Лэнсдаун вернул им мисс Дэнфорт, когда кончился рил, оба партнера запыхались и выглядели счастливыми. Затем он уселся рядом с Оливией; очень похоже на преданного пса, никогда не покидающего свою хозяйку, подумал Йен.

Таким образом он остался с мисс Дэнфорт. Та больше не улыбалась, не хлопала ресничками, а как-то сразу притихла.

Когда послышались первые звуки суссекского вальса, Йен поклонился и протянул руку девушке, чье платье было таким белым и полупрозрачным, что она могла с тем же успехом написать у себя на лбу «я девственница». Йен подумал о вдове в красном, стоявшей на другой стороне зала, и позволил своим мыслям уплыть в том направлении, слегка негодуя, что эта девица лишила его такой возможности. Он подавил вздох.

Мисс Дэнфорт подала ему руку с важностью и так медленно, словно вытаскивала меч из камня. «Экий я счастливчик, – недовольно подумал Йен, – получил такой дар».

Он принял ее руку с некоторой ироничной торжественностью и положил другую девушке на талию.

Ощутил ее вздох, учащенное сердцебиение. И внезапно задумался – сколько же времени прошло с тех пор, как его прикосновение казалось женщине удивительным, волнующим, и эти ее чувства передавались и ему.

Неконтролируемое неистовое желание защитить, уберечь накатило, напугало и отхлынуло снова.

Йен опустил взгляд и посмотрел в ее глаза такой необычной, кристальной голубизны, что показалось, будто он видит в них свое отражение. Глаза юной леди, у которой не бывает ночных свиданий с мужчиной, на совести которой нет никаких пятен.

У них никогда не будет ничего общего.

Он с легкостью провел Тэнзи мимо одной, другой, третьей вальсирующей пары, как вел бы коня по Бонд-стрит с ее активным уличным движением.

Титания все еще не произнесла ни слова. А смотрела так, будто родилась на одном из тех далеких островов, о которых писал Майлз Редмонд, и никогда раньше не видела ни единого англичанина.

Йену вдруг захотелось крикнуть ей: «Бууу!»

– И как вам нравится Англия, мисс Дэнфорт? – спросил он вместо этого.

– Пока все, что я видела, мне очень нравится.

Это было сказано с такой страстностью, что Йен сначала распахнул глаза, затем прищурился. Не знай он точно, что к чему, произнеси это другая женщина, он бы воспринял это как намек. Это плюс «почту за честь танцевать с вами, мистер Эверси» и «надеюсь, вы будете называть меня Тэнзи». Возможно, все американки излишне дерзки.

Но сейчас она смотрела вверх, на него, своими ясными прозрачными глазами. Йен был большим ценителем женских ртов и не мог не признать, что ее ротик – настоящее произведение искусства. Нижняя губка пухлая, изогнутая, розовая, верхняя чуть короче, с двумя изящными пиками. Немножко напоминает сердечко. Обе капризные и чувственные, так и хочется обвести их контур пальцем.

Лицо тоже сердечком, от жары переполненного людьми бального зала и энергичных танцев щеки порозовели. Такой оттенок обретает лицо удовлетворенной женщины после плотских утех.

Йен раздумывал, не сказать ли ей об этом, просто чтобы хорошенько шокировать.

– Вас что-то рассмешило, мистер Эверси? – Она произнесла это с несколько принужденной веселостью.

– О, вокруг всегда есть что-то забавное. Полагаю, это мой девиз, если человек должен таковой иметь. А ваш каков, мисс Дэнфорт?

– Никогда не сдаваться, – мгновенно ответила она.

Это привело его в легкое замешательство.

– Какая жалость, – пробормотал он, вкладывая в свои слова намек, но без особой души, – так контрабандист подает с берега сигналы, не особенно ожидая ответа.

Безупречная маска слегка дрогнула. Раздражение? Смущение? Или просто несварение желудка?

– Прошу прощения? – вежливо произнесла она.

Йен не стал объяснять.

– Этот девиз гораздо лучше, чем, к примеру, в Лестершире: «Всегда одно и то же».

Это вызвало у Тэнзи такой взрыв хохота, что Йен едва не вздрогнул.

Она тут же понизила голос, а затем резко замолчала. Мгновением спустя кашлянула, прочищая горло.

– С другой стороны, в однообразии есть определенные удобства. – И это она говорит мужчине, который упивается риском и новизной, в особенности новыми женщинами! – А почему вы упомянули Лестершир? Там есть что-то особенное?

Она ждала, затаив дыхание. Как будто все зависело от того, что он сейчас ответит.

– Это место, где похоронен Ричард Третий. Во всяком случае, так говорят. – Это практически все, что он знает о Лестершире. Это и еще девиз.

– Ричард Третий? Тот король, который «корону за коня»? Бедный горбун? Так значит, вы интересуетесь историей? – Вопросы сыпались с едва сдерживаемым нетерпением.

– Тот самый. А вы интересуетесь историей, мисс Дэнфорт?

Ответ имел огромное значение. Если она скажет «да», придется в будущем вовсе избегать разговоров с ней. Даже открывшаяся возможность помахать красным флагом перед герцогом Фальконбриджем не соблазнит его вести беседы о древней истории.

Что касается Йена, настоящее куда надежнее, чем прошлое, а будущее – это понятие, о котором он только начал с волнением задумываться. Они станут его прибежищем, те порты на карте мира. Он потечет, как река, и уже никогда не остановится. Йен подозревал, что в конечном итоге вечное движение заложено в его природе.

Он посмотрел поверх ее головы и увидел Оливию, скользившую по бальному залу в объятиях лорда Лэнсдауна, который выглядел гордым собственником. Значит, или ее подвернутая лодыжка успокоилась, или она решила, что лучше потанцевать с Лэнсдауном после его рила с мисс Дэнфорт. Оливия выглядела… Впрочем, с Оливией ничего не знаешь наперед. Она давно отточила искусство выглядеть так, словно все замечательно. А в последнее время в ней появились какая-то бравада и пренебрежение, будто Лайон Редмонд наблюдает за ней, когда она прогуливается с Лэнсдауном или танцует с ним, и сильно страдает от этого.

– Меня интересуют отдельные периоды истории. Может быть, я как-нибудь съезжу в Лестершир. – В голосе мисс Дэнфорт звучала нотка печали.

Йен снова обратил все свое внимание на нее.

– Может быть, – поддакнул он. И, словно этот их разговор утратил направление и его не в чем будет винить, если он не сумеет держаться нужного курса, Йен снова глянул поверх ее головы… Леди Карстерс танцует с каким-то другим везунчиком.

Он знал, что мимолетная чувственная улыбка и почти незаметный кивок головой предназначались только ему, и стал обдумывать, в какой из альковов стоит попытаться ее заманить до окончания бала. Хотя бы для более интимной беседы.

Потому что вот как полагается флиртовать, мисс Дэнфорт, так и хотелось ему сказать.

– У вас есть какое-нибудь занятие, мистер Эверси? – сделала мисс Дэнфорт новую попытку, на этот раз чуть решительнее.

– Есть. Преимущественно – шокировать приличных людей.

К его чести нужно признать, что он тут же пожалел о сказанном. Это прозвучало вызывающе, высокомерно и куда более импульсивно, чем он вел себя обычно. Просто жизнь внезапно показалась ему слишком короткой для того, чтобы тратить ее на подобные вальсы.

Щеки ее запылали. Опять. Эта девушка краснеет так же регулярно, как происходят приливы и отливы. И Йен знал, что, по сути, загнал ее в угол: попросить объяснить, что он имеет в виду, равноценно выслушиванию скандальных подробностей, что будет, разумеется, означать – она девушка не из приличных.

Похоже, Тэнзи не имела ни малейшего представления, что теперь говорить.

Подло наказывать девушку за то, что она невинна, неопытна, что она тепличное растение и совершенно ему неинтересна именно из-за этого.

– Почему вас называют Тэнзи? – спросил Йен так, будто не повел себя только что немыслимо грубо.

– Ну, – задумчиво протянула она, – обычно такие прозвища – это просто уменьшительные имена, так? К примеру, если уменьшительное имя, образованное от первого слога имени Джонатан, будет Джонни, как стало бы звучать мое уменьшительное имя, логически образованное от Титании?

– Ну, полагаю, вас бы стали называть Тить… ки.

Наступил миг безмерного ужаса.

Йен почти договорил слово прежде, чем сообразил, что говорит, но остановиться уже не смог.

Он уставился на мисс Дэнфорт ошеломленный тем, что только что произнес.

Неужели… неужели этот деликатный, хорошо воспитанный «домашний цветочек» только что спровоцировал его, заставив сказать «титьки»?

Уж наверное это в ее намерения не входило?

Только теперь он думал о ее грудях.

По-настоящему воображал, какие они.

Да будь он проклят, если рискнет опустить на них взгляд.

Мисс Дэнфорт невозмутимо смотрела на Йена. Ему показалось, хотя он не до конца был уверен, что заметил в ее глазах ликование или вызов, но дело, скорее всего, в люстре – льющийся сверху свет отражается в этих ясных, невинных глазах.

– Как видите, вряд ли можно называть меня так, мистер Эверси, – серьезно произнесла она.

– Полагаю, нельзя, – коротко ответил он.

Последние такты вальса они кружились в полном молчании.

Кланяясь на прощание, Йен все же не удержался и взглянул на них.

Они и вправду были великолепны.


Тэнзи вернулась в свои комнаты поздно, очень поздно, опьяненная ратафией, шампанским и комплиментами, как полученными, так и отпущенными.

Какое-то время она неподвижно стояла в центре будуара, вспоминая яркие моменты, мягко улыбаясь каждому небольшому триумфу, каждому взгляду, каждой завоеванной улыбке. Пока не дошла до того, что единственное имело значение.

А затем ее улыбка медленно погасла.

Тэнзи застонала и закрыла лицо ладонями, раскачиваясь взад и вперед.

Она была олицетворением изящества и достоинства со всеми остальными. А с ним хохотала визгливо и пронзительно и приходила в восторг от каждого сказанного им слова с пылом животного, освобожденного из западни. Бесстыдно и отталкивающе. Она наблюдала за происходящим, как будто, покинув свое тело, витала под потолком бального зала, и оттуда ничего, ничего не могла сделать, чтобы прекратить это безобразие. Да что с ней такое? Если это любовь, она ужасна.

Главным образом сложность таилась в том, что ей никогда раньше не приходилось завоевывать мужское внимание. Во всяком случае, очень пытаться. Более того: она никогда раньше не желала мужского внимания так, как хотела этого сегодня, с этим конкретным мужчиной.

– Титьки! – простонала она. – Я заставила его сказать «титьки»!

Не то чтобы он этого не заслужил.

Тэнзи сорвала с ноги атласную туфельку и швырнула ее через комнату. Никакого удовлетворения ей это не принесло – туфелька бесшумно покатилась по толстому ковру.

– Он грубиян и невежа, – громко сообщила она стенам и огромному количеству цветов, уже поникших. На свете слишком мало подходящих случаев для употребления этих слов.

Затем она сорвала вторую туфельку и огляделась, думая, куда бы ее швырнуть.

Бросила в стену.

Тэнзи показалось, что за стеной кто-то заворчал.

Отлично.

Она протяжно вздохнула и села за письменный стол, ткнула пером в чернила, развернула лист бумаги и аккуратно добавила в свой список:

«С ним ты чувствуешь себя так, будто ты единственная женщина на свете.

Ужасный недостаток характера, вот что это такое. Ужасно, ужасно неприлично смотреть поверх твоего плеча на брюнетку, которая хотя и очень привлекательна, тем не менее уже увядает. Но с другой стороны, если она вдова, значит, вольна делать все, что ей хочется (включая все те вещи, какими на итальянском языке предлагал ей заняться Джанкарло) с Йеном Эверси. Который не герцог и никогда не станет герцогом, у которого даже титула нет, пусть даже у него такие бесконечно голубые глаза, от которых замирает дыхание…»

Тэнзи шлепнулась на кровать. На одну минуточку. Всего на одну долгую, прелестную минуточку. Она закроет глаза всего на секунду. Ноги так устали, и будет чудесно… чудесно…

Глава 8

– АААААА!

Едва глаза ее распахнулись, руки метнулись к голове. В ней стреляли пушки. Похоже, вчерашние шампанское и миндальный ликер превратились в кипящий свинцовый шар и поселились где-то за глазом.

БУМ. БУМ. БУМ. БУМ.

Она лежала, стараясь не шевелиться. Ни одна скульптура в Вестминстерском аббатстве не могла быть более неподвижной. Эта жуткая боль ее завораживала, и еще она немножко ею гордилась. Чувствовала себя такой искушенной. И ее тошнило.

Тэнзи осторожно взглянула на себя. Все еще полностью одета. Только туфель не хватает. А где туфли?

Но еще только рассветает…

Любопытство оказалось сильнее тошноты.

Она выскользнула из кровати и очень, очень осторожно, словно вместо головы у нее была готовая взорваться граната, понесла себя к окну, ступая на упавший на пол луч света, как на натянутый канат. Осторожно раздвинула шторы.

Аааа!

Кошмарный карающий свет!

Хотя солнце едва показалось над горизонтом, как половинка персика, поднимающаяся из воды.