Селеста де Шабрильян

Грабители золота

1

Эмигранты. Доктор Ивенс и его семья

21 декабря 1852 года, на первом этаже дома, находящегося в одном из уединенных кварталов Лондона, происходила небольшая немая сцена, которая была бы безынтересной для нас, если бы лица, сидевшие вокруг стола, не должны были играть важную роль в этой истории.

Этот дом был построен из кирпича и походил на все английские жилища: внутри белые занавески, чисто вымытый кафельный пол, медный дверной молоток блестит, как золотой, входные ступеньки могут потягаться чистотой с мрамором камина, справа, поверх молотка, табличка, на которой написано: «Доктор Ивенс».

В салоне находились четыре человека: вероятно, они были чрезвычайно озабочены, так как чай, без сомнения разлитый уже давно по чашкам, перестал дымиться.

Тот, кто хоть сколько-нибудь знаком с привычками наших северных соседей, знает, что только важные обстоятельства могут сделать англичан безразличными к аромату чая. Доктор Ивенс оперся локтем о стол и смотрел на горевшую лампу. Это был мужчина в возрасте между сорока и сорока пятью годами; его волосы, некогда имевшие мягкую светлую окраску, начинала серебрить седина; его бакенбарды были слегка рыжеватого оттенка, но из-за румяных щек это не было очень заметно; его лоб, матовый и благородный, прибавлял выразительности ясным голубым глазам, в которых сверкали ум и энергия. Он был невысокого роста и в меру упитан.

Напротив него сидела женщина его возраста; высокая, темноволосая, худощавая, с добрыми темными глазами. Должно быть, она была когда-то красива, но теперь красота ее совершенно поблекла и вновь ожила в двух дочерях, сидевших по обе стороны от нее. Миссис Ивенс устремила пристальный взгляд на картинку в «Иллюстрасьон», но она ее не видела, хоть и не сводила с нее глаз, так как была, подобно своему мужу, погружена в глубокую задумчивость.

Мелида, младшая из девушек, вертела в руках маленькую эмалированную коробочку, чтобы, по меньшей мере, придать себе солидности; эту коробку ей нужно было открыть, поскольку она ее еще не разбила. В восемнадцать лет серьезная мысль не в силах заставить нас быть неподвижными. Мелида была блондинкой. Ее волосы, вившиеся вокруг головы, придавали ей полудетский вид, которому не противоречила нежность и тонкость черт ее лица. Она была невысокого роста, великолепно сложена. Бывают капризы природы, из-за которых на красивое лицо чрезвычайно походит лицо дурное, но при виде рядом с нею доктора невозможно было не сказать: эта красивая девушка – его дочь! Ее красота, хотя более утонченная, напоминала красоту отца.

Эмерод, ее сестре, было двадцать два года. Пышные черные волосы, собранные на затылке лентой и свободно падавшие на плечи, походили на вороново крыло. Большие глаза ее могли выражать согласно ее воле нежность или строгость. В этот момент она рассматривала висевшую на стене картину, изображающую происшествие в море. На первом плане пассажиры спасались в лодках, а судно, перед тем, как затонуть, выбрасывало языки пламени, которые пытались взвиться чуть не до самого неба. Эти страшные факелы освещали потерпевших кораблекрушение, боровшихся за жизнь в лодках, слишком маленьких, чтобы вместить всех. Те, кто уже считали себя спасенными, были сброшены в море. Одна женщина протягивала с мольбой руки, а мужчина замахнулся веслом, чтобы ударить ее и не дать взобраться в лодку.

Эмерод смотрела на эту картину, и ее мысль деятельно работала, так как она испытывала какое-то нервное потрясение.

Доктор первым нарушил молчание.

– Ах! – сказал он, откидываясь на спинку стула, – нужно принять важное решение; если бы я был один, то не колебался бы, но из-за вас это невозможно. Как предложить женщинам путешествие в пять тысяч миль?

Сестры переглянулись. Каждая хотела ответить, но все же они подождали, чтобы заговорила мать.

– Мой друг, – ответила миссис Ивенс, – когда нужно, мы больше не женщины, мы во всем уподобимся вам; где вы пройдете, там пройдем и мы, где будете вы, там будем и мы. Только одно может устрашить нас – быть разделенными с вами. Вы – глава семьи, Все, что бы вы ни делали, вы делаете хорошо. Наши дочери только могут восхищаться вами за вашу храбрость, так как в вашем возрасте родину охотно не покидают. Я прожила уже две трети своей жизни и предпочла бы кончить свои дни там, где я родилась. Но мы на грани разорения, а вы хотите, чтобы они стали богатыми; и в самом деле, что станется с ними, если Господь призовет вас к себе?

Миссис Ивенс замолкла. Голос изменил ей, а глаза наполнились слезами.

– Когда с нами случится такое большое несчастье, ничто не сможет нас утешить, – вмешалась Эмерод. – Милая мама, никогда не думайте об этом. Поговорим лучше о планах моего отца. Для нас подобное путешествие будет отчасти развлечением, но из-за вас, из-за тягот и забот путешествия, от которых вам придется страдать, надо продумать все хорошенько. Вы дали нам хорошее воспитание, таланты, с которыми мы сможем зарабатывать на жизнь: мы используем их, когда вы нам позволите.

Доктор покачал головой и сказал после размышления:

– Теперь слишком поздно: вы чрезмерно будете страдать из-за высокомерия других. Человеческий род по своему образу жизни – деспот, я хорошо знаю мир и видел только хозяев и рабов. Бедный притесняет свою собаку. Богатый притесняет бедного. Пахарь вызывает меньше жалости, чем учитель; чтобы вы были счастливы с теми, у кого будете зарабатывать на хлеб, вам надо было бы видеть их через длительные промежутки времени – иначе ваш труд станет вам в тягость. Я знал многих учительниц, гувернанток. Почти все они были несчастны. Невежды, – те, которые ведут беспечную жизнь или воспитанные поверхностно, будут вам завидовать и презирать за таланты, которыми вы обладаете и за которые они вам платят деньги. Они захотят унизить вас. Их превосходство – это деньги. Деньги! Самое дерзкое из всех превосходств. У вас будет жестокий заработок. Что станется с вами, бедными детьми, избалованными нашей любовью, когда вами будут дерзко помыкать маленькие деспоты? Если это с вами произойдет, ведь ты, с твоим характером, Эмерод, способна броситься в Темзу.

– Какие мысли у вас о жизни, отец! – грустно сказала Мелида. – К счастью, бывают и исключения.

– Да, но они очень редки. Когда занимаешься врачебной практикой двадцать пять лет и успел повидать всякие телесные раны, начинаешь различать также и душевные пороки. Те, кто страдает, открывают свое сердце, не заботясь о сокрытии своего настоящего характера. Недостатки, которые обычно скрыты за воспитанием, появляются, словно ужи, преследуемые пожаром в траве. После исцеления снова надевается достойная маска, но нас, врачей, она не может обмануть. Сколько раз я слышал, как говорят о скверной женщине: «Какой хороший человек!» Я улыбался или пожимал плечами так как я" один знаю, какого мнения мне держаться.

Вас считают красивыми, в ваших добродетелях не сомневаются, вы молоды и талантливы. Я имею репутацию человека честного, но бедного. Что же происходит? Я видел среди своей клиентуры двух тощих, уродливых девиц, которые говорили по-английски как немцы, когда те ссорятся. И у них было сразу по двадцать поклонников, они были богаты. Как они разбогатели? Они даже не задают себе такого вопроса.

– Милый батюшка, из-за нас вы враждебно относитесь ко всему свету, – сказала Мелида. – Мы не жалуемся. Мне сделали всего одно предложение и я приняла его, хотя Вильям Нельсон так же беден, как мы, и не хочет войти в нашу семью, пока ему не улыбнется удача.

Что касается моей сестры, то вряд ли она страдает от зависти, ведь она сама отказала нескольким претендентам.

– И я ей делаю за это комплимент, – сказал, смеясь, доктор. Капитан был старше меня, курил трубку и посылал клятвы с утра до вечера! А французский негоциант был со смешными усами и курил на улице. Что касается третьего, то о нем нечего сказать. Это был добрый англичанин, но на три года моложе ее. Она так же благородна, как он мелок, и настолько разумна, что могла бы быть его матерью. Кроме того, юна сама его отвергла. Конечно, я не хочу предлагать ей мужа, однако когда она отказывает тому, кто мне не нравится, я счастлив.

– Если бы я знала, что вы не против, отец мой, я не отказывала бы, – сказала Эмерод.

– Я уверен в этом, – сказал доктор, – и принял свое решение прежде всего из-за ваших достоинств. Почему я колеблюсь? Открытие золота в Австралии заставляет уезжать туда тысячи мужчин и женщин. Газеты каждый день рассказывают чудеса о богатствах этой страны. Врачей там не хватает и говорят, что те, кто отважились поехать туда, быстро добились процветания. Я доверчиво отношусь к людям, способным желать и надеяться. «Марко Поло» отплывает через десять дней. Я договорился о месте судового доктора для себя на время путешествия, но если хотите, я еще могу отказаться. Однако подумайте хорошенько о том, что за двадцать пять лет, работая днем и ночью, я не смог обеспечить здесь вас, чтобы вы жили хотя бы со скромным комфортом. Я проработаю еще пять-десять лет, но потом буду нуждаться в отдыхе. В эти десять лет, даже если я употреблю все свои силы и мужество, мне не удастся достичь большего, оставшись в Лондоне, так как я часто забочусь о бедняках, давая им бесплатно медикаменты, а это увеличивает число жаждущих помощи и крадет много времени и средств.

– Вы правы, – сказали вместе три женщины, – через десять дней мы закончим свои сборы.

Каждый вновь погрузился в свои размышления.

Доктор уже видел, как ему улыбается фортуна. Миссис Ивенс с ужасом думала о том, как она будет страдать во время плавания, которое продлится три или четыре месяца, от морской болезни. Мелида думала о Вильяме, которого она должна была покинуть в Лондоне. Конечно, он ее дождется или приедет и разыщет в Австралии. Она хотела бы стать богатой, чтобы разделить с ним и его удачу. Но надо было ждать и она предчувствовала, что разлука окажется долгой. Эмерод была грустна. Она смотрела на картину, о которой мы говорили в начале рассказа, и не могла отделаться от печального предчувствия. Десятью днями позже дом опустел, и все четверо находились уже в Ливерпуле в Дорожных костюмах и в сопровождении носильщиков, несших их саквояжи и чемоданы со всевозможными предметами, которые были необходимы добровольно отправлявшимся в изгнание.

«Марко Поло», на который сел с женой и дочерьми доктор Ивенс, был кораблем водоизмещением около трех тысяч тонн и служил для перевозки эмигрантов.

Этих последних находилось на борту пятьсот пятьдесят человек. Присутствие такого количества людей много прибавляло к необычному и всегда волнующему зрелищу – отплытию судна в далекое плавание. Мелида и Эмерод смотрели во все глаза на совершенно новые для них сцены, о которых уединенная жизнь в Лондоне (а они вели такую жизнь) не могла дать им представления.

Погода была так хороша, море было столь спокойным, что миссис Ивенс не ощущала ни малейшего недомогания. Все чувствовали только смутное волнение, очень естественное для путешественников, покидающих свою родину – волнение, смешанное с радостью и грустью, с опасением и надеждой.

Для англичан путешествие – это жизнь, это движение, это поэзия. Когда они поднимаются на борт своих судов, они думают о том, что во всех уголках земного шара их ожидают колонии, где они вновь обретут английское знамя и, – что заботило их не меньше – нравы и обычаи матери-отчизны. Даже женщины имели такой характер. Эти и другие подобные мысли занимали семью Ивенс до того момента, пока берега Англии исчезли с горизонта.

Когда не было больше видно ничего, кроме неба и воды, миссис Ивенс и ее дочери подумали о том, что надо устроиться в каюте, которая должна была служить им комнатой; комната эта представляла собой тесное помещение с трехъярусной кроватью и походила на комод с тремя отделениями.

Разместившись, они поднялись на палубу. Увидев всю эту массу эмигрантов, они ужаснулись, подумав, что доктор, заботам которого это толпа была вверена, не будет знать ни минуты покоя.

Первый день все путники занимались своим размещением. Еще можно было питать иллюзии на счет характера и привычек уезжавших. Но через несколько дней правда открылась во всей наготе.

Чтобы подчинить порядку такое количество мужчин и женщин с разными характерами и наклонностями, нужна была железная рука, а ее-то и не было.

Никакой дисциплины не существовало на борту. Семья доктора не могла больше гулять на палубе, ставшей местом сборища пьяных женщин и мужчин, дравшихся по десять раз на день. Миссис Ивенс должна была принять решение оставаться в своей каюте.

К этой неприятности добавилась более серьезная причина для беспокойства.

Бедный доктор не имел времени поесть. Часто его звали из-за пустяков. Он не жаловался, но его щеки поблекли.

Что касается обеих молодых девушек, то это окружение казалось им таким пугающим, что они принялись сожалеть о Лондоне, видя, как тускнеют золотые мечты, которые всегда зарождает в молодых сердцах мысль о долгом путешествии.