— Чепуха. Я просто пеку кексы. Кстати, вы их любите?

— Кексы — это маленькие булочки в форме пирожков с изюмом внутри?

— Вообще-то они со смородиной, а не с изюмом, и к тому же мои круглые, а не в форме пирожков.

Прескотту не надо было долго объяснять. Он пробовал эти кексы в Лондоне, и они ему очень понравились. А так как он съел очень мало на завтрак, то чувствовал такой голод, что казалось еще немного и начнет грызть свою лошадь. Но попробовать кексы было гораздо предпочтительнее.

— Вы поймали меня в свои сети, и я, пожалуй, отведаю один-два.

— Поймала вас в свои сети? — ее глаза светились озорством, когда она одарила его кокетливым взглядом. — Ну, а еще у меня есть девонширский заварной крем и клубничный джем. Я угощу вас, если это сможет умалить мою вину.

— Кузина Люсинда, я могу поклясться, что я уже не первый мужчина, попавшийся в ваши сети.

— Возможно, фигурально, но не буквально.

Он сдернул с головы шляпу и последовал за ней внутрь домика, чуть не ударившись головой о низкий дверной косяк. Лишь переступив порог, он почувствовал себя как дома. Аромат свежеиспеченного хлеба наполнял воздух, смешиваясь с приятными острыми запахами сушеных цветов и трав, которые свисали пучками с широких балок на потолке.

Осмотревшись вокруг, он увидел, что в ее комнате было немного вещей, но все они были использованы с умом. Небольшой диванчик приглашал отдохнуть около камина, почерневшего от старости и долгого использования. Что-то похожее на большой кухонный шкаф, заполненный тарелками и кувшинами, стояло у стены. Квадратный стол и два стула занимали все остальное пространство небольшой комнаты.

— Вы пускаете жить к себе пансионеров?

— Пансионеров? — озадаченно взглянув на него, она указала ему на стул. — О, вы, должно быть, имеете в виду квартирантов. Но ведь здесь едва найдется место для меня одной. Куда я поселю жильца?

— Просто интересуюсь. Я нахожу ваш дом гораздо уютнее, чем весь этот замок.

— Но я думала, что техасцы любят простор.

— Это правда, мы любим простор наших бескрайних равнин. Однако внутри домов мы более всего тяготеем к уюту.

И ему все больше нравился уют ее домика. Теплота, ум, честность Люсинды, не говоря уже о красоте, делали с ним что-то невообразимое, чего он еще никогда не испытывал в жизни. Но сейчас было не время думать об этом и предаваться своим чувствам.

— Куда ни пойди в замке, везде слышишь эхо своего собственного голоса или своих шагов. Это в конце концов так надоедает.

Она поставила перед ним тарелку пышущих жаром кексов вместе с клубничным джемом и большой чашкой желтоватого крема, такого густого, что ложка стояла в нем. Прескотт хотел сразу же наброситься на еду, но вовремя вспомнил о своих манерах и подождал, пока Люсинда разлила чай по чашкам и сама села за стол.

— Вы провели в Рейвен Лэйере только одну ночь, Прескотт. Подождите еще немного. И, уверяю вас, вы привыкнете к размерам замка.

— Лучше не загадывайте.

Следуя примеру Люсинды и стараясь не вести себя совершеннейшей свиньей, он разломал кекс на две части и намазал большую ложку крема на одну половину и ложку джема на другую. Сложив половинки вместе и откусив кусочек, он ощутил вкус хлеба, смородины, густого крема и клубники и испытал огромное наслаждение.

— Очень вкусно, Люсинда. Правда, очень вкусно.

Она опустила глаза и скромно улыбнулась.

— Спасибо.

— Вы готовите так всегда?

— Нет, только в очень хорошем настроении.

— Это очень хорошее настроение должно приходить к вам почаще. Оказывается, выращивать прекрасные цветы — это не единственный ваш талант.

Увидев, что он справился с кексом в два счета, она спросила:

— Это ваш способ просить добавки?

— Мэм, это было бы откровенно грубо с моей стороны. Моя тетушка Эмми учила меня лучше, чем вы думаете. Но ваши кексы безусловно хороши. Лучшее из того, что я ел с тех пор, как приехал сюда.

— Тогда непременно возьмите еще один.

— Если вы настаиваете.

— Да, я настаиваю.

Прескотт сам обслужил себя, и уже через некоторое время целая тарелка кексов была пуста. Он даже выпил вторую чашку чая, сильно подслащенного сахаром, чтобы скрыть горьковатый вкус.

— Миссис Свит могла бы кое-чему у вас поучиться, — сказал он, окончательно наевшись и откинувшись на спинку стула. — Это была лучшая еда, какую я ел со дня моего приезда сюда.

— Странно. Я всегда думала, что миссис Свит очень хороший повар.

— Она не такая хорошая, как вы.

«И к тому же не так проста в общении, как вы», — подумал он, чувствуя приятную теплоту, разливающуюся в груди.

— Она отваривает почти все. За исключением этих чертовых почек, конечно. Я не знаю, как она их готовит, и не буду притрагиваться к ним для того, чтобы это выяснить.

— Вы не любите почки? Даже бифштекс с пирогом из почек?

Он сморщил нос, и эта гримаса была такой милой, придававшей его лицу такое мальчишеское выражение, что она не смогла сдержать улыбку.

— Я действительно не люблю есть потроха. И никогда не любил. Единственное, что я могу есть в отварном виде, это курицу, но только тогда, когда она подается вместе с клецками. А в основном я ем говядину, приготовленную на костре или зажаренную на сковороде так, чтобы она потемнела снаружи, но оставалась кровяно-красной внутри. Мы в Техасе готовим мясо именно так.

— Тогда вы должны сказать об этом миссис Свит. Я уверена, она сумеет приготовить вам еду, как вы только пожелаете.

— Да, но если она, как вы говорите, такой отличный повар, не обижу ли я ее, сказав подобную вещь?

— Прескотт, она ваша служанка. Это ее работа — стараться ублажать вас. Вы, в конце концов, владелец замка.

— Может быть и так, но я с ранних лет знаю, что нежелательно плохо отзываться о том, как готовит леди. Особенно если ты хочешь сохранить ее хорошее расположение к себе. Тогда это самое худшее из того, что ты можешь сделать.

— Это нелепо. Вы не оскорбите ее, вы просто дадите ей добрый совет. Совет, который, я уверена, она с готовностью примет к сведению. Она знает, что вы занятой человек, что у вас есть очень много важной работы, и поэтому вы должны хорошо питаться и есть пищу, приготовленную так, как вам нравится.

— Я не так занят. Я бездельничаю с тех пор, как впервые ступил на английскую землю. Возьмите сегодняшнее утро, например. Все, что я сделал, это просмотрел финансовые дела Рейвенс Лэйера и узнал, в каком плачевном состоянии находится имение.

— И вы, наверное, занимались всем этим на голодный желудок, не так ли?

— Почему вы так решили? — спросил он.

— Потому что вы съели все мои кексы как мужчина, почти умирающий от голода.

— Простите. Пожалуй я был более голоден, чем предполагал. Я не хотел выставить себя такой свиньей.

— О, не извиняйтесь. Это совсем ни к чему. Если вы хотите знать, то я нахожу ваш аппетит довольно лестным для себя.

— Действительно?

— Да, именно так.

Она никогда не готовила для мужчин раньше. И уже долгие годы у нее не было возможности разделить трапезу с одним из них. Внезапно она изменила тему разговора.

— Так вы говорите, что в Рейвенс Лэйере есть какие-то финансовые трудности?

— Да, это именно то, что я сказал.

— Какого рода трудности?

Прескотт некоторое время колебался, вспомнив о том, что Харгривс сказал ему, — никогда не обсуждать финансовые проблемы с посторонними. Но так как Люсинда была его кузиной и в течение долгого времени жила в Сент Кеверне, она вряд ли подходила на роль посторонней. Ей более, чем кому бы то ни было, следовало знать о сложившейся ситуации.

— Трудности самого худшего рода. Мы по горло в долгах.

— Что?

— Мы разорены. У нас нет ни никеля[4] за душой.

«Господи, помилуй», — подумал Прескотт. Он начинал подражать Харгривсу, говоря «мы» вместо «я».

— Я задолжал людям так много денег, — продолжал он, — что даже удивлен, как сборщики долгов со всей Англии еще не стоят на пороге моего дома, колотя кулаками в дверь и намереваясь выбить ее к чертовой матери.

— Сборщики долгов?

— Да, за всю работу, которая была сделана по ремонту замка и за материалы, что были использованы при этом столярами, каменщиками — кого ни назовите — я задолжал им всем. Но это еще не так плохо, как задолжать женщинам, которые работают на меня в доме. Бедняжки не получали денег за свой труд месяцами. Вот видите? Я не могу жаловаться на миссис Свит за то, что мне не нравится, как она готовит, потому что все это время она работала бесплатно.

Когда Прескотт остановился, он заметил, что на лице Люсинды появилось странное выражение и что ее слегка прищуренные глаза уставились на какой-то невидимый предмет вдали.

— В чем дело?

— Прескотт, здесь что-то неладное. Я удивлена, что вы до сих пор не заметили этого сами…

— Что не заметил?

— Состояние замка, конечно.

— Этот проклятый дом почти разваливается от старости. Это я заметил.

— И в то же время вы говорите, что задолжали ремесленникам за ремонтные работы, которые в действительности не были сделаны.

Прескотт почувствовал себя, словно кто-то сильно ударил его кулаком в грудь или врезал со всего размаху пощечину и, наконец, разбудил его.

— Этот сукин сын… Ведь Эмерсон ведет записи в книгах, не так ли? Это его работа выплачивать жалованье прислуге, разбираться с кредиторами и…

— Да. Он управляющий имением, и делать записи в учетных книгах — одна из его обязанностей. Он занимался этим последние годы.

— И все это время он обворовывал Рейвенс Лэйер. И делал все это за нашей спиной. Оказывается что…

— Куда вы?

Прескотт вскочил со стула так резко, что тот чуть не опрокинулся.

— Вы мне не можете подсказать, где он?

— Даже не знаю.

— Я не видел его ни на одной ферме, когда сегодня утром делал объезд.

— Он, возможно, дома.

Схватив свою шляпу с крючка на стене, куда ее повесила Люсинда, Прескотт направился к двери.

— Где это?

— Его дом находится внизу у деревни. Пойдете по этой тропинке и, когда дойдете до развилки, вам нужно… — она замолчала и вздохнула, вспомнив, что Прескотт все еще не знал здешней местности, и, вполне возможно, мог заблудиться. — Хорошо. Я покажу вам сама.

Глава 6

Прескотт даже не задумался о правилах приличия и о том, что могут подумать люди в деревне, когда он, вскочив на лошадь, подхватил Люсинду и посадил ее в седло перед собой. Он очень спешил найти Эмерсона, а у них была только одна лошадь на двоих.

— Конечно, у меня были подозрения, — сказала она. — В Эмерсоне всегда было что-то мошенническое, даже когда он был еще ребенком. Но я не могу поверить, что у него нашлось столько наглости, чтобы действительно обворовывать имение, обирать доброго старого дядюшку Герберта. Если же это так, то его действия подсудны. Просто подсудны.

Она посмотрела через плечо на Прескотта и увидела злое решительное выражение в его глазах.

— Видите ли, он был единственным человеком, которого смог нанять дядя Герберт.

— Очевидно дядя Герберт сделал большую ошибку.

— В действительности у него просто не было выбора. Никто не хотел этого места.

— Никто?

— Никто. Слишком много работы входит в обязанности управляющего. Единственные, хотя бы немного подходящие для этой должности люди, — это фермеры, но у них…

— У них достаточно дел и у себя на фермах.

— Вот именно, — сказала она. — Во всяком случае жизнь не так проста в этих районах Корнуолла. Бог наградил богатством и беззаботной жизнью только немногих, остальным же приходится трудом и потом зарабатывать себе на жизнь и только мечтать о роскоши.

Желая получить представление о том, как долго Эмерсон заправляет в Рейвенс Лэйере и с каких пор началось его воровство, Прескотт спросил:

— Когда дядя Герберт нанял его?

— Незадолго до того, как с ним случился первый удар. Это было… Дайте мне вспомнить. Боже мой, это было три года назад, когда дядя ехал к одному фермеру по делам и внезапно упал с лошади. После этого он так и не смог встать на ноги. И даже поправившись, он мог только сидеть в кресле-коляске, потому что обе ноги и одна рука остались парализованными и совсем не двигались. Но сознание еще оставалось ясным, и он беспокоился за дела в имении, поэтому нанял управляющего, чтобы тот стал его глазами, ушами и ногами.

— Эмерсона?

— Да, Эмерсона. Дядя Герберт так гордился Рейвенс Лэйером, Прескотт. Это место было для него дороже всего в жизни. То обстоятельство, что теперь было невозможно объехать самому имение, ужасно расстраивало дядю Герберта, но он нашел выход из положения, доверившись Эмерсону. Первое время он еще помогал Гарику советами, чтобы тот делал все должным образом, но, к несчастью, через несколько месяцев после первого удара с ним случился второй. После него речь дяди стала невнятной, да и говорил он часто какую-то несуразицу — словом, умственные способности очень пострадали.