— Прекрати, Александр, — вмешалась Вирджиния. — Это действительно звучит выспренно. Стоит только тебе заговорить о Хартесте, как ты мгновенно превращаешься в настоящего зануду. Знаешь, далеко не все разделяют твои восторги по поводу каких-то особых красот имения. Я иногда начинаю просто ревновать, — добавила она, обращаясь к Чарльзу. — Он любит этот дом куда сильнее, чем меня. Дом превратился для него в любовницу. И он постоянно отдает предпочтение ей, а не мне.

— Ну что за чепуха, Вирджиния, — весело возразил Александр, однако Чарльзу послышалась в его голосе и более серьезная нота. — Мои чувства к тебе и к Хартесту даже сравнивать нельзя. Я безоговорочно предпочитаю Хартест.

Он ослепительно улыбнулся ей, однако Вирджиния не ответила на его улыбку. Глаза у нее потемнели, взгляд был жесткий, рука, державшая бокал, напряглась.

— Знаю, — кивнула она. — Именно об этом я только что и говорила. Подлей-ка лучше мне вина, вместо того чтобы нести всю эту чепуху, Александр. Если бы твои мысли не были постоянно поглощены только домом, мог бы и сам заметить, что у меня пустой бокал. И у Чарльза, кстати, тоже.

— Извини, пожалуйста. Виноват.

Он поднялся и снова наполнил их бокалы; Чарльз обратил внимание на то, что бокал Вирджинии пустел очень быстро, и на протяжении обеда его пришлось наполнять заново еще трижды. Она овладела собой и, когда они доедали первое блюдо, уже снова весело смеялась; Александр же стал вдруг каким-то скованным и напряженным; оба говорили слишком много и как-то подчеркнуто. Да, в местных садах Эдема явно было не все благополучно.


После обеда Вирджиния сказала, что хочет прогулять собаку.

— Если вы еще не слишком соскучились по земельному праву, пойдемте вместе.

Они прошли к озеру; вокруг него вела тропинка, проложенная прямо через заросли высокого тростника; Вирджиния шла впереди, собака — не обязательный лабрадор, которого ожидал увидеть Чарльз, но потрясающе элегантная афганская борзая с длинной бежевой шелковистой шерстью — трусила рядом с ней. На Вирджинии были похожее на армейскую шинель пальто и резиновые сапоги, в которые она заправила брюки; выглядела она совсем как настоящая англичанка и здесь, посреди этого сельского пейзажа и болотистой грязи, казалась совершенно естественной.

— Какая у вас тут волшебная жизнь, — осторожно заметил Чарльз, пытаясь забросить какой-нибудь крючок, чтобы выудить ключ к разгадке: по каким причинам она так явно несчастлива.

— Да. — Ее голос с легкой хрипотцой звучал спокойно и почти самодовольно. — Действительно волшебная.

— Вы не скучаете по Штатам?

— Очень. Иногда. Не столько по Штатам, сколько по своей семье. Больше всего по брату.

— А чем он занимается?

— Работает в банке.

— А-а. А ваш отец?

— Он владелец банка.

— А-а.

— Я очень домашний человек, — проговорила она вдруг. — Люблю, чтобы меня окружали родные мне люди. У Александра нет родственников. Одна только мать, которая отказывается со мной встречаться.

— О господи! Почему?

— Потому что я американка. Пятнаю чистоту их рода. Я так думаю. Я делала массу попыток, несколько раз писала ей, даже послала цветы, когда в день нашей свадьбы она подарила мне фамильную тиару Кейтерхэмов; но все оказалось напрасно и ни к чему не привело.

— Вот глупая старуха! Ну ничего, скоро у вас появится своя собственная династия, и тогда уже вы будете устанавливать правила игры. И не будете больше одиноки.

— Да, — согласилась она. — Да, конечно. И довольно скоро.

Он почувствовал в ее голосе какое-то напряжение и сменил тему:

— А каким банком владеет ваш отец?

— «Прэгерс». Это инвестиционный банк. У него нет здесь отделения, поэтому вы о нем, наверное, ничего не слышали.

— Да, не слышал. Должно быть, он очень влиятельный человек, ваш отец?

— Даже слишком. Ему это не на пользу. — Она вдруг обернулась к Чарльзу и улыбнулась ему. — Мы устраиваем на Рождество бал. Почему бы вам не приехать?

— С удовольствием, — ответил он. — Спасибо.

Впоследствии, оглядываясь на этот момент, вспоминая, как она стояла там, в камышах, со слегка растрепавшимися от влажного воздуха темными волосами и на ее бледном лице отражались одновременно и задумчивость, и радость, вызванная его согласием, Чарльз понял, что именно в тот самый момент все и началось.

Бал состоялся в последнюю субботу перед Рождеством, и весь Хартест был в праздничном настроении. Хозяева сумели организовать даже полную луну, заливавшую дом и парк серебристым светом; выстроившиеся вдоль Большой аллеи деревья были густо усеяны огоньками праздничной иллюминации; а в самом центре Ротонды стояла огромная, в двадцать футов высотой, елка, убранная бирюзовыми и серебристыми игрушками и украшениями. Вначале был ужин для двухсот избранных гостей; после этого, к десяти часам вечера, должны были съехаться еще триста человек, и для всех гостей устраивался еще один ужин; Вирджиния и Александр, стоя на лестнице перед входом, встречали приглашенных. Чарльз, входивший во вторую группу, подумал, что ему еще никогда не доводилось видеть столь классически блистательной женщины: на Вирджинии было черное бархатное платье с огромным шлейфом, на голове у нее красовалась тиара из крупного жемчуга. Никаких других драгоценностей, не считая жемчужного браслета, на ней не было; лицо ее, с огромными золотистыми глазами, в свете луны особенно бледное и прекрасное, казалось странным, экзотическим, почти неземным.

Александр, во фраке и белом галстуке, красивый, обаятельный, улыбающийся, стоял с ней рядом, с гордостью демонстрируя два предмета, которые он любил больше всего в жизни, — свой дом и свою жену. Чарльза поразило то почти детское удовольствие, которое было со всей очевидностью написано у Александра на лице.

Он поздоровался с Чарльзом за руку, произнес: «Чарльз! Хорошо, что вы приехали. Как диссертация?» — и повернулся к другим подходившим гостям; Вирджиния задержала руку Чарльза в своих ладонях и проговорила:

— Очень рада, что вы смогли выбраться. Надеюсь, найдете себе тут пару. А если нет, отыщите меня.

Приглашение, которое он получил, было на двоих; Чарльз, однако, решил никого с собой не брать, его слишком заинтриговали и приглашение, и предстоящий праздник, и он не хотел оказаться там связанным присутствием какой-либо девушки, да еще едва знакомой. Он хотел быть свободным, хотел иметь возможность внимательно понаблюдать за празднеством и разобраться в мотивах, которыми руководствовалась хозяйка дома, приглашая его; поэтому, давая ответ на приглашение, он написал, что у него нет какой-то определенной дамы, с которой он мог бы приехать, что он будет прекрасно чувствовать себя и в одиночестве и что, если это не нарушит планов и правил предстоящего праздника, он предпочел бы приехать один. Вечер был организован с большим размахом: играли два оркестра — танцевальный и джаз, работали две дискотеки, танцы были устроены в бальном зале и в Ротонде, а в полночь состоялось небольшое представление: выступал молодой человек, который очень неплохо пел, а потом по просьбам собравшихся перешел на пародии; Чарльз оценил его таланты и попросил изобразить королеву-мать, и в следующий же момент королева предстала перед ним — полная, снисходительно, но приятно державшаяся, она, правда, была облачена в смокинг, но выглядела в нем естественнее, чем в обычных своих туалетах от Хартнелла. Она улыбалась, приветственно махала рукой, задавала банальные вопросы, и ее было бы невозможно ни с кем спутать.

Под конец вечера откуда-то появился Санта-Клаус с большим мешком, и каждый из гостей получил по подарку. Мужчинам достались шелковые носовые платки, женщинам — тоненькие записные книжечки в кожаных переплетах и с золочеными корешками. Чарльз краем уха услышал, как одна из девушек негромко сказала другой:

— Эти книжечки станут самой престижной вещицей. Все ведь обязательно расскажут, где они их получили, верно?

Санта-Клаус завершил раздачу подарков и исчез, заиграл джаз, и гости помоложе снова пустились танцевать. Чарльз, который до сих пор чувствовал себя превосходно, вдруг ощутил легкий приступ одиночества; он раздобыл себе бокал шампанского и устремился на поиски Вирджинии, впрочем не особенно надеясь ее найти.

Однако отыскал он ее очень легко, она сидела на лестнице в окружении массы народа; увидев Чарльза, поднялась и протянула ему руку.

— Чарльз! Рада видеть. Пришли пригласить меня потанцевать? Честно говоря, я этого ждала.

— Да, — ответил он, и Вирджиния повела его туда, где продолжались танцы.

Танцоршей она оказалась великолепной, Чарльз рядом с ней чувствовал себя совершенно беспомощным и бездарным.

— Вы просто бесподобны, — проговорил он, со смехом останавливаясь и любуясь ею со стороны, — вам бы на сцене выступать.

— Знаете, я подумывала об этом. Но мама сказала, что это было бы очень заурядно. Я танцую с папой. Его и танцевать-то я научила. У нас есть даже номер, который мы исполняем вместе. Поем и танцуем.

— Очень бы хотел посмотреть.

— Вам бы не понравилось. Номер довольно кричащий и дешевенький. Совершенно в нью-йоркском духе. Здесь бы такое не смотрелось.

Музыка сменилась, заиграли что-то медленное; она вдруг прильнула к нему, и он ощутил мягкое, теплое, ласковое прикосновение всего ее тела. Она положила руки ему на плечи, взглянула в глаза и улыбнулась:

— У тебя очень приятное лицо, Чарльз Сейнт-Маллин. Не то чтобы красивое…

— Спасибо.

— Не обижайся. Я хотела сказать — но очень, очень сексуальное. Этот ирландский цвет кожи, синие глаза, темные волосы… во всем этом что-то есть… мне нравится, очень нравится.

Вирджиния успела уже выпить немало шампанского и теперь была сильно навеселе.

— Твое тоже довольно сексуальное, — вдруг отважился произнести он, сознавая, что рискует нарваться на резкий отпор.

— Спасибо тебе. Большое спасибо. А все остальное у меня как, сексуальное?

— Абсолютно нет, — совершенно серьезным тоном заявил он. — Никуда не годится.

Она рассмеялась и уронила голову ему на плечо:

— Надеюсь, ты не считаешь меня слишком навязчивой?

— Напротив, именно такой я тебя и считаю. — Он сказал это в шутку и был поражен, увидев, что она восприняла его слова всерьез; она отпрянула, словно он ее ударил, взглянула на него, повернулась и, бросившись вдоль коридора, скрылась в одной из комнат.

Чарльз пошел за ней, пробуя по пути ручки всех дверей; большинство из них было либо заперто, либо за ними находились какие-то стенные шкафы; однако в самом конце коридора он обнаружил маленькую гостиную; вначале Чарльзу показалось, что в комнате никого нет, но потом он увидел Вирджинию: сгорбившись, она сидела на стуле возле окна и смотрела куда-то в темноту. Вирджиния услышала, как он вошел.

— Уйдите, пожалуйста, — проговорила она, даже не обернувшись.

— Вирджиния, вы с ума сошли. Я же шутил. Я ведь говорил все это не всерьез. Просто… н-ну, просто…

— Просто что?

— Просто в том, как мы с вами воспринимаем юмор, и заключается самая существенная разница между нашими странами, лежащими по разные стороны Атлантики. Американцы не очень хорошо умеют ощущать границу легкомысленного трепа. Вы к нему относитесь слишком уж серьезно. Я должен был подумать об этом, прежде чем шутить. Простите меня, пожалуйста. Разумеется, я не считаю вас навязчивой, по-моему, вы очень красивы и сексуальны. И обаятельны. Пожалуйста, не расстраивайтесь.

Она обернулась к нему, и в свете луны Чарльз увидел, что она только что плакала, крупные слезинки еще продолжали катиться у нее по лицу. Его это удивило и озадачило.

— Вирджиния, не плачьте. Пожалуйста. Я не хотел вас обидеть. Честное слово. Вам совершенно не из-за чего расстраиваться.

— Есть из-за чего. — Она горестно вздохнула и содрогнулась всем телом. — Очень много из-за чего есть. Но все это не имеет к вам никакого отношения. Простите меня. Я просто дура.

— Ничего подобного. — Чарльз подошел к стулу, опустился на колено и взял ее за руку. — Никакая вы не дура. Может быть, немного безрассудны, но уж никак не дура. — Он протянул руку, коснулся ее лица, смахивая с него слезинки; она вдруг схватила его руку и поцеловала кончики пальцев.

— Соленые, — проговорила она, — странно, правда, что слезы всегда соленые?

— Да, — ответил он, — да, действительно странно. — И, наклонившись, очень нежно поцеловал ее в мокрые щеки. — Извините меня, мне очень жаль, что я вас так расстроил.

— А как вы думаете, — лениво спросила она, глядя вниз и поправляя на себе платье, и голова ее вдруг как-то вяло склонилась, — не пообедать ли нам как-нибудь вместе? В Лондоне? Мне бы очень этого хотелось.

— Мне тоже, — сказал он, — я вам тогда позвоню, если можно, сразу же после Рождества.