом на голову платке, кинулась к сестрам, крепко их обняла, отвела в сторону, по очереди поцеловала и оживленно заворковала о чем-то своем, женском.

Боярин Морозов торопливо потянул из-за пазухи толстый сверток из доброго десятка вставленных один в другой свитков.

– Без твоей подписи, Алексей, – чуть ли не зло прошипел он, – ни одно ведомство жалованья слугам выплатить не в силах! То ж ведь дело денежное, бояре своевольничать боятся. Я книги расходные сверил, указ особый подготовил, но все едино подпись твоя потребна…

Борис Иванович сунул царю один из свитков.

Тот посмотрел, быстрым шагом перешел в соседнюю комнату, опустил крышку резного французского бюро, взял из одной секции перо, макнул в чернильницу, стоящую в другой, размашисто подписал.

– Содержание двора… – тут же подсунул другой свиток боярин, а следом третий, четвертый. – Разряд порубежной стражи… Разряд московских стрельцов… Соляная подать… Ямское тягло… Расход посольский… Расход выездной…

Боярин Морозов облегченно перевел дух, помахал в воздухе двумя последними грамотами, дабы чернила быстрее просохли. Царь бросил гусиный срез в стаканчик к порченым перьям, поднял крышку бюро и повернулся к воспитателю:

– А ведь ты, дядька, меня обманул. Сказывал, любовь зла. А оказалось… – Паренек мотнул головой. – Оказалось, что нет на земле высшего наслаждения, нежели свою любимую, самую желанную обнять и целовать ее, и ласкать, и ощущать, как самое себя, и засыпать, ее обнимая, и в ее объятиях просыпаться! Истинно тебе говорю, дядька, рай небесный, Господом нам обещанный, не сравнится с нежностью той, о каковой ты мечтал и надеялся, и отрекался, и жаждал! Покуда рядом она, в руках твоих, в неге твоей, ничто более не интересно и не надобно!

– В том-то и беда, Алексей, что ничего тебе теперь более не надобно! – хмуро ответил боярин Морозов, скручивая и складывая одну в другую подписанные грамоты. – Пропал на полторы недели, ни ответа ни привета! А о том ты помнишь, что не пастушок ты деревенский, а державы православной властитель? Что воля твоя и подписи народу русскому каждый день надобны!

Юный царь всея Руси закинул голову, звонко расхохотался, а затем вдруг крепко, до хруста костей обнял своего воспитателя, сильно похлопав его по спине.

– Ох, дядька, дядька, что бы я без тебя делал?! – отпустил он боярина и окинул его взглядом. – Но вот что я тебе скажу, Борис Иванович. Жениться тебе надобно, дядька! Ты ведь, как я понимаю, лет тридцать женщины не касался? Так вот жениться тебе надобно! Может, хоть тогда ты поймешь, что помимо серебра и злата, доходов и расходов, мануфактур и мельниц в сей жизни еще и другие радости имеются! Что душой не токмо Бога, но и жену свою любить можно! И что счастье истинное, когда любимую свою ласкаешь, а не кошели полные в сундук забрасываешь. Тебе сколько сейчас лет, дядька? Пятьдесят с половиной? Ты ведь еще крепок, как вековой дуб! Еще пару детей родить и вырастить успеешь! Не упусти своего счастья, дядька. Жизнь коротка, а в раю счастья нет. В раю токмо покой и ангелы. Блаженство возможно токмо на земле получить, любимую женщину целуя. И в сем деле каждое мгновение потерять жалко. Я счастлив, дядька… Ты даже не представляешь, насколько я счастлив!

Царь крепко хлопнул своего воспитателя по плечу, после чего перешел в соседнюю комнату, подкрался сзади к своей жене, обнял за живот и поцеловал в шею. Мария с нежностью улыбнулась, вскинула руку, коснувшись пальцами мужниной щеки, подмигнула гостьям.

– Простите меня великодушно, сестрицы родные, но у меня дело ныне имеется крайне важное… – Она извернулась в объятиях мужа, оказавшись к нему лицом, закинула руки государю за шею и сладко поцеловала.

Сестры Милославские и боярин Морозов поспешили поклониться и выйти из царских покоев, оставив молодоженов наедине.

В коридоре рынды пили хмельной мед, по очереди черпая ковшом из бочонка. Видимо, готовились к смене. Дружки разделывали лебедя, соря по ковру белыми перьями. Царский воспитатель укоризненно покачал головой, но говорить ничего не стал. А вот боярышня Анна, вскинув ладони к лицу, внезапно кинулась бежать куда-то прочь. Ее спутники, не ожидавшие подобного конфуза, лишь проводили девицу взглядом.

– Куда это она? – после некоторой заминки спросила Ирина Ильинична.

– А ты не знаешь? – супруг взял ее за локоть.

Княгиня пожала плечами.

– Пожалуй… – Боярин Морозов посмотрел на хмельную стражу, на князя с супругой, снова на стражу, брезгливо поморщился и решил: – Вы ступайте, а я найду Анну Ильиничну и приведу на крыльцо.

Борис Иванович прошел по коридору до лестницы, прислушался. Посмотрел наверх, вниз, развернулся. Двинулся обратно, но уже медленнее, заглянул в одну дверь, в другую. Увидел в светелке холопку, вытирающую пыль, и громко спросил:

– Девица, ты боярышню Милославскую здесь видела?

Служанка склонилась в поклоне и покачала головой:

– Нет, боярин.

– А ты ее знаешь?

– Я вовсе никого не видела, боярин.

– А слышала?

Молодая холопка подумала и вытянула руку:

– Только что кто-то в сторону молельной пробежал.

– Умница! – похвалил ее царский воспитатель, отступил назад и быстро вернулся к лестнице, зашел за нее в уединенную светелку с напольными канделябрами, одна стена которой состояла из образов в несколько рядов, другая сверкала печными изразцами, а третью почти полностью занимало витражное окно, набранное из разноцветных стекол. Спрятаться здесь было совершенно негде, отчего боярин Морозов и замер на пороге, недоуменно почесывая в затылке. И вдруг различил еле слышное, сдавленное всхлипывание.

– Анна Ильинична? – Боярин сделал шаг вперед, заглянул за дверь.

И спрятавшаяся там тетушка, перестав сдерживаться, внезапно разразилась громкими рыданиями, размазывая по лицу крупные слезы. Резко отвернулась, пряча лицо в самый угол.

– Что с тобой, лебедушка?

Борис Иванович, поддавшись порыву сочувствия, взял девицу за плечи, повернул ее, привлек к себе и спрятал в объятиях, поглаживая по голове:

– Да что же вдруг случилось-то, Анна Ильинична? Кто тебя обидел?

– Никто… никто… – сотрясаясь и всхлипывая, плакала несчастная. – Никто-о-о…

– Но тогда… О чем рыдаешь, девица?

– Все… Все… Ирка замужем, счастливая-а-а-а… Машка замужем счастливая-а-а… Девка старая любовь нашла не нарадуется-а-а-а… Одна я карга дряхлая-а-а-а… Никому не нужная-а-а-а… Одна я в девках старых осталася-а-а-а… Рухлядь древняя-а-а-а…

– Да какая же ты старая, Анна Ильинична? – искренне удивился боярин Морозов. – Юна ты еще, вся жизнь впереди. И красивая, всех сестер краше.

– Мне три-и-идцать уже-е-е!!! – еще горше завыла девица. – Кому нужна такая старая-а-а-а?! Я не в девках старых уж осталася! Я в бабки ветхие записана-а-а… Я тоже счастия хочу бабьего-о-о-о! Я тоже заму-уж хочу-у-у… Я тоже любви хочу-у-у… Ласки и детей хочу-у-у… У-у-у-у…

Подрагивая плечами, несчастная девица еще глубже зарылась лицом боярину в шею, протиснув нос между его шеей и воротником.

Борис Иванович пригладил ее по голове, по платку, продолжая обнимать. Он отлично понимал, что Анна Ильинична права. Коли даже первая красавица до двадцати замуж не вышла – на сию деву люди начинают смотреть с большим опасением, подозревая некие скрытые недостатки, каковые замужеству в должном возрасте воспрепятствовали. В тридцать… В тридцать девицу не брали уже просто по возрасту. Трудно надеяться, что немолодая невеста станет крепкой и здоровой, чадородной матерью. Жизнь и надежды боярышни Анны Милославской остались где-то далеко-далеко в прошлом. Теперь ей приходилось токмо влачить оставшиеся годы, смиренно ожидая конца судьбы.

– Мыслила, с Марией вдвоем век куковать будем… – еще раз всхлипнула несчастная. – Ан и она, дева старая, замуж выскочила… А любит-то как крепко-то-о-о-о. Счастливая-а-а-а…

Анна Ильинична снова заревела в голос.

Несчастное дитя без будущего и надежд…

Сердце Бориса Ивановича сжалось от жалости. Он еще раз провел ладонью по голове девицы, совершенно смахнув с ее волос платок, но тут же подхватил его, расправил и накрыл голову боярышни Милославской, спрятав сразу и волосы, и заплаканное лицо. Обнял за плечо и потянул из молельной:

– Пошли… Я знаю, куда тебе сейчас надобно…

Он спустился на этаж, вывел Анну Ильиничну на заснеженное нижнее гульбище, прошел по нему до храма Спаса на Сенях, толкнул церковную дверь.

– Савватий! Ты здесь, протопоп?

– Да пребудет с тобою милость Господа нашего, Борис Иванович, – в углу поднялся с колен монах, широко перекрестился и низко поклонился алтарю.

– Коли хорошо молиться о нас будешь, протопоп, его милость нас не оставит.

Священник укоризненно покачал головой, однако на дерзость сию отвечать не стал. Повернулся к иконостасу, снова размашисто перекрестился и смиренно спросил:

– Что привело тебя в храм Господень в сей неурочный час, боярин?

– Я желаю обвенчаться, Савватий. Ты способен совершить сие таинство?

– Вот уж от кого не ожидал так не ожидал, Борис Иванович, – повернулся к прихожанину священник, оказавшийся совсем молодым мужчиной лет тридцати на вид. Смуглым, узколицым, со впалыми щеками, небольшой остроконечной бородкой и большими темными глазами. – С чего ты вдруг решил жениться на старости лет?

– Все вокруг женятся, все вокруг радуются, – пожал плечами боярин Морозов. – Почему бы тогда и мне не испробовать сию шалость?

– Как учит нас Священное Писание, жена добродетельная радует своего мужа и лета его исполняет миром, – кивнул монах. – Я одобряю твое желание, Борис Иванович. Когда ты полагаешь свершить сие таинство?

– Сейчас, – ответил боярин Морозов.

– А кто невеста?.. – вдруг прошептала боярышня Милославская, наконец-то перестав всхлипывать.

– Ты, – ответил царский воспитатель и поднял ее руку. Снял со своего мизинца перстень с изумрудом и примерил к безымянному пальцу девицы.

– Ты хочешь взять меня замуж? – Голос Анны Ильиничны вдруг стал глубоким, почти утробным.

– Да, – кивнул Борис Иванович. – Ты смотри, кольцо аккурат по размеру. Можно будет даже не менять.

– Почему ты вдруг решил на мне жениться? – сглотнула великовозрастная девица.

– Все вокруг счастливы, все вокруг радуются, – ответил боярин. – Так почему бы заодно не сделать счастливой и тебя? Ты сказывала, тебе для сего достаточно выйти замуж? А я уже тридцать лет как вдовец. Препятствий никаких.

– Ты не шутишь, боярин? – не поверила в подобный поворот заплаканная девица.

– Господь свел нашего царя с Марией вопреки их судьбам и всем нашим стараниям, Анна Ильинична, – снял перстень с безымянного пальца боярин Морозов. – Токмо своею Божьей волей. Сие вышло столь очевидно, что даже я начал верить в провидение. Оное провидение сегодня дало мне совет жениться и привело тебя в мои объятия. Посему я готов рискнуть. Но ты, Анна Ильинична, с сим провидением не знакома и можешь отказаться в любой миг во время венчания.

– Нет… – мотнула головой боярышня.

– Нет так нет. – С явным облегчением царский воспитатель зажал перстни в кулаке.

– «Нет», значит, не откажусь! – нежданная невеста обеими руками вцепилась в пояс боярина Морозова и не позволила ему отступить ни на вершок. – Я согласна! Согласна…

– Коли так… – Борис Иванович отвел руку в сторону и разжал кулак. – Это наши обручальные кольца, протопоп. Начинай!

* * *

Когда двери церкви распахнулись снова, боярин Морозов уже поднимал платок, открывая свету заплаканное лицо Анны Ильиничны, осененное широкой счастливой улыбкой.

– Мы устали ждать, Борис Иванович! – громко сообщил князь Долгорукий, пропуская свою супругу вперед. – Никак не ожидал, боярин, что ты оставишь нас мерзнуть на улице, а сам предашься молитвам… – Он запнулся, смотря на царского воспитателя и сестру своей жены, неуверенно огладил бороду и сурово спросил: – Что здесь происходит?!

– Ты же знаешь, Дмитрий Алексеевич, – слегка повернул к нему лицо боярин Морозов. – Женщин никогда, ни на одну минуту нельзя оставлять наедине с чужими мужчинами.

А затем Борис Иванович наклонился вперед и крепко поцеловал боярыню Анну Морозову в горячие соленые губы.

7 февраля 1649 года

Москва, Кремль, Престольная палата Теремного дворца