Мария Акулова - Гранатовое зернышко

— Я жалею о произошедшем, — выпалила на одном дыхании и застыла, видимо, ожидая его реакции…

* * *

Амина практически не спала в эту ночь. Проснулась почти сразу после того, как они, уставшие, уплыли в сон, не сразу поняла, где находится, а когда поняла — захотелось биться головой о стенку.

Переспать с Миром — последнее, что входило в ее планы. Это было так неправильно. Это было такой ошибкой.

Амина смылась из спальни, а потом долго и нудно корила себя — в душе, на расстеленном диване, на кухне с кофе в руках. Ей было стыдно и горько. И каждый раз, когда предательская память подбрасывала поленьев в огонь — рисуя в воображении ночные картинки, становилось еще хуже, ведь голос разума расходился во мнениях с телесными ощущениями. Телу понравилось.

Вот только у ума было достаточно времени на то, чтоб взять бразды правления в свои руки. Несколько часов помогли прийти в себя и определиться на все сто процентов: произошедшее — случайность. В крайнем случае, его можно считать утолением обычных физиологических потребностей, наплевав на то, что эти самые потребности у Амины сроду не требовали утоления просто так…

Позже, убедив себя, Амина действительно позвонила Краевским. Те были предупреждены о том, что она все же может время от времени задерживаться в клубе, поэтому волновались, конечно, но больницы и морги обзванивать еще не начинали, хотя укор за два пропущенных Амина все же получила.

Потом у нее даже нашлось время на то, чтоб поразмыслить о Шахине. Утром вновь жалелось лишь о том, что курок не спустила.

Повалялся бы в госпитале, почувствовал вкус жизни, и даже не страшно было бы нести ответственность — он должен ей побольше, чем простреленная коленка.

Из этих кровожадных размышлений ее и выдернул оклик Дамира.

Она растерялась, вздрогнула… и разозлилась еще больше — на него и на себя. Зачем было усложнять? Кому это нужно было? Ей — нет. Поэтому не соврала, действительно жалела о произошедшем, а он, кажется, нет…

* * *

— Это все равно произошло бы, Амине-ханым. Просто не сегодня.

А Мир не просто не жалел — он был непрошибаемо уверен в своей правоте. У него имелись планы по завоеванию Амины. Эти планы по самым оптимистическим прогнозам должны были растянуться на пару месяцев — не меньше. Он был морально готов к полному отрицанию, потом — частичному, а потом уж как-то они договорились бы. Но жизнь решила иначе.

Он сказал это так просто, уверено, действительно констатируя факт, что Амина не нашлась с ответом.

Все красноречие и язвительность иссякли. Она так и стояла, глядя в его глаза и абсолютно не представляя, что же дальше делать, что говорить…

— Голодная?

Он же и не ждал действий или слов. Отпустил, отошел, отвернулся, заглянул в холодильник.

Двигался аккуратно, а спина была изрисована красными, бордовыми, даже уже налившимися фиолетовым пятнами. Герой блин…

— Уйди, я сама, — и это Амину вновь разозлило. За неимением лучшего предложения, она просто отогнала Мира от своего же холодильника. Пусть ее решение о том, что их ночной интим никогда не повторится, нерушимо, но оставить его помирать с голоду она не может.

Дамир же вредничать не стал, хмыкнул, отошел, присел на стул, чтобы оттуда следить за тем, как желанная женщина хлопочет на его кухне.

Пора было подумать и о проблемах, но так не хотелось…

* * *

— Ты будешь писать заявление? — через полчаса они сидели за столом на кухне, с одинаковой жадностью уминая приготовленную Аминой яичницу.

— Нет.

— Почему?

— Это наши дела. Сами разберемся…

— Значит, я напишу… — в женском голосе вновь заиграло раздражение. Она ненавидела эту мужскую черту — все решать самому.

— Не напишешь.

— Напишу.

— Ну и зря… Ни я, ни твой женишок бывший все равно не подтвердим.

— Как же ты меня бесишь… — Амина вновь вскинула на Мира злой взгляд, отбросила вилку, вышла.

Еще не хватало разрыдаться при нем. А на глаза действительно навернулись слезы. Поэтому нужно было бежать.

К сожалению, в футболке далеко не убежишь, пришлось закрываться в ванной, включать воду и в душе, и в кране, брать очередное махровое полотенце, зарываться в него лицом и плакать навзрыд, потому что иначе не выходило.

Она дико испугалась вчера, за него, за себя, за вернувшийся в жизнь кошмар из прошлого. Это ему она рассказала практически безэмоциональную, сухую историю о своей ранней помолвке, побеге, смене планов, а ведь на самом деле за этим скрывалось столько слез, боли, страхов, отчаянья. Она не готова выстрелить в любого, а в Шахина — да. И ведь это не просто так.

Она действительно жалела о том, что произошло ночью. И не только потому, что это усложняло их с Миром отношения. Нет, все намного хуже — для нее это было предательством. До сих пор она считала, что это измена. И сегодня она изменила.

Она хотела, как лучше, хотела, чтоб он не усложнял ни в чем — ни в их отношениях, ни в происшедшем с Шахином, но он ведь не такой — для него «это все меняет», он не пойдет в полицию… Придурок…

Выплакавшись, убедившись, что при лишних свидетелях глаза уже не помокреют, Амина умылась, дождалась, пока с глаз сойдет краснота, пересмотрела все баночки на полочке у раковины… Вышла.

Сделала вид, что сидящий под дверью мужчина ее не удивляет, не волнует, не интересует, прошла в спальню, подобрала платье, валявшееся на полу, заброшенные в угол туфли, чулки с бельем где-то в постельном гнезде…

— Я тебя обидел? — а он за всем этим наблюдал, стоя в дверном проеме.

— На идиотов не обижаются, Бабаев, — она ответила, даже не обернувшись.

Ну оскорбись… Ну пожалуйста, ну пусть взыграет гордая кровь… Так будет легче. Так будет лучше…

— Иди сюда, — он не послушался. Не оскорбился, а только в охапку сгреб вместе со всем барахлом и стал по голове гладить, вызывая очередную порцию непрошенных слез.

Часто женщины используют слезы как оружие. Оружие действенное и беспроигрышное. Это плачущему ребенку родитель может отказать, а от женских слез у большинства мужчин случается паралич. Они готовы на все, лишь бы их солнышки, зайчики, бусинки перестали размазывать слезы по очаровательному лицу. И тут главное использовать свое оружие с умом, потому что даже к слезам может возникнуть привыкание. И если вчера тебе за эти самые слезы купили шубу, сегодня могут отмахнуться, послав заняться чем-то стоящим, чтоб дурью себе голову не забивала.

Вот только для Амины слезы были не оружием, а крахом. Приветом из прошлого, из детства, из наивности, когда эти слезы еще действительно что-то для кого-то значили. В этой жизни, в жизни взрослой и самостоятельной, слезы стали для нее символом тотального бессилия. Крайней степени отчаяния. И что самое ужасное — одиночества.

И она вновь разрыдалась. Пожалуй, еще горше, чем в ванной. Плакала в руки, не желая мочить своими слезами его тело. Будто он так не догадался бы, что она рыдает. А всхлипы, прерывистое дыхание — это так… мелочи.

Хотя он и не лез особо — по крайней мере, с утешительными словами. Стоял смирно, гладя — от макушки и до копчика.

Потом снова целовать начал — сначала все в ту же макушку, потом до щек добрался, до губ. И чтоб он не дай боже не понял, насколько красные у нее глаза, Амина позволила себя целовать с закрытыми.

Вот только в каждом его поцелуе будто звучало — я все равно поступлю так, как считаю нужным. И с ним, и с тобой.

И вариантов у нее нет. Либо смириться, выплакав весь страх и стыд, либо уйти прямо сейчас, но сил у Амины почему-то не хватило.

Говорят, что в отношениях сильные жесткие мужчины превращаются в тряпок, ну или ручных заек, если выражаться деликатней, но и со стервами такое возможно. Возможно их перевоплощение. Ведь не от хорошей жизни они сильные. Не от хорошей циничные. Одинокие не от хорошей.

Вместо того, чтоб уйти, Амина осталась. Позволила снова целовать, обнимать, гладить, потом уже шептать на ушко что-то утешительное, тихое, отчаянное, как всегда бывает у мужчин, не ведающих от природы, как успокоить.

И если быть совсем уж честной с собой, не он ее вновь к кровати потянул, не он футболку стянул, не он прижался телом к телу.

Чего стоят решения, которые принимаются на протяжении долгих часов, а потом рушатся за минуту? Ничегошеньки.

А тепло, которое один человек способен подарить другому? Оно бесценно.

* * *

— Хочу жениться на тебе, Амине-ханым…

Прошел час и еще один, а они лежали на кровати, глядя на чудную картину, повешенную на противоположную стену.

Состояла она из трех вытянутых горизонтальных прямоугольных пластин, на которых был изображен гранат в разрезе. Обе половинки получились у художника такими сочными, спелыми, реалистичными, что хотелось привстать, коснуться полотна, ощутить, что зернышки на нем не рисованные, а самые настоящие, взять одно, попробовать на вкус…

— И не мечтай.

Амина моргнула, отвечая, а потом вновь сосредоточила внимание на полотне.

Мир же хмыкнул. Шутил ли? Нет. Если бы согласилась — тут же повел замуж. Но и из-за отказа не расстроился. Не сомневался, что в первый раз откажет.

— К врачу пойдешь?

— Завтра.

Храбриться больше меры не было смысла. Умирать из-за какой-то неопознанной внутренней травмы сейчас как-то не хотелось. Хотелось жить, любить, мечтать…

— Ладно, женимся потом, но сестра моя очень тобой интересовалась…

— Нет.

Амина и тут ответила отказом.

— Почему?

— Плохому научу, оно вам надо?

Плохому учить Лалу действительно было не надо, она и сама чему нужно — научится, но основания для отказа такие себе — Мир бы поспорил, да лень. Сегодня уж точно никого ни с кем знакомить не станет. А завтра — вновь поговорят…

— Пообещай мне, что не будешь больше лезть на рожон с Шахином, пусть Имагин сам решает…

— Обещаю.

Врал или нет — Мир и сам бы не сказал. Вполне возможно, у них с Аминой разные представления о том, как можно «лезть на рожон», но оставлять все так, как есть, он не собирался.

Речь больше не шла о выступлении группы Шахина в клубе. О компенсациях речь не шла. О полюбовном урегулировании. Миру хотелось мести и справедливости. И он собирался ее добиться. Нападения в подворотне больше не ждал, но на то, что Шахин вот так просто уедет, тоже не надеялся.

Тем более, после того, как увидел тут Амину.

— Но может все же женимся…

— Нет.

Мир вздохнул, а вместе с его грудью приподнялась и покоившаяся там буйная головушка Амины. Ну попытка ведь не пытка?

— Но тогда дай хоть поцелую…

Пришлось отвлекаться от картины, чтобы позволить «хоть поцеловать».

Творилось что-то неладное, это Амина уже поняла. Творилось что-то новое, это тоже. С этим нужно было что-то делать, но сегодня не получалось. Поэтому день был прожит по принципу Скарлетт.

Две недели прошли, пролетели или проползли — у кого как. Для Амины они шли на работе, летели при встрече с Миром и ползли в частых ночных раздумьях.

Подумать было о чем. Она боялась повторения встречи с Шахином. Боялась настолько, что перестала брать телефонную трубку, если видела, что звонят с неизвестного номера. Перестала заказывать такси от клуба и прямиком до дома. Всегда останавливалась в одной из подворотен неподалеку и уж дальше неслась домой по дворам, часто оглядываясь.

Окончательно отказалась от мысли время от времени потанцовывать в клубе ночами. Амине даже представить было сложно, что с ней случится, увидь она ночью в толпе ненавистное лицо — непременно с пренебрежением во взгляде. Еще она боялась за Мира и все мучилась мыслями о том, когда же мужчины снова встретятся. В повторной встрече она не сомневалась, ведь неплохо знала обоих.

О Мире тоже часто думала… Пожалуй, даже чаще, чем боялась встречи с Шахином.

О проведенной вместе ночи и дне по-прежнему жалела. О последующих — тоже проведенных — жалела не меньше. Каждый раз жалела, но… Иногда позволяла Миру себя любить, а иногда и сама тянулась — за нежностью, лаской и надежностью. Часто за скандалом тянулась — эта потребность в ней не пропала.

На работе усиленно делала вид, что ничего не произошло, на что Мир, да и остальные обитатели реагировали только ухмылкой. К сожалению для нее, это не помешало всем понять, что война между начальством набирает оборотов, переходя на новый уровень — сердечных дел.