Екатерина Кариди - Гражданская жена

- Пришла...

- Как ты? - только и смогла выдавить.

- Хорошо, - усмехнулся сипло.

- Но, как же наркоз...

- А мне под местной делали. Что со мной станется, я же здоровый как бык.

Да... Он здоровый. Как бык. Не удержалась, слезы потекли.

- Иди сюда, Вера, сядь и успокойся. И не плачь, с Вовкой все хорошо будет.

- Откуда брали? 

- С боков, там шерсти нет, - пошутил он.

Потом шумно сглотнул и сказал:

- Верка... Знаешь, это мне, наверное, сам Бог шанс дал хоть немного вину свою перед пацаном загладить.

И засмеялся. По его бледному лицу бисеринками выступила испарина, плохо ему, а туда же, хорохорится. Подошла, села рядом. Он откинулся на подушки и вдруг пробормотал вполголоса:

- Что на тебе сейчас? Чулки?

Чулки? Господи, чулки?!

Не будь Вера такой измотанной физически и эмоционально, сгорела бы от стыда и абсурдности ситуации. Потому что именно этот момент выбрала медсестра, чтобы войти в палату. Услышала, конечно же.

Теперь идиотская шутка Верховцева станет достоянием гласности и весь медперсонал будет от смеха давиться.  Господи... О чем она только думает... 

А ему все-таки тяжело пришлось, какой бы он здоровый и сильный ни был, прикрыл глаза и вырубился. Вера смотрела на непонятно уже, своего или чужого, или все-таки своего, мужчину, узнавая и не узнавая.

Дались ему эти чулки... Придурок ненормальный.

Впрочем, она могла понять. Ему просто нужен был якорь, что-то такое держать в голове, чтобы держаться самому, не терять лицо. Он же не привык смиряться и проигрывать. Победитель по жизни.

И его слова про вину, про долг перед сыном Вера могла понять как никто другой. Просто, ей вдруг смешно стало. Больно и смешно. Он же не так быстро соображает, Верховцев-то. С его тяжелым, гордым и эгоистичным характером, куда уж там обладать высокой душевной чувствительностью. Ему обухом по голове надо было, чтобы смог понять.

А жизнь... она равняет всех, гордых и не гордых, слабых, сильных, богатых и бедных, добрых и злых. Выпрямляет все, что выпирает и оттопыривается. Сегодня эта жизнь здорово по ним проехалась, ох, как здорово. Но главное, с Божьей помощью все живы.

Какое-то еще время Вера сидела рядом со своим бывшим мужем. Мысли о вечном лезли в душу. А он похоже заснул, потому что вытянулся и затих, дыхание успокоилось и пальцы перестали комкать простыню.

Потом пошла выяснять, как там Вовка. Он был еще в реанимации, наркоз не отошел, но ей сказали, что с ним все нормально, и как придет в себя, ее на минутку к нему запустят.

Снова надо было ждать, но теперь, когда самое страшное вроде бы миновало, это не так тяжело. Можно наконец взглянуть на свой мобильный. Вера точно не помнила, когда она его выключила, вроде, в тот момент их стали забрали готовить на операцию. Время тогда превратилось для нее в некую недвижимо-кисельную субстанцию, и она в нем зависла.

Включила, пошли пищать входящие, Вера тупо уставилась на часы и глазам своим не поверила. Оказывается, наступил вечер уже следующего дня, больше суток прошло, а она и не заметила. Только сейчас поняла, что устала как собака, а сна ни в одном глазу.

Опомнилась, позвонила матери, они ж там с дедом волнуются. Вчера Вера категорически запретила ей приезжать, сейчас, когда все позади, уже можно. Но вечер субботы, лучше уж завтра с утра. Бабка плакала. От облегчения, от всего.

Позвонила Маринке, у нее из всех троих нервы самые крепкие. Ну та и вопила, у Веры с устатку чуть барабанные перепонки не лопнули! Вроде даже Костик подрывался, в трубке слышался его голос.

Потом позвонила Панкратову.

- Федор Михайлович, извините, что в выходной беспокою.

Он сразу оборвал ее.

- Вера Дмитриевна, как вы там? Помощь нужна?

- Нет, спасибо, сейчас уже все хорошо. Правда, спасибо. Но мне бы отпуск за свой счет.

- Не вопрос, я дам вам две недели оплачиваемого. И Вера Дмитриевна, напомните, пожалуйста, где вы лежите?

- Мы в ожоговом. Спасибо вам, - поблагодарила Вера, назвала адрес и отключилась.

Вроде отчиталась.

Снова по больничным коридорам, по которым за прошедшие тридцать два часа километры намерила, пошла к реанимационной. Присела напротив входа, там кроме нее было еще двое ожидающих, закрыла лицо руками и задумалась.

Очнулась от ощущения чужого присутствия. Подняла голову - старуха Верховцева. Неприятное чувство, Вера хотела было отвернуться, но сдержалась, и поздоровалась:

- Здравствуйте, Валерия Аристарховна.

Та встрепенулась, чопорная физиономия изобразила странное чувство.

- Здравствуй, - и спустя какое-то время добавила: - Вера.

Потом как-то бессильно и растерянно махнула рукой в сторону реанимационной.

- Как... ребенок?

Как? Вера сама не знала.

- Должен быть уже лучше, - прокашлялась, чтобы прочистить пересохшее горло. - Скоро должен от наркоза отойти. Жду.

- Да, - растерянно повторила старуха, коснувшись рукой лба. - А где Александр? Почему он не рядом с тобой?

Непривычно прозвучало. Хотя, в ее возрасте полная дезориентация в пространстве, слом стереотипов и приоритетов, это непросто.

- Он рядом. Он... сильно помог, Валерия Аристарховна. Сейчас он спит, как проснется, вам позвонит. А вы идите домой, вы устали.

- Да, хорошо, - кивнула она, соглашаясь.

Потопталась еще немного и ушла.

Старая женщина. Старая, больная и одинокая, Вере вдруг стало жаль ее.

Приготовилась было ждать дальше, но тут перед ней возник врач и сообщил, что Вовка очнулся.

- На одну минут, не больше, - строго сказал он, заводя Веру внутрь.    

В этот момент она не чувствовала ног под собой, сердце затрепыхалось, в глазах застыли слезы. А он, ее мальчишка... Весь перевязанный, нос торчит, вихры из-под повязки, глаза блестят.

- Ма, ну прекрати, - зашептал. - Ну что ты! Со мной все хорошо.

Вера закивала, закрывая рот рукой. Мужчина.

- Я вижу, вижу...  

Казалось, всего секунду побыла, а врач уже скомандовал на выход. Нельзя.

- Переведут в палату, наговоритесь еще.

Ну что ж, она и так была благодарна, что ей дали сына увидеть. Нервное перенапряжение, державшее ее как штырь в позвоночнике, стало отпускать. Побрела обратно, в блок, где лежал Верховцев старший. Домой ехать не собиралась в любом случае, а там свободная кушетка, на которой можно было поспать. Она бы сейчас хоть полу прилегла, хоть в коридоре. Все смешалось в жизни, на войне как на войне.    

Уже у самой двери в палату пораженно остановилась.

Оттуда доносились голоса, Вера узнала говоривших.

Оказывается, старуха Верховцева не ушла. Но даже не это поразило Веру, а сам смысл того, что она говорила. Негромко, с паузами. Ее старческий голос сейчас звучал совершенно иначе, не так как обычно - сухо и надменно, а по-человечески.

- Саша...

За все десять лет Вера не помнила, чтобы она хоть раз так назвала своего сына.

- Я очень горжусь тобой.

Снова пауза. Потом тихо и хрипловато прозвучал ответ Верховцева:

- Ну что ты, мама, я ничего особенного не сделал. Это был мой долг по отношению к сыну.

- Это... был поступок мужчины.

- Успокойся, мама. Ты просто переволновалась.

Наверняка скептически поморщился, в этот момент Вера прямо видела его лицо.

- Не перебивай меня, Александр! - На мгновение привычное Верховцевское высокомерие прорвалось в голосе Валерии Аристарховны, но старуха тут же смягчилась: - Ты не понимаешь. Твой отец не был способен на такое. Для меня. Для нас.

Она добавила это как-то слишком горько, с такой затаенной обидой, что Вера поразилась снова. Жили все-таки под каменной броней в сердце этой женщины чувства. На какое-то время воцарилось молчание, потом Валерия Аристарховна проговорила:

- Я видела Веру. Мы поговорили... Как у тебя с ней?

- Не знаю, мама. Ничего не знаю.

- А с этой?

- Не напоминай. Я жалею что... А! Довольно об этом.

Повисло молчание. Что для Веры были сейчас эти его слова? 

- Знаешь... Я больше не буду вмешиваться в твою жизнь.

Донесся сиплый смех Александра.

- Я просто... Я хочу объяснить. Я пыталась рассказать, объяснить, но ты ушел, не пожелал слушать.

- Теперь я не могу уйти, и у меня нет выбора. Слушаю тебя, мама.

Вере почудилась дикая усталость в его голосе. Наверное, его лихорадит или обезболивание отходит. Неужели нельзя было перенести этот разговор? Валерия Аристарховна как всегда в своем репертуаре.

И все же, когда та заговорила, Вера снова поразилась.

- Я хочу объяснить, почему всегда была против... секретарш.

Последовало молчание.

- У твоего отца тоже была страсть к подобным особам. Только в отличие от тебя он вообще не пропускал ни одно юбки. Секретарши у него менялись каждые несколько месяцев. Мне было противно, но это меня не трогало. И только с одной у Всеволода был серьезный роман, длившийся несколько лет. Любил ее! Что я только не делала, чтобы он ее бросил!

Последовала злая звенящая пауза, наполненная застарелой ревностью и обидой. Уж сколько лет, как тот умер, а все не простила.

- Мария Панкратова. У него был сын от этой женщины, твой отец оставил ему половину своих денег.

Вера зажала рот рукой, мелькнула страшная догадка. Слишком неожиданно, шокирующе! Это переворачивало все с ног на голову.  

- Ты не могла сказать об этом раньше?!

- Я пыталась еще тогда, ты сам не захотел слушать.

Послышалось движение, шум отодвигаемого стула.

- Александр, тебе нельзя вставать. Давай позову я врача.

- Мама, оставь меня, уйди!

Вера поняла, если бабка сейчас выйдет, они столкнутся носом к носу, и быстро пошла по коридору в сторону лестничной клетки. Выбежала и встала на площадке, хватая ртом воздух.

Надо было отдышаться, осмыслить.

***

То, что с ними произошло за последнее время, ни в какие рамки не укладывалось. Сначала несчастье надвинулось гигантской волной, чуть не раздавило, сорвало все покровы, ободрало до мяса. Вера судорожно хмыкнула, некоторых буквально.

А теперь еще это, последнее - просто шок.

Как теперь с этим жить???

Вот где подвох-то. Потому что не берут людей с улицы заместителями гендиректора. Даже по чьей-то протекции не берут! Это же бизнес. А ее экстремал - шеф, новичок, дилетант, явившийся ниоткуда?! Ведь он настолько тонко действовал, стопроцентно знал обо всем. Теперь в ином свете представали все его оговорки, и странности поведения. Ничего личного, но это же, мать его, бизнес.

А ее все-таки использовали.

Ну, Федор Михайлович... 

Несколько раз порывалась набрать Панкратова, потом спрятала гаджет - не телефонный разговор.  

Застыла на лестничной клетке, обхватив себя руками. Ее опять трясло.

Надо успокоиться и все выяснить. Отрешиться от мыслей, заснуть, подумать об этом завтра. Прилечь.

Но где? Вернуться в палату к Верховцеву после того, что она только что услышала, никак не получалось. Вера просто не смогла бы сейчас рядом с ним находиться.

Спустилась на несколько этажей и побрела в холл.

От усталости бил озноб, а нервное перенапряжение не давало расслабиться. Вера сидела на диванчике в холле, бродила, снова сидела и снова бродила. Думала. В голову же всякая ерунда лезет.

А холле убиралась санитарка. Ну, слово за слово, разговорились. Та когда узнала, что Вере приткнуться некуда, предложила:

- Давайте, я вас в кладовой на ночь устрою, туда никто не зайдет, спокойно выспитесь.

Да хоть в кладовке, хоть где! Снова куда-то шли, только уже по другим коридорам, петляли, заворачивали, ночная больница как иной мир, в котором можно спрятаться от себя, закрыть глаза и наконец уснуть, чтобы завтра с новыми силами...

Глаза действительно закрылись, стоило ей опустить голову на подушку.

***

Провалилась в сон, а утром проснулась как от толчка с каким-то непонятным предчувствием. Посмотрела на часы, около девяти. Надо по-быстрому выбираться отсюда и хоть как-то привести себя в порядок. Толкнулась в дверь, а дверь закрыта.

Сначала не поверила. Толкнулась снова. Закрыто снаружи на ключ.

Вот это был сюрприз.

Несколько секунд ушло на осмысливание. Потом минут десять на то, чтобы колотить в дверь и создавать максимум шума. Эффекта никакого. Вот когда Вере стал до конца понятен трагический комизм фразы: