Джулия Лонг - Грешная и желанная

Он повернулся.

У входа стоял герцог Фальконбридж.

На какой-то абсурдный миг Йен подумал, что его совесть заговорила в полный голос и приманила герцога. А может быть, ему снится сон, ведь у снов есть обыкновение развиваться по самому неожиданному сценарию. Уж он-то знает.

Оба, застыв на месте, смотрели друг на друга.

И Йен, как всегда в присутствии Фальконбриджа, ощутил стыд.

Они оба сторонились друг друга с той самой судьбоносной ночи, и право же, вряд ли стоило рассчитывать на нормальный разговор.

– Доброе утро, – вежливо произнес Йен.

– Доброе утро.

Их голоса нелепо отдавались эхом в прохладном утреннем воздухе.

Молчание. Йен подумал, что будет выглядеть чересчур иронично, если он сейчас заберется на какое-нибудь фруктовое дерево и перелезет через стену, вместо того чтобы спокойно пройти мимо герцога туда, где он привязал коня.

– Интересуетесь Лилимонтом, Эверси? – почти небрежно спросил герцог.

– Да, – просто ответил Йен.

– Почему?

Бесцеремонный вопрос. Заслуживает краткого ответа.

– Любопытство.

Герцог окинул взглядом деревья. Прошел глубже в сад, и Йен сделал почти незаметный шаг прочь от стены, прятавшейся за ивой, как будто она сейчас изобличит его.

– Я решил заехать и еще раз осмотреться. Женевьеве тут нравится. Но все-таки места маловато, да и труда слишком много потребует.

А еще это наверняка слишком близко к остальной семье.

– Я понимаю, почему ей тут нравится, – сказал вместо этого Йен.

Снова молчание. Даже птицы перестали петь. Надо полагать, все они дружно затаили дыхание.

– В детстве тут жила мисс Дэнфорт, – небрежно бросил герцог. Он прошел еще дальше в сад, но не к Йену. Выбрал боковую дорожку, как будто его решение, покупать дом или нет, зависело от яблонь и вишен.

– В нем есть определенное очарование.

Герцог повернулся и посмотрел на Йена.

– Вы же не заинтересованы в покупке собственности.

Скорее утверждение, чем вопрос.

– Нет. Через несколько недель я отправляюсь в долгий океанский вояж. И каждый пенни из моих сбережений предназначен для этого.

Герцог вежливо кивнул, так, словно все это не представляю для него никакого интереса.

– А. Да. Припоминаю. Ваше кругосветное путешествие. – Он помолчал. – Иногда движение – это именно то, что требуется мужчине.

Йен уставился на него. Он-то воображал, что герцог придет в восторг, узнав, что через несколько недель он будет неотвратимо плыть все дальше и дальше. А учитывая капризы морских путешествий, не говоря уже об остальном, может и вовсе никогда не вернуться.

Герцог просто повернулся, взялся за ветку дерева и притянул ее вниз, как будто изучая.

– А иногда все, что ему нужно, – это место, где он почувствует себя дома, и человек, с которым ему хорошо.

Йен с трудом удержался, чтобы не наморщить лоб. С чего вдруг Фальконбридж расфилософствовался о том, что нужно мужчине? Герцог вообще ничего о нем не знает, кроме того, как он выглядит голым в темноте. Ну, и что он превосходно умеет лазать.

– Полагаю, вы правы по обоим пунктам, – любезно отозвался Йен.

Герцог остановился перед вишневым деревом, в профиль к Йену, который теперь хорошо видел морщины в уголках его глаз.

Моя сестра любит этого мужчину.

И внезапно он ощутил короткий укол сожаления. Желание повернуть время вспять и тоже узнать герцога, разглядеть в нем то, что так ценит Женевьева.

– Я, пожалуй, поеду, Фальконбридж. Кузен ждет меня у дома викария. Ремонт, вы же знаете.

– Конечно. Доброго дня. – Герцог кивнул, стараясь не смотреть на Йена.

Они обошли друг друга на приличном расстоянии, как бродячие коты, слишком хорошо сознающие силу противника, чтобы ввязываться с ним в драку за территорию. Фальконбридж прошел в сад еще дальше, а Йен направился к воротам.

Увидев, как за углом мелькнул сюртук Йена, герцог быстро зашагал к растущей в углу иве. Он наблюдал за Йеном дольше, чем тот думал.

Приподнял ветви и прикрыл глаза от солнца. Ему потребовалось какое-то время, чтобы увидеть слово.

Тэнзи.

Он замер.

Йен Эверси гладил это слово с каким-то чувством, похожим на…

Герцог мог описать это только как «благоговение».

Он медленно повернулся, щурясь на солнце, и мрачно, задумчиво вслушался в то, как стремительно удаляется топот копыт, словно Йен пытается от чего-то убежать.

Ближе к вечеру герцог еще раз пригласил Тэнзи к себе в кабинет. Она пришла в восторг от ритуала и приятных звуков: стук кусочков сахара, упавших на дно фарфоровых чашек, похожего на колокольчик звяканья крохотных серебряных ложечек, звон блюдец.

– Я слышал, что лорд Стэнхоуп вскоре собирается посетить свои владения. Он наследник герцога де Нёвиля.

Герцог!

От радости рука дернулась, чай выплеснулся на блюдечко.

Тэнзи не могла сдержаться. Герцогиня Титания де Нёвиль! Она снова и снова мысленно повторяла это. Святые небеса, пожалуй, только в этом случае имя Титания звучит приемлемо!

Вне всяких сомнений, она рождена, чтобы стать герцогиней.

Какой он – красивый? Умный?

Попытается ли поцеловать ее так, что она забудет собственное имя?

Попытается ли притвориться, что вина за этот поцелуй лежит только на ней, что это был урок, а потом станет целую неделю избегать ее, хотя она все отлично понимает?

О, как она все понимает!

Тэнзи прикусила изнутри щеку, пытаясь подавить праведный гнев.

А еще чтобы подавить это чувство, которое, как она обнаружила (к своему ужасу и восторгу), она может вызывать по собственной воле – чувство, возникшее, когда его пальцы скользили по ее шее и ныряли в лиф.

Она уставилась в чашку с чаем, вспоминая жаркую, требовательную сладость его рта, и на нее накатила волна слабости. Она не осмеливалась посмотреть на герцога.

Йен Эверси бесконечно более благоразумен, чем она думала, потому что после того поцелуя он скрылся с ее глаз. Но с другой стороны, она не годится для обольщения, в отличие, к примеру, от некоей привлекательной вдовы, и какой тогда в этом смысл?

Хотя Тэнзи подозревала, что избегает ее он по совершенно другой причине, она не могла не жалеть о его разумном решении держаться от нее подальше.

Чувствуя, как пылает лицо, Тэнзи подняла голову и увидела, что герцог испытующе смотрит на нее. Может, подумал, что она раскраснелась от мысли о пока неоперившемся герцоге? О котором рассказал ей в самый подходящий момент.

– А я думала, вы единственный герцог.

Он легко, снисходительно улыбнулся.

– Мы составляем очень небольшой клуб, если уж быть точным. Его сын – очень порядочный молодой человек. Приятный, хорошо воспитанный, образованный, никаких скандалов, связанных с его именем. Осмелюсь заметить, он даже красив и обладает очевидными моральными принципами.

– Как вы добры, что помните мой список.

Он снова улыбнулся.

– И богат. Очень богат.

Как ни странно, богатство она в список не включала, потому что после замужества вступала во владение собственным состоянием. Но, безусловно, против денег ничего не имела. Тэнзи вообразила себе кареты, наряды, слуг, приемы, лошадей…

Дом. Семья. Дети.

– У него прекрасный дом тут, в Суссексе, – добавил герцог, не дождавшись от нее ни слова. – Раза в два больше Лилимонта.

Как всегда, от этого слова у нее на мгновение остановилось дыхание.

– Лилимонт всегда казался мне очень большим, – сказала Тэнзи. – Но, конечно, я там жила еще совсем маленькой. Насколько я понимаю, его выставили на продажу, – робко добавила она.

– Женевьева им заинтересовалась. Но мы еще не пришли ни к какому решению.

Ее охватила безжалостная, неукротимая тоска, но Тэнзи сразу ее подавила.

– Как мило, что он останется в семье. – Хочется по меньшей мере знать, что ей там будут рады.

Ей понравилось произносить слово «семья», и она вдруг подумала, что рада считать их своей семьей – герцога и его жену.

– Когда вы были маленькой девочкой, сады выглядели прелестно. Вы бегали там со своим братом.

– Верно, – слабо произнесла Тэнзи, улыбаясь. – Играли в солдат. А потом он ушел и стал одним из них.

Она не добавила: «и не вернулся». Герцог и так это знает.

– Так часто те, кто вернулся… так и не оставляют войну в прошлом. Во многих смыслах. Война безвозвратно меняет человека. В ней есть грубость и безрассудность, которые могут… проникнуть внутрь, стать частью характера.

Тэнзи простодушно посмотрела на Фальконбриджа.

Ну, она надеялась, что простодушно.

– А разве жизнь нас не меняет? – спросила она. – Причем неизбежно? Человек вряд ли может предсказать, что с ним случится, разве не так?

Герцог поколебался, затем медленно кивнул и вскинул бровь.

– Но мне кажется, это что-то вроде сломанной руки, – сказал он. – Если она срастется неправильно – допустим, потому что врачевал ее кто-то не очень умелый и знающий, она примет определенную форму и уже никогда не будет нормальной.

Тэнзи едва удержалась, чтобы не прищуриться. Она подозревала, что таким образом ее предостерегают. Снова. О Йене Эверси.

– Иногда вещи ломаются так, чтобы подходить для других целей, разве нет? Например, кусочки мозаики или витражного стекла.

Герцог побарабанил пальцами по столу. Повисло молчание, настолько долгое, что стаявший кусок сахара ударился о дно чашки чересчур громко.

– Вы, вне всякого сомнения, дочь своего отца, – произнес наконец Фальконбридж.

Женевьева с заплетенной косой уже лежала в постели, когда он скользнул под одеяло и безмолвно потянулся к ней.

Она сразу отложила книгу и охотно отозвалась, угнездившись у него на груди, и вздохнула, когда он зарылся лицом в ее волосы. Они долго лежали молча, радуясь тому, как им повезло, радуясь счастью любить и быть любимым, радуясь тому, что занятия любовью ничуть не потеряли своей новизны.

– Я получил известие от герцога де Нёвиля, – сказал он. – Его наследник приезжает с визитом в Суссекс.

– А. Надо думать, ты хочешь представить его мисс Дэнфорт.

– Какое облегчение знать, что мне больше никогда не придется разговаривать, потому что ты читаешь мои мысли.

Она засмеялась.

Ему нравилось, как ее смех вибрирует у него на груди.

– Брат мисс Дэнфорт был солдатом. Награжден. Погиб на войне. Насколько я помню, его достали штыком.

– А, – тихо вздохнула Женевьева. – Бедная Тэнзи. Йен тоже был награжден. За доблесть, насколько я знаю. Он спас чью-то жизнь. И у него есть ужасный шрам от штыкового ранения.

– Я видел, – просто отозвался герцог.

Оба опять замолчали, потому что Женевьева отлично знала, когда герцог его видел.

Она еще ближе придвинулась к мужу – и потому что знала, что он не любит об этом вспоминать, и потому что испытывала искреннюю благодарность за случай, который в конце концов привел к ней ее герцога.

– Он в самом деле отправляется в долгое морское путешествие? – спросил Фальконбридж.

– Йен? – сонно отозвалась Женевьева. – Иногда мне кажется, что он уже в нем. Но да. Отправляется.

– Это хорошо, – сказал герцог.

После долгого-долгого дня, полного тяжелого физического труда Неду пришлось буквально выталкивать его за дверь «Свиньи и свистка». Горячая ванна очень подбодрила Йена, впрочем, ко времени возвращения домой он уже почти протрезвел.

Он остановился посреди своей комнаты. Ванна, удовольствие от нее заставили его слишком сильно ощущать себя, свое тело, мускулы и чувства, и какое это восхитительное наслаждение просто обладать ими. Быть живым. Иметь возможность чувствовать, пробовать и…

И его мышцы снова напряглись. Йен медленно распластал ладонь на своей все еще теплой, влажной груди.

Как… по-новому… ощущалась ее рука на его коже, это робкое шевеление пальцами; она словно открывала его для себя, храбрая, безрассудная, невинная.

Она целовалась не как девственница.

Йен хотел ощутить прикосновение ее кожи к своей.

Он хотел попробовать ее на вкус. Везде.

И желание, которое так успешно удерживал на вполне разумном расстоянии целую неделю, обрушилось на него, как разрушительное пламя.

Он неделю не подходил к окну. И сейчас не подойдет. Не подойдет!

Он говорил себе это все время, пока шел к окну.

Оказавшись возле него, Йен выглянул наружу. Из окон Тэнзи падал свет, и сердце Йена подскочило. Значит, она там, на балконе, делает…

Но что, во имя господа, она делает?

Она слишком сильно перегнулась через перила балкона, вытянув назад ногу, и резко замахала руками. Сердце Йена подскочило к горлу, но тут Тэнзи вроде бы обрела равновесие, хотя все еще оставалась в весьма неустойчивом положении.

Йен выскочил из комнаты, рывком распахнул дверь в ее комнату (к счастью, она не была заперта) и в несколько шагов оказался на балконе.