На какое-то мгновение, когда Риф проводил ее по трапу, она задумалась: а может, хотя бы ради Рифа ей все-таки уехать с остальными? Она подняла голову, оглядела высокие борта корабля, палубы, с которых множество женщин махали провожающим. Затем перевела взгляд на Рифа и поняла, что не сможет его оставить. Большинство уезжающих женщин были матерями с детьми. Если бы ребенок выжил, она уехала бы без разговоров. Но ведь он умер. И если война придет на этот остров, ей тут найдется немало дел. Хотя у нее нет медицинской подготовки, она сможет быстро всему научиться. И в больнице для нее найдется работа.

– Я люблю тебя! – в отчаянии воскликнул Риф, когда пришло время расставаться. – Ты у меня одна, Лиззи, одна и навеки!

Слезы текли у нее по щекам. Она никогда раньше не лгала ему. И потому почувствовала себя виноватой, чуть ли не изменницей.

– Я тоже люблю тебя, – прошептала она, обхватив ладонями его мужественное лицо. – О дорогой, как же я люблю тебя!

Множество людей, проходя мимо, толкали их. Чувствуя, что он не в силах вынести долгого прощания, Риф крепко поцеловал ее, стремительно повернулся на каблуках и ушел, отлично понимая, что, задержись он на причале еще хоть несколько секунд, здравый смысл окончательно его покинет и он будет умолять Элизабет не уезжать.

Сквозь пелену слез Элизабет наблюдала за тем, как Риф удаляется. Интересно, какое выражение лица будет у него при скорой встрече? Должно быть, он будет взбешен. Элизабет, впрочем, чувствовала себя к этому готовой. А если в его глазах окажется иное выражение?.. Что, если он будет разочарован ее поступком? Если ее детский обман уронит ее в глазах Рифа?

Темнело. Последние из отъезжавших женщин торопились взойти на корабль. Элизабет поспешила к трапу, пробираясь мимо пассажиров и членов экипажа, которые спешили взойти на борт.

– Через несколько минут отплываем, мэм, – напомнил ей офицер.

– Да, знаю. Но я кое-что забыла... Это недолго, я мигом... – солгала она.

Причал оказался забит провожавшими мужьями, которые отчаянно махали отъезжающим женам. Она с трудом протолкалась через плотную толпу и принялась отыскивать взглядом рикшу. Сейчас она прямиком отправится к Элен, а через час, когда «Императрица Азии» и «Президент Кулидж» будут уже далеко в море, позвонит Рифу.

– Не сомневаюсь, что он страшно обрадуется, – сухо произнесла Элен, наливая Элизабет внушительную порцию джина с тоником. – Почему только ты честно не сказала ему, что никуда не собираешься уезжать?

– Он силой заставил бы меня это сделать, – просто ответила Элизабет.

– Если нужно где-то переночевать сегодня или в дальнейшем, тебе тут всегда найдется место. – Она передала бокал Элизабет и принялась готовить коктейль для себя.

Легкий румянец окрасил щеки Элизабет.

– Господи, Элен, неужели ты и впрямь думаешь, что дело может дойти и до этого?

– Думаю, он будет в бешенстве, – ответила Элен, явно чего-то недоговаривая.

– Ты – что? – крикнул он в трубку. – Где ты сейчас?! О Господи... Как же глупо... Да это просто идиотизм!.. Ты с ума сошла! – Он швырнул трубку на рычаг, но у нее в ушах еще долго звучал его взбешенный голос.

– Ну вот, он рассердился, – прокомментировала Элен.

Элизабет сложила руки на коленях, чтобы как-то унять нервную дрожь.

– Да, – дрожащим голосом ответила она, – он рассердился.

Менее чем через двадцать минут они услышали, как автомобиль Рифа затормозил на противоположной стороне улицы.

– Думаю, – нервно сказала ей Элен, – что самое время сделать нам еще по порции джина с тоником.

Они слышали, как громко стучали его каблуки, когда он бежал по лестнице через две ступеньки. Риф даже не потрудился позвонить. Входная дверь резко распахнулась, и он ворвался в квартиру. Нахмуренные брови придавали его лицу какое-то сатанинское выражение. Его губы были бледны.

– Ты хоть подумала об опасности, которой себя подвергаешь?! – прогрохотал он, хватая Элизабет за руку и силой усаживая на стул. – Понимаешь, что ты наделала?! Черт побери, ведь больше кораблей не будет! И тебе придется остаться на острове!

– Именно этого я и хочу, – тихо произнесла она с мертвенно-бледным лицом. – Я уже записалась добровольцем в медсестры.

Он запустил руку в волосы и недоуменно посмотрел на Элизабет.

– Я сама хотела тебе об этом рассказать, на понимала, что, если расскажу, ты силой затащишь меня на корабль и запрешь в каюте.

– Именно так бы я и поступил, черт побери, тут ты совершенно права!

Она закусила нижнюю губу и, постаравшись, чтобы ее голос звучал как можно спокойнее, сказала:

– Если не хочешь, чтобы я вместе с тобой поехала домой, могу и у Элен остаться.

Брови Рифа резко взмыли.

– Что за черт, о чем ты говоришь? Конечно, я хочу, чтобы ты вернулась домой. Господи, Лиззи! Разве ты сама не понимаешь, что я чуть было не окочурился, когда прощался с тобой на этом чертовом корабле?!

– Тогда скажи, что ты совсем на меня не сердишься! – потребовала она, вставая.

Он заключил Элизабет в объятия.

– Я чудовищно на тебя сержусь, но я законченный псих, так и знай. Не могу же я отрешить тебя от своей постели!

С огромным облегчением она обвила руками его шею. Риф наклонился к ней, и в его глазах полыхнула такая отчаянная любовь, что Элен, ставшая невольной свидетельницей, не выдержала и отвернулась. Она налила себе еще одну порцию джина с тоником. Ее вторая пустующая постель наверняка не понадобится Элизабет.

До конца месяца продолжали поступать вести о том, что на китайской территории продолжаются ожесточенные бои, но японцы пока не предприняли попытки вторгнуться в Гонконг. В последних числах, когда Риф вновь отправился в Форт-Каннинг, все думали, что опасность вторжения миновала.

Элизабет обрезала буйно цветущие азалии на склоне холма, на котором стоял дом, как вдруг услышала звук подъезжающего автомобиля. Риф никак не мог вернуться раньше чем через пару дней. Ни Жюльенну, ни тем более Элен она не ждала в гости. Из-за поворота появился джип, за которым тянулся пыльный шлейф. Она положила на землю секатор и, сняв рабочие перчатки, пошла навстречу машине. Солнце било прямо в глаза, и несколько секунд ей никак не удавалось рассмотреть лицо человека за рулем. Затем, когда джип, резко вздрогнув, затормозил, какой-то большой, несколько неуклюжий человек вылез из-за руля, сияя широкой улыбкой. От неожиданности Элизабет даже уронила перчатки. После некоторого замешательства она устремилась к приехавшему с радостным криком:

– Роман! Роман!

Он схватил ее в объятия, приподнял и покружил вокруг себя.

– Ты что, пытаешься из здешних азалий и гибискуса сделать регулярный английский сад? – весело поинтересовался он.

Элизабет рассмеялась.

– Конечно, нет, – радостно ответила она, как только Роман опустил ее на землю. – Просто хочу, чтобы они не заполонили все вокруг.

Улыбка Романа сделалась еще шире, в уголках глаз появились морщинки.

– Ну, куда Рифа подевала? – поинтересовался Роман, когда они направились в дом.

– Он сейчас в Сингапуре. Но дня через два обязательно вернется. Надеюсь, что к тому времени ты еще будешь здесь? Да?

Роман с явным сожалением покачал головой.

– Нет, уеду, – ответил он, входя в залитую солнечным светом комнату, где стоял большой концертный рояль – гордость дома. – Мне надо в Перт, а оттуда поплыву в Лондон. Хочу записаться в авиацию. Корабль отходит завтра в девять утра.

– О... – Разочарование охватило Элизабет. – Риф будет вне себя, когда узнает, что совсем немного разминулся с тобой! Кто знает, когда вы опять встретитесь? – Она замолчала, потом убитым голосом произнесла: – Может пройти не один год...

В воздухе, казалось, витал призрак войны, но Роман был полон оптимизма.

– Военные действия могут закончиться уже весной. Как только это случится, я захочу, чтобы ты сыграла для меня. Может, встретимся в Палестине?

Она усмехнулась. У нее слегка кружилась голова, потому что Элизабет чувствовала: сейчас Роман попросит ее сесть за инструмент. Впрочем, у нее уже зудели пальцы – так ей хотелось для него сыграть.

– Ну, что ты исполнишь? – поинтересовался Роман, подходя к роялю. Его высокая, крупная фигура заполонила, казалось, всю комнату. Роман задумчиво взял несколько аккордов.

– Может, ты для меня сыграешь? – вдруг спросила она, не ощущая – как это было в Перте – между ними никакой профессиональной пропасти. Она чувствовала себя исключительно легко и свободно в его присутствии, будто они знакомы уже много лет.

– Прощальное выступление перед грядущими испытаниями? – уточнил он, и его глаза слегка подернулись дымкой грусти, несмотря на то что Роман пытался придать своим словам беззаботный оттенок. – Сыграю, почему бы нет. Ничто мне не доставит сейчас большего удовольствия.

Он уселся за инструмент, поправил табурет и поднял над клавиатурой большие, сильные, очень красивые руки. Элизабет стояла рядом в напряженном ожидании; она сразу же забыла о войне, которая охватила пол-Европы, забыла даже о своем недавнем разочаровании, что с ними нет Рифа. Роман был дирижером, а не пианистом, и поэтому она понятия не имела, хорошо ли он владеет инструментом и чего следует ожидать от его исполнения. Он чуть тронул клавиши, и звуки «Аппассионаты» Бетховена наполнили собой комнату.

Очень скоро, оценив его технику, Элизабет поняла, что при желании Роман стал бы выдающимся пианистом, не выбери он дирижерский пульт для проявления своей музыкальной одаренности.

Музыка бурлила, вздымалась, захлестывала Элизабет. Она прикрыла глаза, ее охватило чувство единения с Романом: казалось, их объединяла одна страсть, сродни сексуальной. Вслед за мощным allegro последовало относительно спокойное andante, целиком захватившее Элизабет. Это было похоже на трудное горное восхождение. Не выдержав, она открыла глаза, сама удивляясь своей способности вынести демоническую прелесть музыки. Ли Пи когда-то говорил ей, что финальные аккорды «Аппассионаты» сродни опасному восхождению на вершину, когда sforzandi бьют подобно громовым раскатам и в конце концов рушится мироздание. Люцифер, некогда несший людям свет, низвергается в ад с небесной выси, и наступает кромешная тьма. Ли Пи ничуть не преувеличивал, говоря о музыке Бетховена в таких выражениях. После того как прозвучал финальный аккорд, ни Элизабет, ни Роман несколько минут не могли произнести ни слова. Наконец Роман сказал:

– Мне однажды удалось сыграть Бетховена на старом, 1803 года выпуска, «Бродвудс». Совершенно исключительное ощущение, когда играешь на том самом инструменте, для которого, собственно, и была написана «Аппассионата». Мне тогда казалось, что от ужасного напряжения рояль в любую секунду может развалиться на куски. И это чувство опасности было частью общего восторга, который я тогда испытал.

Приятный холодок пробежал по спине у Элизабет.

– Я очень хорошо понимаю, что ты имеешь в виду, – ответила она, ощущая, что ее мысли и чувства созвучны настроению Романа настолько, что ей даже сделалось трудно дышать. – Кажется, что сам Бетховен во плоти стоит перед тобой и кулаком грозит небесам.

Роман согласно кивнул. Его взгляд не отрывался от лица Элизабет. Между ней и Романом вдруг проскочила какая-то искра.

– Бетховен считал, что это его лучшая соната, – сказал Роман, взволнованный возникшей между ними близостью и стараясь делать вид, что ничего не произошло. – Я с ним полностью согласен. А как насчет другой музыки? Не хочешь ли чего-нибудь лирического, веселенького? Вот, например, соната, которую он сочинил сразу после «Аппассионаты». Номер 24 фа-диез мажор, опус 78.

Ее вдруг охватила странная дрожь.

– Ее дьявольски трудно исполнять, – сказала Элизабет, когда Роман вышел из-за рояля и жестом пригласил ее на свое место.

– Вовсе нет, – мягко сказал он, и улыбка чуть тронула уголки его губ. – Ты справишься, я уверен.

Явно волнуясь, она села за рояль. Казалось, все ее нервы напряглись, все чувства до предела обострились. Никогда прежде Элизабет не испытывала такого полного единения с человеком, страсть которого к музыке была столь же всеобъемлющей, как и ее собственная. Это чувство опьяняло и кружило голову.

Мей Лин вошла в комнату, чтобы спросить, не принести ли прохладительных напитков для Элизабет и гостя. И хотя она несколько раз произнесла «Прошу прощения», ни хозяйка, ни крупный золотоволосый человек даже не заметили ее присутствия и не повернули голову в ее сторону.

День плавно перешел в вечер, воздух сгустился за окном. Рахманинов следовал за Бетховеном, Григ – за Рахманиновым, за Григом звучал Моцарт.

Окна были распахнуты, и аромат цветов свободно проникал в комнату. Вместе с ним залетал и мягкий бриз с залива. Две чайки на бреющем полете проскользили над водой, их темные силуэты можно было различить лишь по голосам: птицы издавали протяжные, заунывные звуки. Наконец стемнело настолько, что без света ничего нельзя было увидеть. Элизабет выпрямилась на табурете и извиняющимся тоном сказала: