Джулиана Грей - Грехи

– Ты плачешь, дорогая?

Она зажмурилась, с трудом глотая слезы.

– Нет, мама, просто смеюсь над отцом.

Звенящий смех матери поплыл вниз по лестнице навстречу дочери.

– Ах, не делись отцовским советом с Боу. Нам не хотелось бы, чтобы он знал, какой отец либеральный.

– Не буду, – ответила Эрика, но уже сама себе, преодолевая три последние ступеньки до площадки и устремляясь в свою комнату. Она бросилась на кровать и уткнулась лицом в подушку. Вероятно, она вообще больше никогда не заговорит с Боу.

Эрика прислонилась к двери, отгораживаясь от голосов родителей наверху, но не в силах отгородиться от воспоминаний и боли, вызванной признанием Боу. Он не любил ее, он занимался с ней любовью, чтобы доказать что-то отцу, она была трофеем, который он мог представить Берту. Эрика до боли зажмурилась, но слезы ручьем текли по ее щекам, она молча покачивалась, а открыв глаза, встретилась со своим отражением в зеркале и громко всхлипнула при виде испачканного платья.

Стягивая платье через голову, она ощутила отвратительный сладковатый, тошнотворный запах крови, но он был не так страшен, как горький вкус во рту, оставшийся после предательства Боу.

Засунув запятнанное платье подальше в шкаф, она решила, что выбросит его позже, когда представится удобный случай. Потом собрала волосы на макушке и встала под душ в надежде; что горячая вода смоет все неприятные ощущения. Она терла себя, вздрагивая, когда ее руки касались воспаленных сосков и деликатного местечка между ногами. Однако, выйдя из-под душ через десять минут, она все еще чувствовала себя грязной, но, по крайней мере, слезы высохли.

Эрика натянула шорты и свитер и сунула ноги в босоножки, волосы остались стянутыми на макушке в небрежный пучок. Она отодвинула щеткой завитки, прилипшие к лицу и шее, и схватила с туалетного столика сумочку и ключи от шкафа.

– Я ушла! – выйдя из комнаты, крикнула она родителям. – До завтра!

– Веселитесь! – дуэтом напутствовали ее родители.

В течение следующих двух часов она бесцельно ездила по берегу озера, и мало-помалу умиротворяющие сельские ночные звуки начали делать свое дело. Когда в начале третьего она свернула на дорогу, ведущую к дому, она почувствовала, что к ней частично вернулись оптимизм юности, а гнев к Боу стал не таким сильным. Возможно, она была несправедлива к нему, возможно, реагировала слишком остро. Вставляя ключ во входную дверь, она решила, что, может быть, позвонит ему утром. Быть может… Но только пусть немного помучается.

Войдя в дом, Эрика удивилась, что из комнаты родителей на лестницу все еще падает свет. Обычно они закрывали свою дверь перед тем, как лечь спать. Остановившись у своей комнаты, она прислушалась, стараясь удостовериться, что они не спят. Но в доме было тихо. И тогда она почувствовала запах крови. С ужасом вспомнив о своем платье, она взбежала наверх и бросилась на колени у шкафа, чтобы вытащить его оттуда. Нужно скорее убрать его из комнаты, убрать из дома.

Через несколько минут она бросила его в мусорный бак в гараже и старательно замаскировала пластиковым пакетом.

Эрика знала, что родители, несомненно, поймут ее, но не была еще готова рассказать о том, что у них с Боу произошло в лесу. Она должна сначала сама разобраться в своих чувствах, выяснить его чувства. Она слишком поторопилась поверить, что Боу использовал ее, чтобы отплатить отцу, но последних двух часов ей не хватило, чтобы изменить свое мнение, вспомнить, что у них было раньше. Он подарил ей свой студенческий значок, сказал, что любит, ее, и доказывал это самыми немыслимыми романтическими способами. А подарок, который он сделал ей к окончанию школы! Фотографию, на которой они вдвоем, – просто любительский снимок, сделанный его матерью накануне, в субботу, – он увеличил и вставил в рамку. А как он обращался с ней, когда на следующий день они поехали на пикник в Стоун-Фолл! Он был так внимателен и вел себя, словно она была чем-то хрупким и тонким, нуждающимся в ласковом обращении. Даже родители никогда не относились к ней с такой нежной заботой.

Она вспомнила его поцелуи – шутливые, когда он поддразнивал ее, сладкие и любящие, или страстные. Он обещал не принуждать ее к тому, к чему она не готова, и, несмотря на то, что они проводили вместе по нескольку часов в день после его возвращения из колледжа, он выполнял свое обещание. Пока она сама не сказала «о'кей».

Их физическая близость была для него больше, чем просто победа над отцом. Так должно было быть.

Поднимаясь по лестнице несколько минут спустя, она чувствовала себя гораздо лучше, на сердце стало почти легко, если не считать вины за суровый вердикт, который она вынесла Боу. Она позвонитему утром.

У своей двери Эрика снова задержалась. Он все еще был здесь, этот сладковатый, с медным привкусом, запах крови. Взявшись за ручку двери дрожащими пальцами, она почувствовала, как какой-то неосознанный страх пронизывает ее руку и сжимает желудок, а сердце начинает бешено колотиться в груди.

Против собственной воли ноги сами понесли ее наверх, к родительской спальне. Но это глупо. Просто сознание вины сыграло с ней скверную шутку.

Тем не менее она продолжала подниматься к мансарде. До площадки оставалось две ступеньки, когда Эрика увидела кровь. Она была размазана по стене на уровне ее головы. Крик застрял у нее в горле, и она пошатнулась, едва ли замечая, что вся дрожит от страха.

Она застонала, заставляя себя сделать еще шаг и еще. Теперь запах крови стал таким сильным, что она согнулась пополам и ее стошнило.

Кровь была повсюду – растекшаяся, размазанная, разбрызганная и образовавшая лужицы.

Они тоже были здесь, ее родители. Мертвые, лежащие в собственной крови.

Мать лежала у ножки кровати, под ее головой и грудью разлилась лужа крови. Отец лежал на расстоянии нескольких футов, вытянув руку, как будто даже мертвый старался дотянуться до жены. И тогда Эрика увидела подлинное доказательство, что в свой смертный час он именно это и делал.

Длинная розовая полоса крови на белом ковре отмечала его путь, когда он старался добраться до матери, быть может, защитить ее.

Эрика не заплакала, она вообще не плакала. Это зрелище было таким ударом, что от боли не было слез. Она просто стояла, широко открыв глаза, дрожа и обхватив себя руками в непроизвольном стремлении к самозащите. Ее удивленный взгляд метался между мертвыми родителями.

Отец был нагой, и каждый дюйм его тела был покрыт кровью, кровь сочилась из ноздрей и рта. Голубые глаза, все еще обращенные к жене, смотрели в никуда.

Мать была одета в голубую сатиновую ночную рубашку, задравшуюся при падении, и совершенно некстати Эрика отметила, какие у нее красивые длинные и стройные ноги. На матери, как ни странно, почти не было крови, она вся была под ней. Одна ее рука лежала в луже крови, рыжие волосы были растрепаны, словно она готовилась к драматической сцене, глаза закрыты, губы сжаты в предсмертной муке, а голова повернута под неестественным углом – у нее было перерезано горло.

Эрика больше не дрожала, ее дыхание успокоилось, и даже тошнота прошла, но она была не в состоянии двигаться, думать… Однако вскоре эта способность вернулась к ней.

Она должна сообщить кому-то. Но кому? Скутера не было в городе. Кэрри. Нет, Кэрри не любила ее родителей, они просто ее интересовали как объект разговора. Боу?

При воспоминании о нем сковывавшая ее неподвижность стала ослабевать, она медленно двинулась вниз, внимательно глядя под ноги, словно не была уверена, что они на месте. Снова и снова она мысленно повторяла его имя, как будто боялась, что если перестанет это делать, то забудет, куда идти.

Когда Эрика выходила из дома, дедушкины часы пробили два тридцать. Она не стала закрывать за собой дверь. Какой смысл? Ее родители были мертвы, им больше не нужна была защита от незваных гостей. Пересекая двор, она споткнулась о корень дерева, но не остановилась и даже не почувствовала, как от ушибленного большого пальца по всей ноге прокатилась боль.

Эрика медленно шла к курортному отелю Бар-Бер-Кин, она шла по середине дороги, не замечая этого, пока ей не посигналил автомобиль. Обернувшись, она зажмурилась от яркого света фар, но не отошла с дороги, и водитель был вынужден объехать ее по обочине. Он крикнул ей что-то, проезжая мимо, но она не обратила внимания на его слова, и только когда, огоньки задних фар скрылись вдали, ей пришло в голову, что нужно было попросить подвезти ее. И она пошла дальше.

Боу направлялся в Сент-Луис. Часы в автомобиле показывали два сорок пять, он устал, но нервное состояние не давало ему покоя, боль жгла его и гнала вперед.

Он был обижен, когда Блю отказалась выслушать его, не дала ему объясниться, но это прошло. Сейчас он разозлился. Кто она такая, черт побери? Он усмехнулся. О, он знал, кем она себя воображала. Избалованная доченька знаменитых Кэссиди. Ему было ненавистно признавать это, но, возможно, Берт был прав, возможно, он недостаточно хорош для нее.

Он грубо выругался, вспомнив, что написал в записке родителям, и рассмеялся, но смех прозвучал совсем невесело.

Начав встречаться с Эрикой во время весенних каникул, Боу изменил свои планы на лето. Он со школьными приятелями собирался поехать на шесть недель на Ямайку, но после первых двух свиданий сразу отказался, чтобы не потерять ни единого дня. Ну, ладно, теперь он исправит свою ошибку, пусть поломает голову, где он.

Нет, черт побери, она не станет интересоваться, не станет беспокоиться, она ясно дала понять, что больше не хочет о нем слышать. Он потер глаза кулаком и протянулся; чтобы прогнать усталость. Пожалуй, нужно сделать короткую остановку. Нет, он опять выругался, у него в запасе было всего три часа. Когда он говорил но телефону с бюро-заказов аэропорта, ему сказали, что самый ранний рейс в семь десять, а он должен прибыть туда хотя бы за час. Значит, ему следует добраться до аэропорта к пяти сорока пяти. Потом у него будет масса времени до объявления посадки, к тому же он сможет поспать в самолете.

Интересно, спит ли Блю? Наверное, спит, как дитя. Ладно, черт с ней, – правда, он выразился покрепче. Избалованная маленькая девчонка, вот кто она.

Но, Боже, она так наслаждалась в его объятиях, а секс с ней был так восхитителен, – никогда он не испытывал ничего подобного.

Хлопая одной рукой по рулю, Боу снова отпустил проклятие.

– Забудь все, парень, – громко сказал он в ночь, – она бросила тебя!

Но он не мог забыть, он любил ее, он был уверен в этом больше, чем когда-либо; если бы он не любил ее, ему бы не было так чертовски больно.

Он почувствовал, как первые слезы упали почти синхронно с первыми каплями дождя, обрушившегося, на ветровое стекло. Он включил дворники на лобовом стекле и смахнул слезы. Он не станет из-за нее плакать! Он мужчина, а мужчины не плачут… как бы сильно их ни обидели. Черт, он не плакал с пяти лет, даже когда Берт брал ремень, или позже, когда в ход пошли кулаки. Он не собирался плакать из-за женщины… Хоть и любил ее.

Боу заставил себя отвлечься от мыслей об Эрике и сосредоточился на дожде и на всех женщинах, которые будут у него, когда он попадет на Карибы.

К тому времени, как Эрика добралась до входа в Бар-Бер-Кин, она вымокла до нитки. Дождь начался минут тридцать назад, но она этого не заметила. Поэтому, когда она вошла в вестибюль, у нее в босоножках хлюпало и вода стекала с волос по лицу.

– Посмотрите, что за киска пришла, – захихикал Бэнди Маршалл_, ночной дежурный и ее товарищ по школе в последние четыре года. – Привет, Эрика. Ты что, попала в бурю?

– Ты не мог бы позвонить и попросить Боу, чтобы он меня впустил?

– Не думаю, что он дома, – ответил молодой человек.

Эрика не двигалась, она просто стояла и ждала.

– Ну что ж, почему бы мне не позвонить и не узнать.

Он поднял трубку и набрал несколько цифр, пристально глядя на промокшую девушку. Она вела себя как-то странно и явно была чем-то расстроена.

Когда на другом конце подняли трубку, он повернулся к Эрике спиной и сказал:

– О, извините, что беспокою вас, миссис Боухэнон, это Бэнди. Здесь внизу Эрика Кэссиди, хочет видеть Кина. – Он через плечо послал Эрике улыбку. – Я сказал ей, что, по-моему, его нет. Я видел, как он уехал час назад. Но она продолжает стоять здесь, как будто не верит мне, и ведет себя как-то странно. Хотите, я вежливо провожу ее в машину? Или позвонить ее родителям?

Он мгновение слушал и положил трубку:

– Садись, Эрика, она сейчас спустится.

– Боу?

– Хм, возможно, – нервно ответил он. – Иди сюда и подожди.

Через пять минут из лифта вышла Бобби Боухэнон, одетая в яркий халат и пушистые шлепанцы, на ее лице не было косметики, а волосы были накручены на бигуди. Она, не задерживаясь, прошла через вестибюль к молча сидевшей девушке.