Вскоре после этого он уехал и всю обратную дорогу до Лондона, трясясь в своем потрепанном, громыхающем «мини», размышлял о том, с чего бы это женщина, у которой есть все, лишь недавно вышедшая замуж за одного из самых богатых, самых известных и обаятельных мужчин Англии, — с чего бы такая женщина, рискуя все это потерять, вдруг пытается завести роман с начинающим адвокатом, у которого нет ни гроша.


Они дважды пообедали вместе, прежде чем он оказался с ней в постели в своей маленькой квартирке в Фулхэме; и оба раза это были не просто обеды, но изящно обставленные, волнующие события; в самой вежливой и безукоризненной манере она поддерживала разговор на любые темы: о каких-нибудь юридических вопросах, о том, как складывается его карьера, о детстве — его или ее собственном; у них обнаружился общий интерес к живописи импрессионистов; сравнивая между собой Англию, Ирландию и Америку, они постоянно убеждались, что им нравится одно и то же; и на протяжении всех этих разговоров она смотрела ему в глаза с таким выражением, которое ясно говорило о сильнейшем неутоленном голоде.

Чарльз понимал, чего именно она хочет, он и сам хотел того же; только у какого-нибудь ненормального, убеждал он себя, не возникло бы подобного желания. Однако он ужасно боялся. Боялся показаться глупым и слишком самонадеянным (хотя все его инстинкты подсказывали, что в данном случае ему это не грозит), боялся натолкнуться на отпор (хотя те же самые инстинкты говорили ему, что это крайне маловероятно); боялся, что ему придется привести ее, такую красивую и изысканную, дорого одетую, в свою задрипанную квартирку со скрипучей кроватью и старыми заштопанными простынями, которые подарила ему мать, еще когда он только переезжал в Лондон; боялся гнева и возмездия, которые мог обрушить на него граф Кейтерхэм, если бы узнал, какой оборот приняли события; а больше всего боялся, что сам он может оказаться далеко не так хорош в постели, как от него наверняка ожидает графиня. Чарльзу приходилось несколько раз бывать в постели с девушками, и он считал, что справляется с этим достаточно хорошо, однако девушки эти были либо молоды и наивны, либо проститутки; ни одна из них и отдаленно не обладала тем опытом, который неизбежно принесла бы в его постель замужняя светская женщина, которая к тому же, прежде чем вступить в брак, без сомнения, должна была многому научиться в Америке, особенно с учетом занимаемого ею там общественного положения. Но тем не менее, несмотря ни на что, графиня явно хотела именно его; и сам он столь же определенно хотел именно ее; вот почему под конец второго их совместного обеда, когда она сидела, нежно водя по его ладони большим пальцем, ее длинная нога обвила под столом его ногу, а золотистые глаза ее, казалось, готовы были растаять от нежности, он собрался с духом и произнес:

— А не хотели бы вы… не хотела бы ты зайти немного подальше?

Она ответила, что да, да, очень бы хотела и готова зайти так далеко и так быстро, как он сам этого хочет; он сказал, что у него есть квартира в Фулхэме, где он будет рад ее принять, если ей захочется туда прийти, и что это можно было бы сделать как-нибудь на следующей неделе, сейчас ему нужно бежать обратно в контору; она рассмеялась и заметила, что слегка уязвлена тем, что он отдает столь очевидное предпочтение Лайонелу Крейгу, а не ей, но на следующей неделе — так на следующей неделе.

Неделю спустя — в тот самый день и час, когда Лайонел Крейг отправился, как обычно, играть в гольф, — Чарльз отпер дверь своей квартиры на Парсонс-Грин, пропустил впереди себя Вирджинию, она вошла, осмотрелась, довольно улыбаясь, и сказала:

— Пойдем прямо в спальню, хорошо? Не будем больше терять время.

Она держалась решительно, целеустремленно, почти бесстрастно и сразу же принялась раздеваться, не испытывая вроде бы ни малейшего стыда и даже обыкновенной стеснительности. Лежа на кровати, Чарльз наблюдал за ней; как он и ожидал, Вирджиния и без одежды была столь же безупречно красива — высокая, стройная; ее истинно американские, длинные, великолепные ноги казались бесконечными, груди были на удивление полные, с крупными темными сосками; она разделась, легла и проговорила:

— А теперь, если не возражаешь, я за тобой понаблюдаю.

Он почувствовал себя так, словно угодил в дурацкое и нелепое положение, и, отвернувшись, быстро сорвал с себя одежду и плюхнулся в постель рядом с ней; однако она повернулась к нему с выражением такой нежности и радости, что он сразу же ощутил прилив счастья и уверенности в себе; заключив ее в объятия, он улыбнулся и шепнул:

— Я не самый опытный в мире мужчина, ваша светлость, но я горжусь тем, что могу вам послужить.

— Я тоже не самая опытная, — ответила она и стала целовать его, вначале нежно и робко, словно пробуя, потом все более и более жадно.

Чарльз почувствовал, как его словно подхватывает и несет какая-то волна, теперь он был абсолютно уверен в том, что и как делает; он повернул ее на спину, заглянул в ее золотистые глаза и, склонившись над ней, стал медленно, осторожно целовать ее груди. Она лежала, откинув голову назад, закрыв глаза, всем телом мягко прижимаясь к нему; она не торопила, не ласкала, даже не дотрагивалась до него, она просто послушно, почти старательно следовала за движениями его тела.

Но к тому моменту, когда он вошел в нее, она уже страстно и нетерпеливо ждала его, влажная, нежная и податливая; он с восторгом и почти с благоговением погрузился в нее, ощущая, как она плотно, упруго и с удовольствием обхватывает его, передавая свое наслаждение и ему. И вдруг все, что они испытывали, каждый из них и оба вместе, резко изменилось, их ощущения становились все более неодолимыми, неистовыми, заставляя их двигаться все быстрее и энергичнее; Чарльз позабыл обо всем, позабыл о том, чтобы думать и о ней тоже, чтобы доставлять удовольствие и ей, хотя бы делать ей приятное, он просто рухнул в омут собственного наслаждения, врываясь и погружаясь в ее горячие глубины, утопая в них; а потом все так же мгновенно вдруг завершилось, он ощутил лихорадочное сотрясение во всем теле, вскрикнул и опустился на нее, совершенно неподвижный, моментально и резко устыдившись того, что мог совсем забыть о ней.

— Извини меня, — с трудом выговорил он, — извини. Я должен был подождать. Но ты была так прекрасна.

— Ничего, — ответила она, — все в порядке. Мне понравилось. В следующий раз все будет отлично. Но и сейчас было хорошо. Не расстраивайся и не волнуйся, мне хорошо, просто полежи вот так, тихо, и не выходи из меня, не выходи, не надо.

Он лежал почти неподвижно, дожидаясь, пока она успокоится; потом мягко вышел из нее и, приподнявшись, заглянул ей в лицо:

— Тебе действительно хорошо?

— Да, действительно.

— Я должен был… должен был бы спросить тебя раньше насчет… — Голос его смущенно затих.

— Насчет предохранения? — улыбнулась она. — Не говори глупостей. Я добропорядочная американская девушка, я на таблетках.

— Да, ты не отстаешь от прогресса. Тут их почти никто не принимает.

— Я знаю. Мы, американцы, вообще прогрессивная нация. Это очень полезно.

— Наверное. — Он помолчал. Потом улыбнулся ей и обвел пальцем ее груди. — А знаешь, ты потрясающая женщина. Потрясающе красивая. Потрясающе милая. Даже не понимаю, что ты тут со мной делаешь.

— Занимаюсь потрясающе приятным сексом, — не мудрствуя, отвечала она.


После этого он часто пытался расспрашивать Вирджинию о ее семейной жизни. Его озадачивало, почему она изменяет мужу. Она не производила впечатления заурядной обманщицы. Не казалась она и сексуально ненасытной. Она была в меру чувственной и после того первого раза всегда достигала оргазма, иногда даже и не однажды, однако определенно не отличалась в постели воображением и не демонстрировала, вопреки ожиданиям, никаких сверхъестественных страстей и желаний, которые способны были бы привести ее с супружеского ложа в постель любовника. Ей просто нравилось, как она говорила, бывать с ним, познавать его в библейском смысле этого слова, и ничего большего добиться от нее ему не удавалось. Она категорически отказывалась говорить о своей семейной жизни или об Александре, обсуждать свое прошлое, даже всего-навсего сказать, счастлива она или нет.

Когда он как-то заговорил о том, что может произойти, если Александр обо всем узнает, она заявила:

— Он не узнает. Обещаю тебе, что он ничего не узнает.

— А чем же, по его мнению, ты занимаешься здесь, в Лондоне, целыми неделями напролет?

— Тем же самым, чем обычно занимается в Лондоне целый день любая женщина. Хожу по магазинам. Встречаюсь с друзьями. Александр очень занят в имении, Чарльз. И по большей части предоставляет меня самой себе. Он не будет ни о чем расспрашивать. Честное слово. Пусть тебя это не волнует.

Время шло, и им, как и всем любовникам, стало хотеться как можно больше бывать друг с другом. Обеденных перерывов с их неизбежно скоротечными, оставляющими неудовлетворенность и какой-то осадок свиданиями им теперь уже было мало. Они стали периодически встречаться и по вечерам, а как-то раз Чарльз взял выходной, и они целый день провели в постели, ограничившись в обед сыром, виноградом и шампанским. Они слушали музыку, разговаривали. Чарльз в тот день мало что выяснил насчет ее семейной жизни, но узнал кое-что о ней самой: о том, как расстраивалась она в детстве из-за того, что не могла угодить отцу; о том, как любит Малыша; о том, как она была рада, когда сумела в конце концов найти себе занятие по душе; о ее подругах — «Тиффи тебе бы понравилась, она самый занятный человек в мире». Он тоже рассказывал ей о своем детстве, безмятежном и счастливом, прошедшем на волшебно прекрасном западном побережье Ирландии, где он рос вместе с братом и сестрой, любимой своей сестрой Фелицией, которая теперь стала монахиней и живет в монастыре в Корке; ему позволено было оставаться дома до тех пор, пока ему не исполнилось тринадцать, и только тогда его отправили в школу, и то в Дублин, а не в Англию, в Итон, как его брата. «Я был маминым любимцем, она умереть за меня была готова». Как и все, кто вырос в сельской местности, в детстве он играл с деревенскими ребятами, ездил верхом, ловил рыбу, лазал по деревьям. «Однажды я свалился с одного, тридцатифутового, и сломал руку, доктор сказал, мне еще повезло, что я не сломал шею, и с тех пор я не люблю высоту». Потом он изучал право в колледже Святой Троицы в Дублине, «это такое изумительное место, что невозможно свыкнуться с мыслью, что ты давно уже не там», а потом началось долгое, медленное, мучительное продвижение к тому, чтобы в конечном счете обзавестись собственной практикой. «Этого невозможно добиться, не имея на начальном этапе какого-нибудь постоянного независимого дохода, а мои доходы очень скромны».

— Как тебе повезло, — проговорила Вирджиния, — у тебя такая безоблачная жизнь, никаких проблем.

— Д-да… Пожалуй, да. А у тебя что, так много проблем?

— Очень, — ответила она, — но я учусь как-то жить с ними.


Ближе к весне Вирджинией овладела мысль провести с Чарльзом хотя бы несколько дней.

— Не бойся, я не собираюсь надоедать тебе и не стану уговаривать, чтобы мы вместе сбежали куда-нибудь насовсем. Но было бы и в самом деле славно, очень славно провести вдвоем несколько дней и ночей так, чтобы не нужно было ни о чем волноваться, смотреть постоянно на часы. Разве не так?

— Конечно так, но как это сделать? Подумай сама, это же совершенно нереально.

— На Пасху я собираюсь поехать навестить маму. Я могла бы вернуться назад на два дня раньше. Или улететь туда на два дня позднее.

— Вирджиния, дорогая ты моя, это же страшно рискованно.

— Не очень. Александр уедет к этой старой ведьме, своей матери. Он ничего не будет знать. Что ты об этом думаешь? Мне кажется, эта идея должна тебе понравиться, обязательно должна.

— Разумеется, она мне нравится, но я боюсь. За тебя, но и за себя тоже. Представь, что Александр все узнает. Ты только представь.

— Не узнает. Ничего он не узнает. А потом… у него нет собственнических инстинктов. Честное слово. Ну, Чарльз, давай попробуем. Пожалуйста.

— Ладно. Постараюсь что-нибудь придумать. Но в Фулхэме мы эти два дня проводить не будем. Хорошо?

— Договорились.


В конце концов он вспомнил о том коттедже, что стоял на самой границе имения его отца.

— Никто туда никогда не заходит. Он стоит прямо у моря. Примерно в двух милях от дома. Мы могли бы пожить там.

— Прекрасно.

— Не очень. Там холодно, сыро и нет электричества. Воду надо качать из колодца вручную. Придется топить печь, а освещение там только от масляной лампы. Кровать неровная, и я уверен, что в доме наверняка водятся мыши.

Вирджиния поцеловала его:

— По-моему, ты просто пытаешься меня отговорить.