— Нет. Я понимаю, это звучит глупо. Но у меня тогда было много поводов для переживаний.

— Да, конечно, — негромко проговорила Лидия. — Вы, наверное, очень тоскуете по маме. Я вам сочувствую.

— Спасибо, — только и сказала Георгина. Она видела, что Лидия внимательно смотрит на нее, и поспешила сменить тему разговора, чтобы уйти от того кошмара, каким стало бы для нее обсуждение ее чувств по отношению к матери. — Но я, в общем-то, не это имела в виду. Меня тогда только что исключили из школы.

— За что?

— За то, что застали в постели с мальчиком.

— Вот как? И после этого вам не пришло в голову, что вы можете быть беременны? Это уж действительно звучит странно.

— Я понимаю. Няня первая об этом подумала. Она-то меня и спросила о последних месячных.

— Умница ваша няня. Это та же самая, что была и раньше? Поразительная старушка!

— Да, — кивнула Георгина, — та же, она меня сюда и привезла.

При мысли о том, что Няня со свирепым видом дожидается ее сейчас в коридоре, глаза у Георгины от страха наполнились слезами. Мысль о маме никогда не вызывала у нее такой реакции. Она опустила взгляд и уставилась себе на колени.

— Ну что ж, — мягко произнесла Лидия, поднимаясь с места и сочувственно улыбаясь Георгине, — давайте-ка вас осмотрим. Не исключено, что мы обе ошибаемся.


Они не ошибались. По словам миссис Пежо, Георгина была на седьмой или восьмой неделе беременности.

— Разумеется, для полной уверенности надо проделать все анализы. Но у вас напряженные груди, и есть другие достаточно типичные признаки. Лично у меня сомнений практически нет. Может быть, вы хотели бы обсудить со мной практические вопросы?

— Не знаю, — ответила Георгина. — А что это за практические вопросы?

— Я буду рада вам помочь, — объяснила Лидия. — Со всем, что может понадобиться. Вам, наверное, нужно обо всем этом немного подумать. Но если вы хотите прекращения беременности, то времени у нас в запасе мало. И разумеется, вы должны будете сказать об этом своему отцу. Или он уже знает?

— Нет, конечно же нет.

— А… а как вы поступите с отцом? Я имею в виду отца ребенка. Вы собираетесь что-нибудь ему говорить?

— Я не могу, — объявила Георгина.

— Ну что ж. А почему, есть какая-нибудь причина?

— Я не знаю, кто он.

Лидию Пежо специально учили никогда не показывать своих чувств. Но в ее практике еще не было случая, когда выполнить это требование оказалось бы так трудно, как на сей раз.

— Понятно. Ну, в таком случае я вам очень и очень рекомендую прекращение беременности. Разумеется, решать вам. Если вам понадобится посоветоваться со мной, пожалуйста, я в вашем распоряжении в любое время, в любое время. Наверное, вам сейчас очень одиноко.

— Да… немного. — Сказав это, Георгина вдруг осознала, что на самом-то деле ей почему-то довольно весело. — Но думаю, что все будет в порядке, я справлюсь. У меня ведь есть Няня. И все равно, спасибо вам большое.

— Не за что. А теперь пройдите к сестре, она возьмет у вас анализы. Сегодня к вечеру я вам позвоню.

— Спасибо. Огромное спасибо, миссис Пежо. Я вам очень благодарна. — Георгина широко улыбнулась врачу. — Мне теперь стало намного легче. Во всех отношениях. — Она на секунду замешкалась, а потом вдруг сама удивилась вылетевшим у нее словам: — Да, и должна вам сказать, я не хочу никакого прекращения беременности.

Лидия в этот момент писала направление к сестре; она остановилась, встревоженно подняла глаза на Георгину, потом начала писать дальше.

— Ну что ж. Решать, разумеется, вам. Но обдумайте все как следует, хорошо? Подумайте обо всех последствиях. Очень тщательно. И через несколько дней опять приходите ко мне. Что бы вы ни решили, вам нужна будет медицинская помощь. Так дальше продолжать нельзя.

— Конечно. Конечно, нельзя. Я даже… — Она вдруг вскочила. — Ой, извините, можно мне воспользоваться вашим туалетом?


Выйдя из кабинета, она только кивнула Няне, сказала негромко: «Похоже, что да», — и больше не произнесла ни слова, пока они не вернулись в Хартест.

Уже дома Георгина спросила:

— Можно я зайду к тебе? Поговорить?

— Конечно можно. Я поставлю чайник.

— Чудесно. Совсем слабый чай, если можно. Надеюсь, от такого меня не вытошнит.


— Ну так вот, — заявила она, опускаясь в Нянино кресло-качалку и с довольным видом складывая руки у себя на животе, — я беременна. — Всю ее переполняла радость; Георгина улыбнулась Няне, чувствуя себя невероятно счастливой.

— Да, тут уж ничего не поделаешь, — ответила Няня.

— Вот именно, а я и не хочу ничего делать. Спасибо тебе, Няня, за то, что ты сразу поняла, в чем дело. Не знаю, что бы я без тебя делала. Наверное, разродилась бы в гостях у бабушки прямо на Рождество.

— Здравым смыслом ты никогда не отличалась, это уж верно, — проговорила Няня.

— Я знаю. Но ведь это же прекрасно, правда?

— Нет, — возразила Няня, — я бы так не сказала.

— Нет, прекрасно. Я так рада, сказать тебе не могу.

— Георгина, — начала Няня, и на этот раз испытанное ею потрясение подвигло ее на совершенно обычную в подобных случаях реакцию, — Георгина, ты говоришь чепуху. Ну как, интересно, ты можешь быть рада? И чему? Должен же быть у тебя какой-то здравый смысл. Что ты собираешься делать дальше?

— Разумеется, рожать этого ребенка. Я тебе не могу передать, какие изумительные чувства я сейчас испытываю из-за него, Няня. Хотя, конечно, мне и очень плохо. Но я страшно счастливая, просто жуть какая счастливая.

— Георгина, тебе нельзя оставлять ребенка. Нельзя. Это убьет твоего отца.

— А мне кажется, — возразила Георгина, — что ничего подобного, а вот мне будет намного лучше. — Она прямо, не отводя взгляда, смотрела на Няню. — Послушай, мне не очень хочется обо всем этом говорить, мне это противно, но, может быть, тогда ты меня поймешь. Поймешь, что и почему я чувствую. Это касается… мамы. Понимаешь ли, мы… то есть папа… о господи, даже и не знаю, как тебе сказать…

Няня взглянула на нее, и Георгина вдруг почувствовала, что между ними двумя не осталось больше никаких секретов.

— Я все знаю, Георгина, — произнесла Няня.

Георгина почувствовала себя так, словно ей сказали, что мир стал вращаться в обратную сторону. Долгое время она молчала, не в силах произнести ни слова, и только не мигая взирала на Няню.

— Откуда ты знаешь? — выдохнула она наконец.

— Я много чего знаю, — ответила Няня.

— Да… но… — Георгина развела руками, не в состоянии поверить услышанному. Она могла заподозрить в таком знании кого угодно, но уж только не Няню с ее нравственной непоколебимостью, крайне щепетильным отношением ко всему, с ее преданностью Вирджинии. — Но, Няня, ты же так любила маму. Не желала никогда слушать ни одного худого слова в ее адрес.

— И правильно. — Няня взяла отложенное вязанье и принялась быстро-быстро вязать. На Георгину она не смотрела. — Я была твоей маме подругой. Ей было очень одиноко.

— Но, Няня, ты же когда-то и за папой ухаживала, воспитывала его, ты ведь его наверняка любила.

— Да, любила. Я их обоих любила.

— Но, Няня… — Георгину внезапно осенила мысль, и с этой мыслью пришло чувство облегчения. — Если ты все знала, то, может быть, ты сможешь объяснить. Мы не знаем, ни Шарлотта, ни я, почему… папа не хочет говорить об этом…

— И правильно, что не хочет, — строго, почти официально проговорила Няня. — А почему он должен об этом говорить?

— Потому что мы… — Она чуть было не сказала «его дети», но остановилась и смолкла.

— Такие вопросы обсуждают со взрослыми, — сказала Няня, — а не с детьми.

— Няня, мы не дети. И мы должны знать.

— Ничего вы не должны, — возразила Няня. — Вам хочется узнать. Ты забыла то, что я тебе много раз говорила, Георгина: между тем, что должны, и тем, что хочется, есть большая разница.

— Я считаю, что мы должны знать.

— Я тебе все равно не могу ничего рассказать. Я обещала твоей матери, что никогда никому не скажу.

— Но мы же все равно знаем, Няня.

— Не больше, чем вы должны знать. И кстати, откуда это вы узнали? И когда? Надо вам было мне об этом сказать.

— Ну… до Шарлотты дошли какие-то сплетни. Она это услышала от Тоби Лейвенхэма. Спросила папу, и папа сказал, что это правда. Это было незадолго до того, как погибла мама.

— Я всегда не любила этого мальчишку, — заявила Няня. — Очень уж у него манеры гладкие. А отец сказал только то, что это правда? И ничего больше?

— Ничего.

— Правильно сделал.

— Няня!

Няня посмотрела на Георгину, и выражение ее лица вдруг смягчилось.

— Тебе, наверно, тяжело было это узнать. Жаль мне тебя. Я часто говорила ее светлости, что она сама должна вам все рассказать. Она говорила, что обязательно так сделает, как только вы станете постарше.

— Но не сделала, — с легкой горечью в голосе произнесла Георгина, — а как только мы узнали сами, ее не стало.

Она заплакала и ткнулась лицом Няне в колени; Няня отложила вязанье и стала нежно гладить ее по голове.

— Бедняжка, — негромко и сочувственно проговорила она.


Некоторое время спустя Георгина подняла голову и взглянула на Няню.

— Не могу поверить, что ты все знала. И знала все это время. Господи! И ты мне так ничего больше и не скажешь? Совсем ничего?

— Нет, — коротко ответила Няня. — Я не имею права тебе говорить. Это не я должна делать.

— Ну… ладно. Оставим это пока. Я вот что хотела сказать, Няня: все это время я себя чувствовала такой одинокой, потерянной. А теперь у меня ощущение, как будто я снова нашла себя. Потому что у меня есть ребенок. Ты это можешь понять?

— Нет, не могу. — Няня снова посуровела. — Я абсолютно не могу понять, как ты можешь даже думать о том, чтобы оставить ребенка. Без мужа. И в твоем возрасте.

— Не совсем понимаю, какое отношение ко всему этому имеет мой возраст, — поморщилась Георгина. — Но так или иначе, я могу его оставить, и я его оставлю. Я думала, Няня, ты обрадуешься тому, что, когда родится малыш, тебе снова будет за кем ухаживать.

— Я бы обрадовалась, если бы у него был отец. А кто его отец, Георгина? Кто-нибудь из той школы? Я никогда не любила школьную форму.

— Э-э… да, — уклончиво ответила Георгина, несмотря на свое восторженное состояние все-таки сообразившая, как трудно будет Няне справиться с сообщением о том, что отцом ребенка может быть любой из тех троих. — Да, из школы.

— Ну, так ведь он же на тебе женится, верно? Не знаю, успеем ли мы еще организовать свадьбу.

— Нет, Няня, он на мне не женится. Совершенно определенно нет.

— Он обязан жениться, — заявила Няня, — и я сама с ним об этом поговорю.

— Нет, Няня, не сможешь. Я тебе не скажу, кто он такой.

— Ну, отцу-то ты должна будешь это сказать.

— Да, — вздохнула Георгина, — он, конечно, захочет это узнать. Послушай, Няня, ему я скажу, я просто должна буду это сделать, я понимаю. Но дай мне еще денек или два. Хорошо?

— Ладно, — согласилась Няня, — ты ведь все равно ничего не ешь.

Подобная логика показалась непостижимой даже Георгине. Она поднялась и поцеловала Няню.

— Спасибо тебе, — сказала она.


Лидия Пежо позвонила на следующий день. Результаты анализов оказались положительными.

— Как я и думала. Так что, Георгина, надеюсь, вы со мной свяжетесь, когда почувствуете себя готовой.

— Спасибо, — ответила Георгина.

— И позвольте мне еще вам сказать — я, конечно, понимаю, вы можете возразить, что это не мое дело, — позвольте все же сказать, что девушка вашего возраста, даже столь благополучная в материальном отношении, как вы, не должна с легкостью бросаться в материнство. Было бы гораздо лучше… всерьез подумать о возможности прекращения беременности.

— Это действительно не ваше дело, — весело отозвалась Георгина, — хотя я на вас и не обижаюсь. Нисколько. Но честное слово, миссис Пежо, ни о каком прекращении беременности я даже думать не буду. Я очень, очень хочу этого ребенка.

— Не сомневаюсь, — проговорила Лидия, — и я вас понимаю. Но как вы думаете, он вас хочет? В вашем нынешнем положении? Подумайте об этом, Георгина. Пожалуйста.

— Подумаю. Но решения своего я не изменю.


Разговора со своим отцом она не испугалась. Георгина рассказала ему все. Что она не знает, кто отец ее ребенка; что в лучшем случае число потенциально возможных претендентов может ограничить тремя; и что по этой самой причине никому из них не может предъявить никаких претензий — да и как бы она могла это сделать? А также что собирается оставить ребенка и что отцу никоим образом не удастся убедить ее поступить иначе.