— Нет, не очень много. Мы шили главным образом детские платья и пальто и поставляли их в «Белый дом» и иногда в «Хэрродс». А я сама брала заказы, но только у очень немногих, особых заказчиков. Таких, например, как ваша мать.

— Значит… значит, вы практически… — Шарлотте было трудно говорить, голос у нее стал вдруг странно высоким, почти срывался. — А вы помните мою мать?

— Ну что вы, леди Шарлотта, было бы просто чудом, если бы я ее запомнила. Настоящим чудом. Вы в каком году родились?

— В шестьдесят втором.

— Это значит… двадцать один год тому назад. У меня хорошая память, но все-таки не настолько хорошая.

— Да-а… — уныло протянула Шарлотта.

— Не надо сразу же так падать духом, — улыбнулась ей Мора Мейхон. — Я вела учет всех тех заказов, которые выполняла сама. В большой бухгалтерской книге. Немножко попозже, после того как мы попьем чаю, вы мне ее принесете: она наверху, я теперь в нее не часто заглядываю. А пока расскажите мне во всех подробностях, по каким делам вы попали в наши края и куда собираетесь ехать отсюда дальше. И может быть, вы захватили с собой то крестильное платье, чтобы я могла на него взглянуть. Надеюсь, вам это не покажется каким-то особым тщеславием с моей стороны, но я очень люблю снова встречаться с вещами, которые когда-то шила.


Лишь через час Шарлотта сумела на время прервать беседу, чтобы подняться наверх, в крошечную спаленку Моры Мейхон.

— Разумеется, она уже больше не служит мне спальней, и я тоскую по этой комнатке, но тут уж ничего не поделаешь. Бухгалтерская книга под кроватью, боюсь, она немного пыльная, но, думаю, вас не затруднит ее достать.

— Конечно же нет, — ответила Шарлотта.

Книга, которая действительно лежала под высокой бронзовой кроватью Моры Мейхон, оказалась огромного размера, очень толстой, переплетенной в кожу и вправду несколько запыленной; Шарлотта обмахнула книгу рукавом и, глядя на нее со священным трепетом и страхом — а вдруг там не окажется того, что ей нужно, — медленно спустилась вниз.

— Вот она, — проговорила Шарлотта. — А с какого года вы ее начали вести?

— О, с самого начала, с сорок девятого. Об этой книге можно столько рассказывать! Вот, смотрите, подвенечное платье для невесты лорда Килкирка, а вот крестильные одежды для ее маленького сына, а вот — и мне это так приятно! — свадебное платье для невесты уже этого сына. У меня такое чувство, словно я стала частью истории многих семей, и я горжусь этим. Так, дорогая моя, где тут у нас шестьдесят второй год… ага, вот он. Смотрите, сколько заказов на столовое белье; а вот на простыни с ручной вышивкой, сейчас таких уже не заказывают; а вот… да, вот они. Платье для крещения. И еще одно. Господи, кто бы подумал: оказывается, в том году я сшила их целых три! По-моему, об этом даже писали тогда в каком-то журнале. После таких статей всегда было много заказов. В каком месяце вы родились, леди Шарлотта?

— В январе.

— Тогда, значит, платье заказывали в предшествующем году; что ж, давайте посмотрим… вот, было одно в августе, одно в сентябре, а потом еще одно в ноябре. Да, наверняка тогда обо мне написали. Они всегда ко мне хорошо относились, эти газеты. Так, дорогая моя, какое же из них я шила для вашей матери? Я тут вообще не вижу ее имени.

— Да, ее имени нет, — голос Шарлотты прозвучал совсем уныло и бесцветно, — я его тоже тут не вижу. А вы не продавали свои платья просто через магазины? Так, что записи в книге могло и не оставаться?

— Если ярлычок сделан вручную, то нет, не продавала, запись должна быть. А на вашем платьице он ручной работы. Слушайте, а может быть, заказывала не она, а кто-то другой? Захотели сделать ей подарок. Давайте-ка посмотрим внимательнее на имена. — Она посмотрела на Шарлотту, и в ее живых глазах зажегся огонь острого интереса. — Вы не говорили, что для вас так важно, помню ли я вашу мать.

— Ну, — поспешно проговорила Шарлотта, — я просто подумала, что было бы очень славно, если бы вы помнили. Она ведь умерла. И приятно сейчас неожиданно встречать людей, которые ее знали, вот и все. А теперь я заинтригована: если это платье заказывала не она, то кто же это сделал?


В конце концов Шарлотта выписала себе имена всех троих, кто заказывал платья для крещения: некоей миссис Харлей Робертсон, которая жила в Болтоне; лорда Аксбриджа из Лестершира; и С. М. Джозефа, адресом которого была указана Уайтчепел-роуд.

— Наверное, какой-нибудь старый еврей, промышляющий мелкой торговлей тряпками, — заявил Макс вечером, когда они сидели за ужином в гостинице, в которую вернулись, как возвращаются назад выпущенные полетать голуби, и внимательно изучали эти адреса. — Наверное, сделал с этого платья несколько сот копий и продал их в своем магазине. Мне кажется, не стоит и времени на него тратить.

Шарлотта, однако, отправила письма по всем трем адресам, указав в них (по предложению Макса), что она пишет книгу о королевских портных, и попросив адресатов обязательно с ней связаться. Миссис Харлей Робертсон позвонила немедленно и предложила привезти и показать Шарлотте крестильную рубашку, которую ей шили для сына; лорд Аксбридж написал, что крестильные одежды заказывала его супруга, которая, к сожалению, давно уже скончалась, но если Шарлотта хочет, она может приехать и посмотреть на это платье.

— Значит, это не они, — грустно констатировала Шарлотта.

А от мистера С. М. Джозефа не было ни слова.

— Старик, наверное, испустил дух, — высказался Макс, — или отдыхает на пенсии где-нибудь на Багамах.


Когда Шарлотта уже потеряла всякую надежду, вдруг раздался телефонный звонок. В тот день она как раз приехала домой на уик-энд и работала в библиотеке; вас просит к телефону какая-то леди, сказал ей Гарольд, иностранка. Он не расслышал ее имени. Шарлотта взяла трубку:

— Да?

— Это леди Шарлотта Уэллес?

— Да.

— Доброе утро, леди Шарлотта. Я работаю в приюте Уайтчепела.

— Да? — устало произнесла Шарлотта.

— Мы получили от вас письмо.

— Вот как? Простите, я что-то не помню, чтобы я вам писала.

— Оно было адресовано некоему мистеру Джозефу. Но у нас тут нет никакого мистера Джозефа. У нас вообще нет мужчин. — Голос в трубке звучал так, словно говорившая улыбалась какой-то шутке.

— Вот как? — повторила Шарлотта. — Понимаю.

— Здесь одни только монахини, леди Шарлотта. Орден направляет нас работать в таких приютах. Из разных монастырей.

— Понимаю, — снова повторила Шарлотта.

— Я подумала, что, может быть, вам нужен другой человек — сестра Мэри Джозеф. Она тут жила и работала почти пятнадцать лет.

Шарлотта почувствовала, как у нее сильно, до боли сильно забилось сердце: сперва медленно, потом все чаще и чаще.

— Сестра Мэри Джозеф. Да. Да, наверное. И как это я не сообразила?

— Ничего страшного. — Голос по-прежнему звучал весело, но теперь он еще и потеплел. — Откуда же вам было это знать?

— Верно, — довольно растерянно проговорила Шарлотта. — Но… э-э-э… а вы знаете, где она сейчас?

— Знаю. Думаю, что знаю. Она вернулась в свой монастырь, в Ирландию.

— В Ирландию! — Шарлотта на какое-то время прикрыла глаза, лихорадочно пытаясь сообразить, в чем тут дело, почему крестильное платье для ее матери заказывает монахиня, живущая в Ирландии, нет, в то время не в Ирландии. Монахиня, работающая в приюте. Какое отношение все это могло иметь к ее матери? И к любовнику матери?

— Да. Но она была не вполне здорова. Поэтому-то ее и отправили назад. Когда я в последний раз слышала о ней, говорили, что состояние у нее неважное. Мы все молимся за нее.

— Понимаю.

— Может быть, вы бы хотели ей написать?

— Ой, да, да, конечно, пожалуйста, миссис… или мисс?

— Сестра. Сестра Мэри Джулия.

— Ой, какая же я дура! Простите меня. Сестра. Да, конечно, я бы хотела ей написать.

— У вас есть ручка и бумага?

— Да. Да, есть.

— Хорошо, записывайте. Монастырь Скорбящей Богоматери, Бал-лидегог, Бантри-ближнее, Вест-Корк. Если увидите ее, передайте ей большой привет и от всех нас; надеюсь, она будет в добром здравии.


— С. М. Джозеф вовсе никакой не мелкий торговец, — торжествующе объявила две недели спустя Шарлотта Максу, когда он в середине семестра приехал на несколько дней домой, — она монахиня, очень, очень симпатичная ирландская монахиня, и она написала мне прекраснейшее письмо. Она помнит маму и пишет, что хотела бы со мной встретиться. Правда, это изумительно? Я собираюсь поехать на уик-энд, хочешь присоединиться ко мне?

— Да, спасибо, по-моему, это было бы очень хорошо, — ответил Макс.

Шарлотта была слишком возбуждена, чтобы обратить внимание на то, что Макс был необычно бледен.

Глава 19

Шарлотта, 1983

Шарлотта сидела и смотрела на Александра широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Но, папочка, за что? Что он такого натворил? Господи, какой ужас! Какой ужас! И он мне ни слова об этом не сказал.

— Его поймали на том, что он продавал марихуану. Чуть ли не всей школе. А потом кто-то из учеников, у которого явно был на него зуб, пошел к доктору Андерсону и нажаловался, что Макс опять запустил свое казино. Это и переполнило чашу. Его исключили. Сразу же. Когда я приехал, меня направили прямо к доктору Андерсону. И Макс был уже там, у него в кабинете, со всеми вещами. Я ничего не мог сделать. Да, честно говоря, и не хотел. Исключили из Итона, Шарлотта! Моего сына! Не знаю, как я это переживу. По-моему, я просто не смогу это пережить.

Он поднял на Шарлотту взгляд, в голубых глазах его застыли слезы, лицо внезапно посерело и осунулось.

— Знаешь, я так скучаю без нее, — проговорил он, — очень скучаю. До сих пор.

— Я знаю, папа. — Глаза Шарлотты наполнились горячими, жгучими слезами. — Знаю. Мне так жаль, что все обернулось подобным образом. И с ней. И с Максом. Со всем. — Она обняла его за плечи.

— Я так им гордился, — вздохнул он, вытирая глаза и протягивая руку за стоявшим на его письменном столе стаканчиком виски. — Так гордился! Мой сын и наследник. Частичка меня самого. — Он вдруг рассмеялся, хрипло и грубо. — Меня самого! Старый дурак, вот я кто. Паршивый старый идиот! Шарлотта, дорогая, прости меня. Я не должен взваливать на тебя тяжесть своей вины и своего горя. И своего разочарования.

— Не говори глупостей, папочка! Мне очень нравится, что ты со мной обо всем этом разговариваешь. По-моему, только так я и могу чем-то тебе помочь.

— Ты помогаешь мне не только разговорами, радость моя, а гораздо большим. Уже одно то, что ты здесь, со мной, приносит мне сильнейшее утешение и поддержку. Ты очень напоминаешь мне твою маму. Понимаю, что мне не следовало бы этого говорить, но я с ужасом думаю о твоем отъезде в Нью-Йорк. Просто с ужасом. — Он опять вздохнул. — Но ты ведь еще побудешь здесь несколько недель, правда? Мне очень нужно будет твое присутствие.

— Да, конечно, — подтвердила Шарлотта, мысленно отказываясь, с чувством величайшего сожаления, от поездки в Корк на встречу с сестрой Мэри Джозеф. — Конечно, побуду, папочка.


— Ругать меня бесполезно, — заявил Макс. — И попался я вовсе не из-за своей глупости. Я это сделал нарочно. Потому что мне так хотелось.

— Но, Макс, почему? — потрясенно спросила Шарлотта, чувствуя, как к злости ее начинает примешиваться страх, вызванный происшедшей в нем переменой. — Объясни мне, бога ради, почему?

— А ты как думаешь? — Выражение лица у Макса было странное, одновременно и сердитое, и какое-то отрешенное. — Потому что я уже больше не знаю, кто я такой, вот почему. Потому что наша мать была шлюхой. Потому что человек, которому я всю жизнь поклонялся, как герою, оказался слабаком и кретином.

— Это неправда, Макс, — возразила Шарлотта. — Папа не то и не другое. Конечно, ты сейчас очень переживаешь, но… ты не имеешь права винить папу.

— Имею, — ответил Макс, — в определенном смысле. Если бы он не вел себя с матерью как последний слабак, никто из нас не оказался бы сейчас в этом долбаном положении. — Он вдруг широко улыбнулся ей. — Именно долбаном, как раз то слово, которое здесь нужно. Ну, так или иначе, я не могу сейчас заставить себя с ним общаться. По крайней мере, пока. Может быть, со временем это пройдет.

— Ну что ж, — весело проговорила Шарлотта, — в таком случае, может быть, тебе стоило бы подумать о том, чтобы отказаться от всех прав на титул, дом и все остальное.

— Ну нет. — Макс опять как-то странно посмотрел на нее. — Этого я, безусловно, не сделаю. Для всех посторонних я остаюсь следующим графом Кейтерхэмом. Меня много чего ждет, и я не собираюсь от всего этого отказываться. Пожалуй, вот тут я твердо знаю, чего хочу.